Владелец лавки толкнул стенку под лестницей и отступил. Незаметная дверь отворилась на него, открыла проход в подвал. Святую святых. Рабочее место. Стянул белые перчатки и положил в карман брюк. Медленно спустился. Дорогу освещали мана-лампы.

Подвал по размерам не уступал гостиной. Просторное пространство, операционный стол посередине, шкафы со склянками вдоль стен, вешалка на входе и лампы. Много ламп. В подвале было светло, как днем в безоблачную погоду.

Максвелл снял с вешалки фартук, накинул на себя, переобул блестящие черные туфли на резиновые сапоги, натянул на руки перчатки, взял со стола маску и очки. Помазал под носом мазью с едким запахом.

На столе лежал бледный голый мужчина. По виду ему было около сорока. Может, пятьдесят. Ран не виднелось. На руках Максвелл усмотрел шрамы. Прильнул к пальцам. Под ногтями собралась грязь. Он поморщился.

Владелец лавки выкупал трупы на местном кладбище. Забытые и никому не нужные бродяги. Одиночки. Гимназии и школы нередко покупали недавно умерших для уроков анатомии. Максвелл подражал им. Говорил, что тела нужны для испытаний мазей, шампуней и гелей. Ему охотно верили. Все знали Максвелла Илинова как хозяина зеленой лавки, который сам изготавливал некоторые товары.

Он использовал трупы для практики. Каждый тауматург в начале пути избирал дисциплину. За Максвелла ее выбрал отец.

Дед практиковал филакторику, создавал зачарованные инструменты и продавал. Среди обычных людей он славился умелым кузнецом. От него отец научился основам. Аллан Илинов наплевал на наследие и открыл зеленую лавку. С головой ушел в алхимию. Беспечный мечтатель верил, что ману можно превратить во что угодно. Он надеялся обойти первый закон тауматургии — невозможность создать что-то из ничего.

Взгляд метнулся к одному из шкафов. Полки ломились от банок с желтой слизью — итогов исследований отца. Аллан научился сцеживать ману в слизь и создавать из нее мана-батарейки. Полезно. Максвелл использовал их для запитки тростей и других приборов.

Отец потратил на это всю жизнь. Всю жизнь на то, что артефакты выделяют при работе. Алхимик разочаровался.

Он преследовал иную цель. Такую же великую, но достижимую. Максвелл жаждал бессмертия.

Взял со стола блестящий скальпель и поднес к ноге. Вонзил в кожу и уверенным движением провел черту. Вытащил из плоти. Рана выросла и углубилась, нога отделилась от тела ударом невидимого лезвия. Один легкий надрез рассекал мышцы и кости, как солому.

Алхимик проделал то же самое с другими конечностями. Взял отполированный молоток с четырьмя новыми гвоздями и вбил в «громоотводы». Измерил вес и записал на небольшом листке. Опустил их на тележку и покатил к металлической двери.

За ней на крюках висели куски плоти. В основном людские. Холод пробирал до костей.

Отец использовал зверей, и отдача нередко била в него. Максвелл не желал рисковать. Мертвые люди отлично подходили под «громоотводы». Алхимик подъехал к свободным крюкам и закрепил конечности. Он выбежал из холодильника. Не хватало еще заболеть. Оставил тележку рядом с дверью и вернулся к телу.

Поднял скальпель. Другой. Для вскрытия грудной клетки. Вонзил ровно по середине и провел до живота. После глухого хруста костей Максвелл раскрыл грудь мертвеца, словно сундук с сокровищами.

Сердце, легкие, слишком большая печень, желудок. Внутри прятались ответы к загадке бессмертия. Алхимик вскрывал животных и заметил одну особенность — строение зверей до безумия походило на людей. Те же органы, те же мышцы и кости. Один в один. Собраны по-разному из одних и тех же запчастей. Будто творец продумал человека и распространил строение на животных.

«Жалкая халтура. Знаешь, это очень, очень, очень оскорбительно», — ожили в памяти слова одной феи.

Ученые назвали это «взрывом изменений». У всех живых существ был один предок — Прародители-Всего. После Забвения в телах произошли «взрывные» изменения. За один год часть Прародителей-Всего обратилась в людей, другая часть деградировала до животных.

