— Все ж таки где-то я ее видел… — задумчиво поделился со стражниками Хвощ.

— Кого? — загоготали те. — Медведицу?

О том, как бесславно Хвощ бросил свой факел и бежал, пытаясь затеряться в толпе, — ту историю все друг другу разов по десять пересказали, кажный что-нить от себя присочинил. В последнем, десятом варианте она звучала, что песня.

Хвощ побагровел и не стал боле с этими дураками беседы серьезные вести.

— Свищ, — окликнул его начальник стражи. — Среди скоморохов девок не бывает — эти паяцы спят вповалку вместе на постоялых дворах, вместе в баню ходят, костюмами меняются. Да, и какая девка позволит косы обстричь?

— Хвощ я, — буркнул факельщик и пошел следующему крестьянину у ворот в рожу светить.

Нежданка первый раз видела Княжий Град. Все казалось таким ярким, нарядным, шумным. А уж терем княжеский до чего хорош… Правда, резного крыльца, как у деда Василя, все одно — не сыскать. Да, всего остального тут было с лихвой да еще пол-ложечки.

А уж платья какие у девок богатых… Соромно смотреть даже — хруди навыкат, что яблоки на подносе лежат. Больше, чем по пол-яблока с каждой стороны видать. Так-то все остальное красиво, дорого, богато — шелка и бархаты, шитье золотое да оторочка меховая. Яхонты да смарагды блещут-переливаются. Кокошников не носят, волосья крутят в прически высокие. Нету на них Досады с овечьими ножницами.

Зима вроде, холодно, девка плащом бархатным снег метет, а грудь все одно — на показ выставлена. Простудится ж, дура божевольная.

Нежданка невольно крутила головой во все стороны. Вот оно, значит, где Ванька полгода прослужил. Ужо он тут насмотрелся красивого…

— Княжна Морица чудит, — загоготал Жердяй, что вел медведя.

Медведя обидно Гуляшом звали, — мол, гуляет постоянно на свежем воздухе. А то, что — на цепи ведут, так то — не учитывалось.

— Князь старшу дочку отсылал иноземной грамоте учиться за моря, — решил все понятно объяснить Балуй.

Не одна Нежданка горазда была шею от любопытства вывернуть. Свиря да Пересмяк тоже первый раз в Град попали.

— Так она верталась из-за морей и ну, давай, порядки новые устанавливать, продолжил огневой. — И на все вопросы родительские у ней один ответ — «так принято в Цвелизованных краях».

— А энто где? — уточнил Небалуй.

— Сразу за нашими заставами по границе начинается — откликнулся Урюпа. — Мне так на ярмарке мужик один сказывал, что ездил соболей торговать. Цветет там все да процветает, потому и «Цвелизация»…

— Был я на заставе одной, — вспомнил Жердяй. — Там цвело токмо болото. Полболота — по нашу сторону, полболота — уже ихнее, а цвело одинаково по всем краям да в серединке.

— Не могут с Морицей родители рОдные сладить — та еще финтифля, — снова посмеялся Балуй.

— Фля? — переспросила Нежданка.

Все дружно загоготали.

— Она и словей новых из-за моря навезла три сундука, даже «флю» вон энту, столько деревов зазря загубили — все по бересте убористыми буквицами процарапано, — доложил Телепень. — Соберет нонче в терему подружек своих и давай все хором урчать, что горло зверобоем полощут.

— А мне нравится — как кошечка мурчит, — мечтательно откликнулся молоденький Шульга. — А собой-то уж как хороша…

Балуй ударил в бубен прямо над его ухом, чтоб назад парень вертался, из грез своих о княжне Морице да на улицу Гнилая Кочерыжка.

За такими разговорами дошли скоморохи до постоялого двора на самой окраине Града. Трактир назывался «У Сивой кобылы». Балуй велел дверью на входе громко не хлопать, чтобы подкова со стены не грохнулась, по башке не припечатала. У ней там гвоздик один выпадал постоянно.

— А почто подкова над дверью висит? — удивленно спросила Неждана.

— На счастье, известное дело, — прокряхтел Урюпа.

Долговязая, еще молодая, хозяйка трактира Ванда была обряжена по последней заморской моде. Токмо у нее вместо яблочек наливных на подносе какие-то два оладушка примостились. Само бархатное платье цвета корицы было обляпано репой по правому боку, да облито ухой — по левому, воняло рыбой. Но, коли ноздрю зажать, так можно любоваться.

