Ему захотелось найти тех, кто сжалился над слабым стариком и, напоив водой, довез до ближайшего села, где его выходили, но вряд ли бы он их узнал. Страшная картина немых фигур продолжала беззвучно стонать, и старик чувствовал это всем своим разумом. Он, не желая больше слышать их страдания, принялся аккуратно раскладывать содержимое мешочков, сперва прижимая их губам, и нашептывая священные слова.
Пилорат заметил, что ритуал прощания скоро начнется, поэтому, опустившись на колено перед Маруськой, промолвил:
— Сейчас он всё подготовит, а как рукой подзовет, ты должна будешь к нему подойти, ясно?
Она кивнула.
Он опустил глаза подбирая нужные слова, а затем добавил:
— Кричать нельзя, духов тревожить не стоит. Делай всё, что он скажет, и скоро всё закончится. Простимся и жизнь начнём новую. Крепись, Маруська, ты сильная девочка.
В её взгляде отчетливо читалось, что ей во-вот придется встретиться с ужасами своего прошлого, от чего девичьи глазки забегали. Она так и не рассказала Пилорату, как ей удалось единственной сбежать и выжить в этой мясорубке, да и он не пытался спрашивать. Меридинец понимал, что некоторое прошлое лучше оставить там, где есть, и уж тем более не стоит теребить старые раны.
Из-за кустов показалась Закхра, чья светло-алая кожа, заметно побелела, да и на вид древолюдка чувствовала себя не лучше. Она молча присела на маленький пенёк и отвела взгляд в сторону от проклятого места.
Семирод заканчивал приготовления к ритуалу. Как бы ему и не хотелось, место пришлось выбирать самое «людное». Он чувствовал всеми фибрами своей души, как закованные в цепи страданий, они словно при жизни, тянулись друг к дружке, теплясь и выискивая помощи у сородича.
Всё было готово, ингредиенты разложены, круг очерчен. Он не стал спрашивать Маруську, сколько душ с ней связано, ведь прекрасно помнил, как мужичек, что подобрал его у обочины, говорил об этом месте. Маленькая и мирная деревушка, где каждый друг друга знает и выживает тяжелым трудом. Такую хорошую и миленькую на личико девочку как Маруська, пади каждый знал, да доставал из карманов то конфеты, то сватал молодых сыновей.
Проститься ей придется с целой деревней, не больше не меньше. Вдруг взгляд Семирода пал на кусок разбитого деревянного колеса. Оно могло быть от любой другой телеги, только недалеко от него он увидел их. Выцветшие глаза старика подводили его зрение, но он ощутил, как внутри его сердце словно пронзило иглой. Мужская фигура замерла на колене, пытаясь прикрыть грудью свою жену, что лежала на земле, сжимая маленький кулечек, похожий на чёрствый хлеб.
Маруська не должна увидеть, решил он для себя. Как бы ни была сильна девочка, вид своих родителей и новорождённого брата в таком виде, сломает девочку окончательно. Да и выдержал бы крепкий муж, что в жизни не пролил ни слезы?! За день до, он думал, как ему вести себя в такой ситуации? Деревенька по словам совсем маленькая, от силы наберется полторы сотни душ. Как ему быть если он столкнется с призраками своего прошлого? Как Маруську избавить от такой встречи?
Он махнул ей рукой, на что Пилорат довел девочку до границы деревни, но дальше не смог идти. Меридинец тут же сел на холодную землю и пообещал, что глаз с неё не спустит, а в случае чего окажется рядом быстрее молнии. Маруська поправила тулупчик — было чертовски холодно. Варежки, что смастерил ей Пилорат из кабаньей шкуры, износились, но она не жаловалась и часто утирала нос, с которого от мороза капало. Меховую шапку, подаренную Гривастыми она оставила позади, укрывая голову повязанным на подбородке цветастым платочком. Она глубоко вдохнула и сделала первый шаг, под ногами нечто захрустело. Девочка оцепенела.
— Смотри на меня, — произнес Семирод, стараясь сильно не повышать голос.
— Смотри на волхва, он тебя проведет, — добавил ей в спину Пилорат.
Сам Семирод из-за приготовлений не мог покинуть священный круг, пока не окончится ритуал, и беспомощно вел словом девочку. Она, как было приказано, медленно и аккуратно ступала, но под ногами всё же редко что-то хрустело. Каждый раз она закрывала глаза и глухо попискивала, но продолжала идти.