Раньше Максвелл думал так же. Алхимик вскрыл не одного бездушного зверя и заметил: строение совершенно другое. Органы другие, мышцы работали иначе, кости состояли из иных материалов. Вывод напрашивался сам — бездушные не произошли от Прародителей-Всего. От кого тогда?

Он задавал эти вопросы фее.

«Не знаю», — отмахивалась Селена.

Фея с радостью делилась знаниями о человеческом теле. Максвелл поделился мыслями о бессмертии, и Селена разом оборвала с ним общение. Придурочная фея обиделась и отказалась обсуждать это.

«Дура», — подумал он и посмотрел на тело.

Алхимик искал орган. Некие часы отмеряли время жизни каждого живого существа. Счетчик достигал нуля, и начиналось старение.

Максвелл облазил все. Вытащил все органы, снял кожу, отделил мышцы от костей. Ничего. Незримый орган прятался от него.

Алхимик склонился над «разобранным» телом. По лбу стекали капли пота, руки болели, спина ныла. Неудача. Опять.

— Где же ты? — пробубнил он. — Должен быть. Как тело понимает, когда пора умирать?

Пару лет назад Максвелл пришел к ответу и сразу отмел его. Селена рассказывала о тысяче якорей внутри тела. Они соединяются друг с другом связями в сложный механизм, передают ощущения и образы, управляют мышцами. Алхимик назвал это вздором. От мозга отходят миллионы нервных нитей, которые делают то же самое.

Он хорошо помнил лицо феи в тот миг. Стыд и неловкость. Думал, что показалось. Селена назвала это «костылями» — вынужденными решениями. Максвелл боялся, что старение было «костылем».

Взгляд улиткой пополз по телу. Сколько формул он упускал? Сколько «костылей» таилось внутри? Должен быть иной выход. Алхимик что-то упустил.

Он закрыл глаза. Часы. Орган, что отмерял время жизни. Может, это не орган? Нет. Максвелл разбирал сердце и другие органы. Ничего похожего не нашел. Как старение затрагивает кожу и волосы? Миллиарды якорей? Нет. Слишком сложно. В практике ценились простота и действенность. Прародители-Всего не стали бы делать такого. Что-то естественное? Точно!

Озарение вспыхнуло солнцем в небе разума.

— Миллиарды естественных часов в каждой клетке.

Задача усложнилась до почти невозможного.

Она лежала в области, с которой Максвелл работал. Будь старение формулой, алхимик бы оказался в тупике. Люди не видели ману и формулы, как феи.

— Осталось найти часы и воздействовать на них преображением.

Миллиардом преображений для всего тела. Отдача выйдет чудовищной.

Он посмотрел на дверь в морозильник. «Громоотводов» хватало. Максвелл тщательно высчитывал вес своего тела и вес «громоотводов». Все весили в три раза больше него.

— Миллиард преображений, — спокойно произнес алхимик. — Шансы велики.

Одна связь и якорь будут смертельны. Нужно расширить морозильник. Лучше выкопать новый. Пару новых. Максвелл подсчитал в голове стоимость.

— Хватить на дачу в каком-нибудь графстве. Не одну.

В голове зрела задумка. Купить дома в разных частях страны, обустроить подвалы и морозильники. Нанять продавца для столичной зеленой лавки, открыть такие же по всей стране. Трудно, дорого и долго. Ничего. Это достойное вложение. Бессмертие бесценно.

Максвелл разложил останки по мешкам, снял фартук и перчатки. Тщательно промыл руки в раковине. Достал из шкафа швабру и ведро. Набрал воды, налил едкое средство собственного производства и начал мыть полы. Работа работой. Чистота и порядок превыше всего.

«Фельтшир-Ливеньтаун. Фельтшир-Ливеньтаун. Фельтшир-Ливеньтаун», — протрещал механический голос, и поезд остановился.

Амелия молча перескочила стол и пролезла под мешковатый плащ. Фея поднялась до груди, две пары молочных рогов выглядывали из воротника.

Приехали. Сэмюэль устало вздохнул, рука потянулась к противогазу и замерла.

«Зачем он мне?» — промелькнула мысль.

За окном на красном небе светило алое солнце. Яркий диск медленно клонился к горизонту. Желтого смога не было. Он отчетливо видел снежные шапки гор вдалеке и прямоугольные силуэты домов. Люди носили обычную одежду. Ни масок, ни платков, ни очков.