Балдур не вспоминал об этом времени, стараясь похоронить его в глубинах своего сознания, где по иронии ему посчастливилось и оказаться. Он не помнил, как его пленили, был слишком молод. Отрывки из памяти показывали ему размытые образы и силуэты былого прошлого. Балдур не велел им пойти прочь, он с твердостью духа воспринимал как часть себя, от которой устал бежать.

Они вели его сквозь путь всех страданий, что ему пришлось пережить. Он видел образы своего побега. Вспоминал то, что ощущал в тот день. Страх, боль, ничтожность. Холодный пол, сбитые в кровь от мозолей и порезов ноги. Исхудавшее тело пленника, едва сдерживая внутренности воедино. Кровоточащая рана в груди, что никак не останавливалась. Сломанные пальцы, которыми он как зверь рвал всё на своём пути. Рвал железо из собственной плоти.

Балдур знал к чему они ведут. К какому моменту в его жизни, когда всё изменилось раз и навсегда, и впервые за двадцать лет, ему приходится вновь это пережить. Минуя узенькие улочки полные крови, ошметков плоти и далеких криков ужаса, он вышел на поляну, которая не могла быть в таком месте.

Среди высокой травы, что колола и резала пальцы, находился алтарь, такой на котором в старину приносили жертвы богам. Он знал, что найдёт на нём, от чего его сердце застучало сильнее, а в пальцах поселилась неизвестная дрожь. Он подошел ближе, как руны на алтаре засияли еще ярче.

Балдур протянул худощавые руки со сломанными пальцами и множеством порезов, а глаза набухли. Маленький, новорожденный аури, что помещался в ладонь парня, мирно дремал. Однако даже сквозь сон, отчетливо виднелась его боль, что исходила изнутри. Балдур сделал шаг вперед, но окровавленные и сбитые ноги не слушались хозяина.

Он упал, и внезапно ему захотелось умереть. Сдастся. Так ведь будет проще. Просто закрыть глаза, а когда проснется, то его приятно будет обдувать ветерок Смородинки. Мысль настолько приятная, что от неё не хотелось избавляться. Он устал. Очень устал.

Так бы и было, если бы он не услышал, как сквозь сон, маленький аури застонал. В тот же момент он сумел положить одну руку на алтарь, под противный хруст фаланги среднего пальца. Боль стала уже не просто привычной, она заменила собой реальность. Изнывая от ранений и недомогания, он встал на одно колено. Ему удалось приподняться, и положить локоть на алтарь, вновь взирая на существо.

Балдур прижал свободной ладонью рану на груди, что никак не переставала кровоточить, и стиснул зубы. Всё вокруг было в крови, ладони, руки, локти, плечи, ноги, живот. Он не понимал, как всё еще жив, как ему удалось обмануть смерть впервые в жизни? Балдур встал и нежно погладил аури по шелковой шерстке. Тот засопел, застонал от боли, но от прикосновения не отринул.

Человек медленно и бережливо положил его на свою ладонь, и окутал тем тряпьём, что оставалось на его теле. Он посмотрел на него, и внутри что-то сжалось. По щекам забежали слезы. Через двадцать лет он вновь держал маленького аури на своей ладони, как в тот день, когда впервые нашел его среди смерти и безумия. Он прижал его крепко к груди, согревая теплом собственного тела и прошептал.

— Сырник.

***

— Балдур, выродок ты прокаженный, сдох паскуда! Так спалю всё к ядрёной матери, но им не дамся.

Языки пламени рычали испепеляющей ярости вокруг аури в образе Ярика. Женщина почувствовала, как воздух накалился до предела всего за пару мгновений, и попыталась остановить его могильным светом. Она широко раскрыла глаза и отступила назад, когда рыжеволосый колдун перевесил чашу весов в свою сторону.

— Спалю всё! Сгорите вы, суки, за то, что с Балдуром сделали. За то, что сделали с ним!

Сырник отдавал свои последние силы. Последнее что оставалось в нём, он вкладывал в испепеляющий вихрь, что сжигал всё живое на своём пути. Женщина, чьё имя он так и не узнал, да и ему было на самом деле плевать, всё еще пыталась удержать надвигающийся вихрь, всеми своими способностями, но Сырник выделял неимоверное количество духа.

Запахло жженой плотью, рожденные гнилью верещали и заживо горели в диком пламени ярости Сырника. Со стен капала бурая жидкость, что с противным хлюпаньем падала на пол, и тут же запекалась. Тело аури не выдерживало, он терял форму облика Ярика и постепенно становился самим собой. Вдруг он закричал толи от боли, толи от ярости, и внезапно затих.

