Изба полыхала с четырех сторон. Медведица ревела на дворе, распугивая толпу. Местные разбегались и прятались по избам. Прочие валились в сани и правили лошадьми в сторону тракта. Сильные выбрасывали из чужих саней тех, кто пожиже, погоняли лошадей. Все молили о пощаде, о спасении. Надо ж было так древнюю богиню Макошь прогневить, чтобы людям наяву показалась, медведицей из леса вышла.

Никто не помог семье Власа бороться с огнем.

Пронзительно в дыму голосила Сорока. Когда начался пожар, она посадила Богдашу на сундук и потащила к выходу. Мальчишка сразу начал задыхаться. Сорока поставила сундук, чтобы сбросить непосильную ношу, и спасать только сына. Но Богдан уже куда-то схоронился. Мать отчаянно искала его в дыму. Наткнулась на Прекрасу, подтолкнула ее к выходу и снова продолжала искать любимого сыночка.

Первой из огня выбежала Забава. В одной руке она несла орущего вертлявого Авоську, другой — тащила волоком притихшую Голубу. Кот выскочил за ними сам.

Добросвет вывел на воздух Власа, тот кашлял и мало что понимал. Хозяин дома даже не смотрел на пожар, не замечал ревущую рядом медведицу. Его старший сын бросился обратно в пламя спасать братьев и сестер.

Как только первый факел упал на крышу, Надея стащила с крыльца бьющуюся в конвульсиях Неждану. Они обе повалились в снег, и Ванькина мать крепко держала девчонку. Та вроде начала успокаиваться, крики и всхлипы потихоньку сходили на нет.

Добросвет отыскал в дыму и вывел из пожара зареванную Милашу. Яромир выбросил Щекаря и Удала в разбитое в окно. Те попадали в снег в одних рубашонках, и сейчас орали от холода и страха. Их звонкие сильные голоса оглушали Поспелку.

Влас по-прежнему не двигался. Все, что происходило вокруг, казалось, не доходит до его сознания.

Наконец, Сорока вытащила на руках Богдашу, он не дышал. Она тормошила мальчишку, прикладывалась губами к его губам, вдыхала в него свою жизнь. Потом надумала растирать его щеки и шейку снегом, отчаянно кричала и толкала в грудь. Все ее усилия не прошли даром, Богдан открыл глаза и сделал пару слабеньких вдохов.

Всеволод и Вячеслав уже открывали стойла, выгоняли коней. Истома и Услада гнали из дыма коров, те горестно и протяжно мычали. Сами повыпрыгивали из загончика испуганные поросята. Они носились по снегу, шарахались от огня, от ревущей медведицы и визжали так, что закладывало уши. Бегали по двору и куры, те, что остались, хлопали крыльями. Повсюду кружились в воздухе белые перышки — то ли от куриной беготни, то ли от треснувшей перины в избе.

Надея все еще крепко держала Нежданку, не пускала ее в охваченный пламенем дом.

— Деда! Дедусь! — рыдала девочка.

Выбегая из огня, никто не вспомнил про старого Василя за печкой.

Все давно заволокло дымом, огонь уже подобрался под самую крышу, лизал своими длинными языками резного конька. Спасать уже было некого — Надея это понимала, поэтому сильнее вцепилась в девку, гладила ее по вихрастой макушке.

До того, как появилась медведица, Досада успела оттяпать своими овечьими ножницами почти все прядки с этой бедной головушки, выхватывала их криво да неровно, старалась резать покороче.

Страшно затрещало догорающее крыльцо, сложилось на земь.

Влас резко обернулся. Как будто только сейчас он услышал и увидел, что происходит.

— Где дети? — заорал он Сороке.

— Да, спасли уж всех без тебя, — зло огрызнулась она.

Влас снова посмотрел на полыхающий дом.

— Батя! — вдруг закричал он, озираясь по сторонам.

Старика нигде не было.

Влас поднялся на ноги и, шатаясь, пошел в сторону пожара. Добросвет увидел это и побежал к нему с другого конца двора. Он надеялся перехватить, остановить отца до того, как тот шагнет в огонь на верную погибель.

— Держи! Держи его! — кричала в след Отрада.

— Тятя, не ходи! Тятя, не надо! — умоляла Забава, прижимая к себе кота.