— Балуй, дорогуша, как я рада! — завопила Ванда, лишь завидев скомороха. — Здравия тебе и долголетия!

— И тебе, королевишна, не хворать, — хмыкнул огневой.

Не успел Балуй посторониться, как Ванда обняла его обеими руками, к себе прижала, что в плен взяла. Уткнулся он носом аккурат в оладушки, потому как росточком не вышел, на цельную башку пониже Ванды будет.

— Небалуй, Жердяй, Телепень, приветики, — помахала Ванда тремя пальчиками вошедшим, старшего скомороха из объятий не выпускаючи.

В конце концов, огневой облапил ее ручищами да от себя кое-как отлепил, не без усилия.

— Свиря, Урюпа, Шульга, Пересмяк, — Ванда тыкала пальчиком, указывая по очереди на скоморохов, и радовалась от того, что верно угадывает имена.

Даже в ладоши хлопала.

— Какой мальчик хорошенький! Да, с барабаном! — от души рассмеялась она, заметив новенького в синем костюме с серебряными бубенцами. — Тебя как звать, ясноглазый?

— Озаром, тетенька, — постарался позвонче крикнуть парнишка.

Тут же от Балуя прилетела затрещина.

— За что? — засопел младший скоморох.

— За «тетеньку», — прошептал ему на ухо Пересмяк.

— А давайте я вас всех шоколадом угощу? — хитро сверкнув глазищами, предложила Ванда.

— Энто че? Щи али каша? — решил уточнить Урюпа.

— «Энто», — передразнив скомороха, ответила Ванда, — похоже на взвар, напиток заморский для сугреву, да только он — совсем другое!

— Тоже с Цвелизованных земель? — догадался Жердяй.

— Как в воду глядишь, соколик! — обворожительно улыбнулась хозяйка.

После ужина, когда Небалуй, Телепень, Урюпа, Пересмяк и Шульга повалились спать в каморе на втором этаже, Жердяй возился с Гуляшом на дворе, а Балуй со Свирей ушли в княжий терем договариваться о выступлениях, да насчет погудок выведывать, Озар набрался храбрости и попросил у Ванды еще одну кружечку шоколадового напитка.

Она с радостью откликнулась, добавила мальчонке еще молока и присела рядом поболтать.

— А что, правду говорят, что в княжьем терему есть конь золотой, жар-птицей горит? — начал издалека Озар.

— Правда-правда, — закивала головой Ванда.

— А вот как бы на него посмотреть, хоть одним глазком? — склонил на бок головку скоморошек и звякнул бубенцами на колпаке.

— Завтра конюха молодого казнить будут, что того коня свел, вот и посмотришь, — погрустнев, ответила Ванда.

Она вытерла мальчишке шоколадные усы своими нежными пальчиками.

У Нежданки все внутри похолодело, как будто она весь вечер не горячий шоколад хлебала, а сосульки с крыши грызет.

— Вы же, поди, будете выступать на площади перед теремом, народ на казнь созывать, вот и увидишь, — пояснила Ванда. — Конюх лопоухий попросил желание его последнее исполнить — дать с коньком попрощаться, так Прозор не отказал. Приведут Ваньке коня золотого в последний раз обняться.

Озар зашмыгал носом.

— А коли конюх убежит из тюрьмы, то казни же не будет? — зачем-то спросил мальчишка.

— Да, как он убежит? — еще грустнее улыбнулась Ванда. — Его в амбаре при княжьем тереме взаперти держат, человек десять, поди, одного стерегут.

Расхотелось мальчишке совсем шоколад допивать. Снова носом шмыгнул, кружку от себя отодвинул, поблагодарил:

— Спасибо, тетенька.

Опомнился и добавил:

— Королевишна!

Тащить барабан через весь город к княжьему терему было неудобно. Улицы от снега не чищены, каждый шаг с усилием дается. После того, как полдня за санями бежала приплясывая, Нежданка уж с ног валилась. Но посмотреть на тот амбар пошла, маску на лицо нацепимши. Зачем барабан захватила, то она сама себе потом пояснить не могла. Чуйка какая-то барабан потянула когтистой лапкой, за собой поволокла — подсказала, что он пригодится, значит.