Измазанный в крови ошпаренный режущим кипятком дикой травы, он пробирался сквозь высокие и мясистые стебли, крепко прижимая к груди маленький комочек. Осенний беспощадный ветер, незримым хлыстом, подгонял его, словно раба, раздирая и без того израненную спину.

Он не помнил, сколько шел, сколько не спал, и когда последний раз видел приветливое лицо живого существа в этой мёртвой долине тишины. Руки больше не дрожали, они попросту окостенели в одной позе, укрывая зверька от холода. Колени с каждым шагом хрустели, проникающим скрипом трущихся друг о друга костей. Он больше не чувствовал боли, так как не ощущал ничего ниже шеи.

Листва резалась и кусалась, оставляя отметины своего прикосновения на обнаженном теле человека. Он медленно и глубоко дышал, а глаза слиплись от застывшей крови и гноя, что сочился с бровей. Человек шел, не глядя, а когда больше не смог, и запнувшись о нечто твёрдое и холодное, упал в сырую землю.

Он чувствовал, как едва слышно застонал зверек, его горячее дыхание у самого носа. Ему через боль удалось открыть глаза, когда из них выступили соленые капли сожаления. Молодой парень, с виду о котором уже нельзя было так сказать, среди размытых силуэтов, смог различить маленький комочек, что лежал перед его головой, размотавшись от грязных пеленок, которых ему удалось смастерить из лохмотьев. Он потянулся к нему ближе и крепко зажмурился. Слезы полились сильнее. Ему не было нужды их скрывать и прятаться, да и если бы так? Кто бы осудил молодого парня за это?! Кто бы посмел назвать его тряпкой или плаксой?! Нашелся бы тот, кому хватило смелости назвать трусом того, кто готов отдать собственную жизнь, за спасение другой невинной?!

Вдруг зверек быстро задышал и, протяжно проскулив, замолчал. Человек больше не ощущал горячего дыхания, не чувствовал сердцебиения. Всё просто остановилось, резко, как и его слезы. Парень, раскрыв глаза, каким-то образом вскочил на колени, и принялся ощупывать зверька, в поисках жизни.

«Нет, Нет! Вставай! Кричи! Закричи, пожалуйста! Богами молю, кричи!» — крутилось в его голове. Он бы и хотел это сказать, но порванный язык и выбитые зубы, выдавали лишь возбужденное мычание.

«Я жив! Просто мне очень плохо, больно и холодно», — хотел бы ответить зверек, но сил у него не осталось даже на дыхание: «Не уходи от меня, не бросай среди грязи и кустов, я потерплю боль и холод, но одиночество не вынесу никогда».

Неловкими движениями окостенелых от холода пальцев, человеку всё же удалось замотать его обратно в лохмотья, и он поднёс его ко рту, пытаясь отогреть оставшимся внутри него теплом.

«Больно, холодно … хочется …»

«Еда!» — стрельнуло в его голове. В отчаянной попытке сохранить жизнь зверьку, не щадя себя, он даже и не подумал, сколько времени ничего горячего не насыщало маленькое брюшко создания. Сам он и не мог подумать о крепкой похлебке, но отнимать мечту у другого? Полуслепым взглядом и худощавыми руками, он забегал по листве. Что-нибудь, плод, ягода что угодно! Покормиться от земли и двигаться дальше!

Ему удалось нащупать нечто круглое, хоть и твердое. Он поднёс плод к лицу, но сломанный нос, забитый сгустками крови, не пропускал внутрь запахов. Он попытался расковырять его пальцами, но ногтей давно не было. Земля была слишком сырой, и единственный плод попросту бы утонул в ней, словно в смертельном болоте.

Парень смог нащупать камень, об который споткнулся, и принялся стучать плодом, что было сил. Каждый удар забирал последние крупицы жизни из его тела, но ему было всё равно. Он знал, что при каждом движении рвутся мышцы, стонут сухожилия, а кости стирают друг друга в труху. Расколоть, достать, накормить! Всё что он мог думать.

Наконец крепкий корпус поддался, и он услышал, как изнутри под звон посыпалась сердцевина. Она в три легких прыжка нырнула в мокрую почву, скрываясь от цепких рук человека. «Где? Куда?»

