Старик остановился у распахнутой двери и, потоптавшись на месте, поклонился, после чего позволил себе войти. Домовые и праздные духи в обиталищах знатных господ вели особую службу. Они с крайней выборкой допускали незнакомцев в свои зоны и пристально наблюдали за ними.

— По добру вам, труженицы.

— По добру, отец! — ответили они в разнобой.

Кухня кипела в прямом смысле этого слова: кастрюли бурлили кипящим бульоном, мясо соком капало на жаровни, а стремительный стук ножей о деревянные доски, служил аккомпанементом к сему представлению. Абсолютно все повара были женщинами, и в отличие от полисов, где данная профессия издавна укоренилась за мужчинами, В Бролиске верили, что самую вкусную и полную любви пищу, может приготовить лишь женщина.

— Неужто боги шутят так? — послышался дрожащий женский голос.

Из-за большой бадьи с вином вышла низенькая и упитанная пожилая женщина. Она слегка косолапила, поэтому передвигалась забавной и шоркающей походкой. Главная стряпуха подошла поближе и прищурившись рассматривала лицо под заросшими длинными седыми волосами.

— Чур меня, вернулся! Вернулся наш миленький! — Она схватила его за бороду и, резко наклонив к себе, крепко обняла. — Ух ждали то мы тебя сколько зим. Другие мне всё поговаривали, мол ушел тот, не вернется больше, а я не верила. Плевалась и ждала. Дождалася таки наконец. Вернулся.

— Гой еси, Любава, — поприветствовал он женщину, и все же сумел улыбнуться ей.

Она улыбнулась в ответ, а в уголках её карих глаз, заблестели слёзы.

— Где же тебя боги то носили? На какие такие испытания отправили, что от тебя тридцать зим ни слуху ни духу. Запустил то себя пади без бабы доброй.

— Я не останусь, — коротко отрезал он. — Не могу.

Радостный голос женщины сменился тихим шепотом:

— Я знаю.

— Мне государь наказал угоститься, прежде чем уйду, — со стороны могло показаться, что его голос был абсолютно холоден, однако пожилая женщина помнила его именно таким.

— Увидеться со мной тоже он указал? — она, утерев мокрые глаза, захихикала.

Старик не ответил, лишь закрыв свои глаза покачал головой.

— Ну что же мы тогда время теряем, садись давай, будем тебя откармливать! — голос её вновь наполнился радостью. — Ишь худоба то, кожа да кости. Мужиком то с трудом назовешь.

Старик сел за угловой столик там, где обычно обедали и ужинали работники, да восславил богов за еду.

— Госпожа, — грозный бас донесся с кухни. — Куда ставить?

— Я тебе что говорила, увалень ты заморский, не называй меня так. Не госпожа я тебе! — ответила главная стряпуха. — В кладовку неси, сложи у третей полки, подадим господам на ужин.

Старик увидел лишь спину массивного незнакомца, наряженного в белую рубаху, и успел узнать в нём меридинца. На столе раз за разом стали появляться угощения. Первым она поставила кувшин со свежим парным молоком и всё еще горячую лепешку. В глиняной мисочке лежали тонко нарезанные кусочки баранины и солонины. Малосольные огурцы, помидоры и шмат сала с хрустящей корочкой.

Старик отломил кусочек и макнул в молоко. Хлеб буквально таял во рту. К салу он так и не притронулся. Пожилой организм всё тяжелее воспринимал подобную пищу. Стряпуха села напротив и кому-то махнула рукой. На столе появились три наливных красных яблочка, однако они померкли перед тем, что врезалось в сознание человека.

Он на секунду почувствовал знакомый запах, а перед мутными старческими глазами промелькнули две косички. Он с трудом проглотил кусок, подумал, не показалось ли ему. Быть того не могло. Он отказывался верить. Любава заметила выражение лица старого друга и посмотрела на него с интересом. Наконец пересилив себя, старик развернулся, и окостенелые пальцы вцепились в глиняный стакан.

В самом углу кухни на мешках с крупой сидела девочка лет девяти в обычном сером платьишке. Она смотрела в пол мёртвыми зелеными глазами и покачивалась на месте. Светло-бурые волосы, украшенные синими ленточками да заплетенные в детские две косички, меланхолично болтались вместе с ней. Она теребила в руках маленькую куклу, сплетенную из старого и засохшего сена.