Пламя догорало последними языками, что танцуя в воздухе, испарялись вовеки. Сырник выплеснул всё, что мог. Вокруг него кричала, верещала и корчилась в предсмертных конвульсиях выжженная пустыня смерти. Убийца сбросила с себя догорающий плащ и истерически заверещала.

— Убью! Уничтожу! Пожру! А-а-а-а …

Сырник попытался вновь обратиться, но последние силы покинули его. Он иронично улыбнулся собственной мысли: «Даже красиво уйти не смог, вот же зараза». Сера крупными хлопьями медленно падала перед его глазами. «Видимо вот и всё, вот же, паскуда, действительно всё?»

Он смотрел как чёрные хлопья сыпались, а сквозь них словно в замедленном действии бежит она, с обожжённым лицом и мечом в руках. «Ишь как истерит, вошь, видимо всё же сумел её вывести».

Сырник не боялся умереть, по крайней мере так ему казалось. Он не хотел этого признавать, но без Балдура внутри осталась лишь пустота. Он не мог больше на него злиться, за то, что он швырял его как предмет. Не мог злиться, за то, что тот умер, глупой смертью. На мгновение Сырнику стало действительно грустно, до слез обидно, что так всё обернулось.

Где-то вдалеке ему послышались знакомые голоса, но это, скорее всего, его воображение разыгралось перед смертью. Последняя ложь в попытке обмануть холодное прикосновение Марены. Он был готов уйти с грустью на душе, но конец свой предпочел встретить с широкой улыбкой на лице и сжатом кулаке в его любимом жесте.

Убийца оказалась в двух шагах от Сырника, и тот успел плюнуть ей в лицо на прощание. Оставить последний подарок. Быть может, он не победил в схватке, но унизил её это точно. Этого Сырнику хватало, чтобы не жалеть о последних мгновениях своей жизни.

Она крепко сжимала свой меч, направив клинок прямиком в грудь аури. Месть была настолько близка, что она чувствовала её сладковатый привкус наслаждения. Она завела руку для последнего удара, как что-то схватило её за плечо и резко развернуло к себе.

Перед ней оказался кровожадный оскал Балдура, что со всей мощи саданул ей пятерней в нос. Никто раньше не отправлял её на землю, одним лишь ударом. В глазах помутнело, а свежая и теплая кровь хлынула по все еще мягкому ожогу на лице.

Стервятник посмотрел на неё с высока, как на ничтожество. Как тот, что сумел обмануть смерть, и вернулся за реваншем в чистой схватке. Она остолбенела от нерешимости и ужаса. Балдур облаченный в свой привычный наряд стервятника, хоть и довольно потасканный тяжелым днём, подковырнул сожжённый кусок плоти и швырнул его в сторону. Под ним сумел схорониться его револьвер от пламени Сырника. Повезло. Он поднял его и проверив пустой барабан, зло прошипел.

— Завалили из собственного ствола, вот же паскуда.

Сырник переборол себя и подошел к Балдуру, с серьезным взглядом осматривая его с головы до ног. Убийца, пользуясь моментом обежала их со стороны, сбегая туда, где еще продолжала расти и рожать плоть. Они не были против.

— Ты это, или какая тварина тебя вырастила из местной кучи дерьма? — спросил спокойным голосом, Сырник.

Балдур подавился в смешке:

— Ну это точно ты, второго такого и нарочно не найдешь.

Вдруг стервятник ощутил, как живот постепенно сводило в приступе спазма. Она накатывала на него волной, словно предвещая нестерпимую боль, с которой человек был знаком не понаслышке. Мужчина инстинктивно потянулся к вымазанной в грязи рубахе и кончиками пальцев коснулся края ткани. Сердце от страха ёкнуло, ему не хотелось думать, что настал его конец. Настоящий, после которого не будет загадочного и волшебного возвращения. Сколько может вытерпеть один человек?! Сколько испытаний смогут удержать на себе плечи обычного сборщика? Балдур перестал задаваться этим вопросом после того, как перестал что-либо понимать. Тягучая и ноющая боль в районе живота, постепенно разбивалась на множество маленьких муравьёв, что забегали по его телу. Ему показалось, словно кровь сбивалась в небольшие сгустки под кожей, и отдавало ударом именно там, где проходили паршивые насекомые.