Он ощутил, как пальцы вновь задрожали. Он не мог потерять единственное, что могло накормить маленького зверька. Он закрыл глаза и, медленно выдохнув, больше не ориентировался на свой взгляд. Когда-то это спасло ему жизнь, быть может, в этот раз спасет жизнь кому-нибудь другому. Удар, прыжок, второй, третий. Шлепок о грязь. Ему удалось нащупать орешек. Слишком твёрдый. Человек вытер его о собственное тело, и прогнал в сухом рту, слизывая всю грязь, затем сорвав лист, положил внутрь орешек, и свернув в кулёк, ударил по нему камнем.

Он лег рядом со зверьком, завернутым в лохмотья, и обмакивая палец в пыль, приоткрывал ему рот, и водил по маленькому язычку. Тот, почувствовав привкус, медленно и болезненно задвигал челюстью.

Вдруг послышался голосок. На глазах показались слезы, однако в этот раз это были слезы радости. Они лежали в высокой траве, посреди мёртвой долины. Оба на грани смерти. Изнеможенные, больше мертвые, чем живые. Они лежали в высокой траве, и оба боялись одиночества.

Когда последние крошки пропали, парень вновь крепко прижал его к груди и закрыв глаза понял, что наконец дождался. Он не покажет ему больше слез и не оставит его одного никогда.

Ярик, пригнувшись, нашептывал под нос: «Тихо, тихо, тихо». Он короткой перебежкой оказался за одним из грузовых контейнеров. Вне стен полисов они никогда не встречались и увидеть железные контейнеры с полисовскими маркировками, было крайне удивительно. Он успел заметить, что многие из них носили на себе названия известных корпораций, отелей с высоким статусом и публичных рынков.

Всё это помещение выглядело как огромный торговый и погрузочный склад. Десятки громоздких контейнеров, наставленные особым образом, они образовывали своего рода лабиринт, ориентироваться в котором было практически невозможно. Отовсюду были слышны голоса местных рабочих. Некоторые из них говорили с МидСхвальским и непонятным Ярику акцентом. Мужчина присел на корточки, и нырнув рукой внутрь штанов, достал сложенный кусок бумаги.

— Пс-с, Ярик! — послышалось сверху. Сырник сбежал с контейнера и осматриваясь по сторонам сел напротив человека.

— Нашел чего? Как там вид сверху?

Сырник задумчиво причмокнул, обнажая тоненький клык и покачав головой, ответил:

— Как я и говорил, это погрузочный склад. Таких вот штук наставлено повсюду, я наметил путь, но он ведет через патрули.

— Много их там?

— С оружием-то? Хватает, остальные простые грузчики… грузят всякое. Если меня кто спросил бы, то они планируют если не всё, то большую часть контейнеров вывезти, а значит скоро доберутся и до нас. У меня идея, давай заныкаемся в одном из них, а потом под шумок сбежим, а?

Ярик с умным выражением лица обвел указательным пальцем в воздухе и произнес:

— Была такая мысль, только куда нас вывезут? Вдруг сенсоры у них есть, я-то понизил свой дух, как ты и сказал, только вот кто ищет, тот всегда найдет, да и ты аури.

— И что, что я аури? — насупился Сырник.

— А то, что пасет от тебя иначенски, не как от людей, меридинцев и прочих.

Сырник хотел возразить, но Ярик был прав. Как бы он не скрывал свой дух, аури всегда выделяются на общей картине, особенно для тех, у кого развито восприятие.

— Ну и что ты предлагаешь?

— Да я вот всё думаю об этом, — Ярик покачал свертком бумаги.

— Думаешь тот засранец мелкий соврал?

— Вряд ли, слишком уж убедительно он Балдура описал, прям как живого, вырисовал. Помнишь, как он твердил о рисунке на его плаще? Однако странно это. Балдур обычно как пёс сторожевой с красным концом наружу, всегда начеку и замечает всякое.

— Верно, не похоже на него. Может этот карлик и сам всё подстроил, а сейчас ломиться к своим за обещанной печенькой? Надо было всё-таки его порешать, Ярик, или сказать, чтобы к нему отвел.

— Надо было, — согласился тот. — Только вот сам помнишь, как он появился из неоткуда, что твой пень, я даже пернуть не успел. Хорошенько видимо его Балдур прижал, что тот штаны замарал, как нас увидел.