Но тут Влас как будто очнулся, сверкнул вороньим глазом. Он крепко сжал кулаки, наклонил вперед голову на бычьей шее и ворвался в родной дом через огромную дыру, прогоревшую в стене.

Он бежал влево, туда, где за печкой почти три последние года лежал немощный отец.

То был последний миг, когда все видели Власа.

Страшный треск расколол раннее утро. Крыша прогорела настолько, что сложилась внутрь дома. Полетели вниз тяжелые балки, покосилась печная труба.

Никто не заметил, куда подевалась со двора медведица.

Вскоре подоспел Ероха с тулупом, завернул в него орущих посиневших мальчишек, сгреб обоих в охапку и понес к себе в избу. Остальных погорельцев тоже начали разбирать по дворам сестры и братья Власа.

— А вы, знаете, я видел его глаза, — рассказывал потом всем Добросвет про отца. — У него стался такой ясный чистый взгляд, как был только давно, десять лет назад. Он все понимал, он чувствовал свою силу. Как проснулся будто после долгого сна…

Забава заревела, уткнувшись в плечо брата. Тетка Перегуда обняла ее за плечи и повела к себе греться и отпаивать взваром.

Разобрали по избам всех, кроме Нежданы.

Сорока нехотя отдала Богдашу в семью Златоцвета и жены его Искры. Бездетные они были, прикипят еще сердцем к Богданчику, потом назад сыночка не выцарапаешь. Но больше Богдана никто к себе не позвал, а Сорока не могла тащить больного мальчишку в худую избу Галки. Она сама не представляла, как снова будет жить с матерью. Овдовев, Галка давно прикладывалась к чарке, за избой не следила, за огородом не ухаживала, кормилась — кто чем подаст. Сорока подсовывала матери какие-то денежки, но та все под чистую пропивала.

— Пойдем в избу, дочка, — негромко позвала Надея.

Она подняла Неждану из снега и повела к себе.

Густые щи обжигали губы, острая боль жгла душу. Не было сил поднять ломоть хлеба. Неждана отламывала от него маленькие кусочки и потихоньку жевала.

Надея посматривала на девчонку и с тревогой кидала взгляды за окно. На соседском дворе еще дымились головешки и летали белые перышки. Уже почти полдень, солнце стояло высоко, светило ярко. Легкий морозец скакал снегирями по дальней рябине.

— Вернутся они, — наконец, сказала Надея. — Еще больше их будет, в оковы тебя закуют, чтоб не страшно было подступиться.

Неждана продолжала медленно жевать и глотала щи вместе с горючими слезами.

— Не оставят они тебе жизнь, — беззвучно ревела вместе с ней Надейка. — Показала ты им силу колдовскую, оглушила криками звериными. Медведя зимой из леса вызвала… Не оставят.

— То, правда, медведица была? — шмыгнула носом девчонка. — Али сама Макошь?

— Откуда ж я знаю, — грустно улыбнулась Ванькина мать. — Сказала, чтоб напугались они, не смели сироту обижать.

— А я поверила, что это она, — прошептала Неждана. — Макошь…

Тень улыбки скользнула по заплаканному личику.

— Так, может, и она самая была, — закивала Надейка. — Кто ж ее знает, какая она. Она ж людЯм не показывается обычно.

Соседка гладила горькую сиротинушку по коротким неровным вихрам.

— А мне нравились твои косицы чудные лохматые, — с какой-то материнской нежностью сказала она. — Не печалься, волосья быстро отрастут.

Какое-то время они ели молча, Неждана растирала слезы по щекам. Казалось, еще пока в погребе сидела, она цельную реку выплакала, а слезы все текли и текли из глаз сами по себе.

Представлялось, что слезная река широкая, глубокая, а она, Нежданка, плывет по ней в маленькой деревянной лодочке. В боку у лодочки течь, и вода все туда затекает, и никак от нее не избавиться, — нет у Нежданки такого ковшика, чтоб все слезы из души вычерпать. А слез тех — вон уж цельная река набежала. Так и потонет скоро, поди…

— Расскажи мне про Макошь, — неожиданно попросила девчонка. — Мне дедусь мало про нее сказывал.

— Да, я тоже про богов мало что ведаю, — Надея даже растерялась от такого вопроса. — Знаю, что она очень сильная, мать она — Макошь, она и есть сама Мать-сыра земля, и звездами на небе светит… Держит Макошь в руках нити чужих судеб переплетает их хитро в общее полотно…