Старик заставил девочку сделать широкий круг, однако это было необходимо. Он всё еще пытался уберечь её от злосчастной встречи. Губы у Маруськи заметно дрожали, ведь с каждым шагом в её голове просыпалась память об ужасе и хаосе происходящего. Она вспоминала, как бежала сквозь огонь, под яростное чавканье смерти. Помнила, как скользко было от крови на земле, как падала и вставала, но бежала дальше. Не могла забыть, как отец, понимая, что не сможет сберечь всю семью, наказал ей бежать прочь, пока не найдет людей, что защитят её. Как мать в слезах, сжимая ребенка, не могла позволить себе проститься, хоть и знала, что она её больше не увидит. Всё это и многое другое всплывало в её сознании предательской волной печали. Звуки, запахи, чувство и слезы. Слезы, которые она отказывалась проливать с того дня.
Ей ужасно захотелось всё бросить и бежать прочь, бежать как в тот день: без оглядки да подальше от этого кошмара. Вдруг Маруська остановилась и крепко зажмурила глаза. Семирод понимал, что происходит, поэтому попытался её заставить двигаться.
— Девочка, тебе надо идти дальше, духи мучаются, ты должна проститься с ними, ритуал обязан быть закончен. Нельзя пропускать этот день.
Опять этот голос, который почему-то звучал отвратительно безразлично. Могло показаться, что Семирода заботил лишь сам процесс, сам ритуал, да более ничего. Ей захотелось услышать голос родителей, отправиться к ним в объятья, ведь только он мог заставить её почувствовать себя вновь любимой.
— Маруська! — вдруг еле отчетливо раздалось за спиной. — Не стой на месте, девочка, я понимаю, что тяжело, мысли в голову лезут. Но ты должна быть храброй и сильной, как была всё это время. Ты не одна, Маруська. Я с тобой.
Она слышала эти слова и знала, что голос принадлежал Пилорату, только вот она позволила себе обернуться и открыть глаза. Перед ней в воздухе висели размытые и искореженные фигуры, что следовали за девочкой всё это время. От ужаса увиденного, дыхание спёрло, а ноги побежали сами по себе.
— Нет, не туда! — прокричал Семирод, но было уже поздно.
Маруська бежала бездумно, зажмурив глаза, ощущая как коленями бьется о что-то хрупкое, и как под ногами сыпется песок. Память того дня овладела ею полностью. Она больше не была способна отличить реальность от воспоминаний. Для неё вокруг вновь горели пожары, умирали люди, а повсюду кровь и сталь.
— Я помогу!
— Нет! Стой, где стоишь, не переходи границу, духи терзать будут!
Семирод покинул круг, и побежал, как только мог. Старческие ноги заплетались и, казалось, что легкие наполненны водой. Маруська заметно от него удалялась, она бежала пока наконец не упала. Не в состоянии больше противиться, она сжалась в комочек и застонала. Семирод оказался рядом лишь через несколько мгновений, и уже жевал в сухом рту росолистник. Он припал на колено и приложил растение ко лбу девочки.
Внезапно его словно выдернули из мороза лютой зимы и бросили живьем вариться в бурлящий котел. В попытке успокоить сознание девочки, он случайно вторгся в него и на себе переживал её воспоминания. От увиденного Семирода бросило в холодный пот. Он лицезрел настоящую бойню, устроенную невиданной ему расой и монстрами, из которых сочился зловонный дух. Наблюдал, как пойманные в тиски жители деревни переживают свои последние мгновения. Как Маруська не отпускает руку своей матери.
Краски реальности стали сгущаться вокруг, а голоса умерших сливались в хор страдания и мольбы. Семирод постарался как можно скорее привести разум девочки в покой, ведь именно она была источником происходящего. Духи тянулись к ней, они мучили её изнутри, так же как и она мучила их своим присутствием. Дыхание Маруськи постепенно замедлялось, пока она наконец не открыла глаза. Полные ужаса и страха, но ни единой слезинки.
Семирод помог ей встать только для того, чтобы она вновь упала, при виде тех, кого и не надеялась больше увидеть. Они замерли точно в таком же положении, как и в тот день, как она их запомнила. Заключенные в мрачные коконы, они навеки так и останутся статуями напоминания. Маруська потянулась к ним пальчиками, хлюпая носом, а Семирод видел, как на детском личике изображается то, что ни никому не пожелаешь.
