А что же сама Зимава? Почто, не искала среди ночи сынка любимого, что раньше времени с пира сбежал? Да, уж не до того ей было. Увидала она мужика одного за княжьим столом, узнала. С самого краю сидел, среди гостей незнакомых восточных, а все ж не ровня он им, не родня князю. Древодел деревенский, что избу в Коромыслях ставил. Семеро их было, успела она пятерых извести, за то малиновым хорошо заплатить пришлось, да двое мастеров, поди ж ты, сбежали.

Не заметила Зимава, откуда он появился за столом княжьим в закрытом терему, да видела, с кем уходил. Прозор его к себе повел. Не к добру это все, ой — не к добру.

Ушла бы сама с пира пораньше, на голову больную сказавшись, да не поймут такого гости, которые с малыми детушками и подарками издалека до Града добирались. В честь Белояра, чай, пир — ее сыночка поздравлять все приехали.

Коли уйдет Зимава, так ее пустое место на лавке за княжьим столом скорее заметят, чем, ежели до вечера досидит. Да, еще речь ответную надо гостям сказать от имени жениха, поблагодарить за внимание, за подарки. Кабы был у нее сынок посмелее, уж он бы сам справился — его же свадьба, все ж таки надвигается. Да, не обучен он сам за себя отвечать, все она за него с пеленок решает да делает. А как не помочь сыночку любимому?

Ежели бы чуть побольше удачи, так и княжью шапку давно бы для Белояра добыла, но тут, как нарочно кто все ее замыслы путает. Уж сколько раз пыталась чужими руками от княжичей избавиться, а все не выходит.

Не затем Зимава юной красавишной за трижды вдового Вязеля замуж пошла. Не хочет, чтоб сынок ее любимый Белоярушка в терему милостью старшего брата жил, этаким сладким арбузиком нарядным по горнице катался, да ничем не правил. Коли бы на шапку княжью с самого начала Зимава не прицелилась, уж сыскала бы ей маменька другого жениха, молодого да пригожего. Не ворожила бы Кокошка на старого князя, не палила колосья, не топила пепел в гнилой воде, не давила бы спелых калиновых ягод старым пестиком.

Отсидела Зимава свое положенное время за праздничным столом на пиру, как на иголках. Да, не на тех, невидимых, чем белошвейки шьют рубашки тончайшие, а вовсе другую беду, посильнее, чуяла задом. Были уж те иглы так колючи да так велики, что хоть сапоги дратвой подшивай.

Воротилась с праздника в горенку усталая, злая, а тут и вовсе сердце прихватила лапа когтистая — сжала так, что капкан захлопнулся. Увидела Зимава шубу свою старую соболью на полу подле сундука — видать и тут Прозор уж не растерялся, все обсмотрел.

Помнила она, когда в последний раз те меха надевала, — когда в «Хохотушке» с Липой встречалась, да про леденчики толковали. Согласилась старая только через два года с гаком. Да исполнить не смогла работу пустяшную. А теперь вона — сама от мухоморов померла, и за ней, Зимавой, беда уж ходит, зенками чужими в спину зыркает. То тут, то там малиновые кафтаны мерещатся, коли резко обернуться. Всю жизнь ее налаженную да продуманную лютый Прозор перцем с солью густо пересыпал. Не расхлебаешь уж, поди, по-простому.

Тут уж быстрее надо делать, что давно задумала. Никому не будет больше поручать работу грязную, сама справится, иначе не видать шапки старого Вязеля любимому сыночку. А как бы смотрелась княжеская корона на светлых локонах Белоярушки…

Уж, коли решила мать, какой подарок любимому сыну к свадьбе сделает, так уж и добудет ту шапку треклятую, хоть там, окромя княжичей малых, еще сам князь Владивой высоким валом вокруг Града стоит. Крепко он стоять будет еще годов двадцать, а то и поболе, ежели не вмешаться.

Да, тридцать два старших братца вперед Белояра в очередь за шапкой выстроились. Всех до одного с пути уберет Зимава, все ради сына устроит — дорогу к власти до блеска расчистит, как чернавки хоромы метут перед праздником.

Уже к середине осени тогда Белояр сядет править в Граде, а она, мать родная, при нем — первой советчицей за спиной встанет — подсказывать будет.

Не спал в эту Прозор, да не потому, что сызнова в гриднице пришлось сидеть со старшими братьями князя до третьих петухов.