— Как? — смог выдавить из себя старик.

Стряпуха посмотрела на девочку, и тяжело вздохнув, ответила:

— Беженка. Бедняжка совсем одна осталась. Я у речного канала возле города её нашла, потом упрашивала князя на кухню её пристроить, — взгляд её наполнился откровенным материнским горем.

Старик сидел и слушал о том, что последнее время становилось всё больше таких беженцев, что словно мотыльки на свет тянулись к Красограду. Слушал о том, что девочка хоть и мало чего говорит, однако удалось выяснить откуда она. Слушал, что село то, сожгли до основания вместе с тварями там обитавшими. У него не было выбора, и он принимал слова, которые не хотел слышать. Бедняжка. Беженка. Сирота.

Она продолжала говорить и рассказывать, а в голове старца крутилось всего одно имя — Маруська. Он запомнил его на всю жизнь, когда именно она, не испугавшись, напоила его водой. Совсем маленькая и глупенькая, убедила родителей остановиться и помочь дряхлому страннику. Он помнил её живые зеленые глаза. Густую косу. Яркое белое платьишко и неподдельную детскую улыбку.

Однако в тот момент, он видел лишь блеклую тень своего воспоминания. Внезапно словно молнией его поразила мысль, что в тот день, ему хватило сил уберечь лишь её. Выжила ли она именно поэтому или стала жертвой из-за него? Не найди в тот день они его у тракта, стала бы семья беженцев менять свой маршрут. Остановились бы они в конце концов у проклятого села?

Девочка почувствовала на себе пристальный взгляд старика и осмелела поднять глаза. Она на мгновение поймала взор старика, и казалось, узнала его. Однако после мимолетного удивления, она вновь притупила их в пол и что-то мычала под нос. Огромный меридинец вернулся со склада, и достав из кармана грушу, протер о штанину, а затем отдал девочке.

Она слегка заметно кивнула и, оробев, приняла подарок. Меридинец улыбнулся. Тепло очень. Практически по-отечески, и потрепав её по голове, удалился прочь. Он хромал, очень тяжело и очень заметно.

Наказание. Боги заставили его встретить последствие своей нерасторопности. Обереги и защитные заклинания не стоит использовать в подобном состоянии. Он знал это, и всё же в тот день он не смог не удержаться.

В горло больше ничего не лезло. Старик посмотрел перед собой на кувшин с молоком. Он продолжал прокручивать тот день в голове, думать, что могло пойти бы иначе. Чтобы было если бы всё-таки его не встретили.

Любава продолжала вести свой рассказ, как старик внезапно услышал слова. Слова, которые могли привести его к искуплению перед богами и этой маленькой девочкой, одинокой сиротой. Надежда… лишь маленькая надежда на прощение.

— Ужасное самое это то, что обряд так и не провели. Целое село мечется в тумане, и так не может повстречаться с Мареной. Не перейдут они речку Смородину, не повстречаются с предками. — Любава изобразила пальцами знак Матери Земли, и беззвучно восславила богиню.

— Как? Обряд захоронения не провели? — старик от удивления насупил седые и густые брови.

— Нет, — махнула она старой рукой, и утерла выступившую слезу. — Совет Волхвов завещал, что село то ныне именуется проклятым и ступать туда всему живому воспрещается до первой весенней луны. Мол, нечисть там корни свои глубоко пустила, и жила много лет.

— Нельзя же так. Без обряда-то, — усталые брови старика поднялись в протесте.

Любава откусила кусок огурца и, покачав головой, продолжила:

— Может и девке проще бы стало. Сердце болит за бедняжку. Кровью обливается.

«Отведу», — коротко решил в тот момент для себя старик: «Во что бы то ни стало, отведу и проведу обряд. Ежели нечисть какая бытует, то проклятья все на себя возьму, но обряд отведу. Пускай боги мне свидетели».

— Любава, кто за ней присматривает? — внезапно голос старика наполнился юношеской уверенностью.

— Да никто, — вздохнула стряпуха. — Я думала, смогу её под крыло взять, обучить чему. Кашеварить вроде умеет, читать писать так себе. Девка то не глупая, только вот сердечко детское вместе с семьей почило. Хандрит, ничего делать не хочет.