Не спал он от того, что Пакомил — мастер по деревянным избам поведал. Признал тот бабу, для кого в Коромыслях строили, — сразу на Зимаву — мать Белояра показал. Вот же и скоморошек про имя морозное сказывал — уж многое сходится. Да, как к ней подступиться теперь… Слова древодела да скоморошка князю не предъявишь против вдовы Вязеля, что в терему обласкана со всех сторон.

Смагу — второго древодела из Коромыслей Прозор на ярмарке за стол с простым людом посадил давеча, тот медами упился, к утру не разговаривал. Но к обеду его растолкали, добились хоть какого ответа — не признал он на ярмарке никого, окромя Звонило. Того прощелыгу, что кухаркину внучку обрюхатил да сбежал, уж кто не знает.

Велел Прозор малиновым поливать Смагу колодезной ледяной водой, пока не протрезвеет, опосля в терем тащить. Да, те опять перестарались — захлебнулся Смага нечаянно, так и не протрезвемши.

Проснулась Нежданка в утро после пира от крика петушиного. Привыкла уж она к петухам в терему — кричали они кажный день в одно и то же время. С первыми петухами просыпалась, со вторыми вставала, как третий раз закричат, она уж умыта да расчесана постель прибирает.

А сейчас рано петух кукарекнул, не в урочный час, да и не птица то вовсе. Шульга ее зовет, поговорить хочет, про Морицу — не иначе. Вздохнула Нежданка, да уж стала собираться — как на зов друга не откликнуться? С одной мыслью пошла — образумить ладного парня, что зазря чахнет от страданий по Змеюке Горыновне.

Не слышал ее Шульга, совсем не понимал.

— Помоги к Морице подступиться, коли в терему теперь живешь, — все одно твердит. — Уж я по гроб жизни благодарный буду…

Смотрит Нежданка на него, да не знает как обсказать, что не выносит княжна ни песен народных, ни плясок скоморошьих — все, что для Шульги — жизнь да старание, для Морицы — досада одна.

— В земли Цвелизованные она сызнова хочет, — помягче уж сказала, чтобы парню душу не бередить. — Не любы ей березы с рябинами, зимы наши лютые да деревни с коровьим лепешками.

Мол, не в тебе, парень, дело, тут мозги уж в другую сторону на желудИ закручены.

— Да, я за-ради Морицы и горланский язык могу выучить, и китайную грамоту, коли потребуется, — Шульга не унимается.

— Ты родную грамоту за-ради себя выучи, — грустно улыбнулась Нежданка. — А Морица злая, посмеется над тобой да погубит. Не умеет она любить, на сердце у ней камень, а сверху жаба присела и леденит его, не иначе.

— Так уж я Морицку буду сильно любить за нас двоих, может, ускачет та жаба, коли теплом припечет, — спорит все дурачок наивный.

Надо ж так влюбиться, да еще в кого — в Морицу-мокрицу!

— А то ее не любили, — усмехнулась Нежданка. — Кабы у меня мамка такая была, как княгиня Рогнеда, я б ей руки кажный день целовала… А Морице все кажется, что не додают ей чего-то. К малым детушкам ревнует девка взрослая.

А про себя подумалось: «Мож, правда, не додают?»

— А ты все ж таки уговори ее со мной встретиться, — Шульга уж со слезой в голосе попросил. — Пусть хоть разочек она согласится меня выслушать?

— Ладно, я подумаю, как то устроить, — хмуро согласилась Нежданка.

Не смогла она устоять перед такими мольбами. Да, уж знала, что ничего хорошего для Шульги не выйдет. А вслух только сказала:

— Ты уж одежу сыщи хоть крестьянскую, не выносит она скоморохов — я предупредила.

Хорошо, что рано сегодня встала. Воротилась в терем, а там уже Олег с Игорем, кашей перепачканные, под ее дверью скачут — зовут за шишками идти. Не сразу поняла, об чем княжичи толкуют, да потом вспомнила.

Вчера за праздничным столом гости северные, кроме соболей, две огромных корзины кедровых шишек Белояру подарили. Зимава сразу княжичей позвала, чтоб завтра с утра приходили, угостит она их орешками. Малые не забыли, вот и ждут Славку свою, чтобы вместе пойти. Чтобы сызнова первая попробовала новое лакомство, да обсказала. Верят ей мальчишки, другие мамки-няньки все обмануть мальцов норовят, думают, что глупенькие, или просто не могут пояснить правильно, слов нужных не находят. А Славка все ловко подмечает, да по-честному сказывает.