— Тетя Неждана, а дай бусинки посмотреть?

Вона как. «Тетя Неждана» уж она теперь. Да, когда ж такое случилося?

— А ну, сидайте все по лавкам, обедать пора, — разогнала ребятню хозяйка.

Ложки на стол положили резные, с рыбками.

Взяла Нежданка одну ложку, в ладошке зажала, потом разгибала медленно пальчики да на рыбку резную наглядеться не может — такой уж родной она ей кажется.

— Энто папка мой еще вырезал, — тетка Любава заметила, чему дека дивится.

— У нас тоже таки ложки были, — чуть слышно Нежданка прошептала. — Деда Василя рыбки, с другими не спутаешь.

Утерла Любава слезу кончиком платка да дальше щи по плошкам разливает, ребятней командует, чтоб не баловались за столом да не обожглися.

Из сеней пришел бородатый мужик, рыжий, как полымя.

— Муж мой Лютобор, — с такой уж гордостью тетка Любава представила суженого, как похвалилася.

Да, чего уж тут скрывать — гордится она, что замуж за него пошла, не побоялась от семьи родной в таку даль поехать.

За стол влетели разом три хлопца, все рыжие — в отца. Ложки похватали, друг друга на лавке боками да локтями толкают, на Нежданку посматривают с интересом.

— Энта вона его, Лютобора, работа, — засмеялась тетка, да огладила парнишек по макушкам. — Кудеяр, Ладимир да Соловушка.

— Ну, ма, — недовольно заворчал младший.

Не понравилось парню, что его дитем представили.

— Соловей я, — гордо он сам Нежданке доложил. — Соловушка еще пять лет назад куды со двора улетел, — то уж мамке напомнил.

Засмеялась тетка Любава, не удержалась, сызнова младшего по вихрам потрепала:

— Восьмой он у меня, последний сынок, наш поскребышек, — разулыбалась мать. — Как уж такого не любить?

— Да, мамка! — засопел Соловушка. — Обижуся сейчас взаправду.

Засмеялась ребятня малая, цыкнул на них дед Люботор. Те сделали вид, что испугалися. А сами ладошками прикрываются да шепчтут уж друг дружке чего сызнова.

С мороза в избу две девки ввалились, такие веселые, румяные — огневушки-поскакушки из доброй сказки, сразу уж то Нежданке показалося.

Валенки девки к печке поставили, варюжки сушиться положили, руки перед обедом помыли да тоже к столу уж садятся.

— Ма, мы двадцать ведер воды натаскали, — одна доложила. — Хватит на сегодня али баню топить будете?

— Будем, чуть погодя, — тетка Любава согласилась.

— Меня Зоряна кличут, — та, что посмелее, сама уж с гостьей знакомиться стала. — А энта конопатая — Калина, сеструха моя младшая — рассмеялась.

Вторая ее в бок локтем несильно тыкнула:

— Энто кто еще из нас двоих больше конопатый? — захихикала Калина. — Вот рассуди, Нежданка. Свежим взглядом всегда лучше видать.

А Нежданка как раз кусок мяса из щей жевала, не успела сразу ответить.

— Отстань от человека, дай поесть, — Зоряна за гостью вступилась. — Ты сестрица наша двоюродна из Поспелки, мы все знаем. Щи у мамки завсегда вкусные, ешь уж с дороги, не торопися, дурынде энтой можно не отвечать.

Калина за ломтем хлеба потянулась, подумала, что разговор закончен. А Зоряна Нежданке подмигнула, перегнулась через стол и говорит шепотом, да громко, чтоб всем слыхать:

— Калина у нас самая рыжая во всех Медоварах, точно тебе говорю. Ну, после тятеньки, конечно.

Тут уж и парни загоготали, не смогли сдержаться.

И так тепло у Нежданке на душе сделалось от суеты домашней, от того, что впустили ее в свою семью большую, весельем да шутками щедро делятся.

Потом уж баню топили, после бани на печке грелися. Рассказала Нежданка племяшкам сказку про кикимору, сама развеселилась.

Пока в бане была, Ванька заходил, в сенях топтался — просил Нежданку покликать на разговор сурьезный. Лютобор его встретил, велел обождать с беседами, дать девке после долгой дороги в себя прийтить.

Забегали соседки любопытны, кто за чем, — всем уж антиресно, что за гостья к Любаве из-за реки пожаловала. Тута уж Калина сама справилась — морковки Беляне дала, коромысло старое Ненагляде одолжила. И, как у мамки взвар такой вкусный получается, Яробке в подробностях обсказала. Да всех побыстрее и выпроводила, чтобы носы свои длинны в чужи дела не совали.

После бани да вкусного ужина Нежданку сморило. Рано спать ей постелили, да в такой глубокий здоровый сон она провалилась, как уж очень давно не спала.

На следующий день встала совсем другой, силы откуда-то то появились. Подле тетки Любавы целый день Нежданка топталася, бралась помогать во всех делах, да историю свою горестную потихоньку рассказывала, — все, как есть, без утайки. Пусть уж сами решают — можно ли ее в дому принимать.

А Любава все слушала, головой качала, — где слезу платком утрет, а где и разулыбается. Дивилась, конечно, сильно — кому ж еще к шестнадцати годкам столько испытаний суровых на долю выпадет. И в колдовстве обвинили, да сумела от княжьих людей девчонка уйти, и со скоморохами плясала по долам и весям. А уж потом — виданное ли дело — в терему жила, заговор злой раскрыть помогала.

Как уж до побега с Коркутханом дошло, не стала все Нежданка рассказывать, что про меж ними в лесной избушке случилося, — то уж тайной остаться должно.

А вот потом, как замерзала в снегах одна, да медведь великанский ей привидился, небо звездное собой заслонил, как он головой косматой ее толкал, да старался поднять из сугробов — то уж все рассказала по-честному. И как опору он ей давал, когда она на песенку откликнулась, из последних сил на зов поспешила, — то не утаила. Хотя уж сама не знала — на яву то сталося али привиделось ей в бреду горячечном.

— Значит, ты тоже Беляя видала, — задумчиво тетка Любава сказала.

— Кого? — Нежданка глаза вытаращила, чуть молоко из ковшика не разлила.

— Да, отец наш с Даренкой — дед твой Беляй охотником лучшим был, а потом отказался на медведя с рогатиной ходить, да заставили, — неужто не слыхала ту историю?

— Никогда такого в Поспелке не сказывали, — замотала Нежданка лохматой головой.

— Ну, так слухай…

Тетка Любава начала свой рассказ:

— Рыкарей завсегда боялись и уважали. Да, все одно с давних пор на медведя охотились. Чтобы такого огромного зверя рогатиной завалить, тут уж и силушка нужна, и сноровка, да и смелость отчаянная. Не каждый богатырь против косолапого один на один выйти готов.

Из оружия-то что у человека? Палка с копьем, поперек рог короткий прилажен, чтобы медведь в него упирался — вот и все, что охотники придумали. А у медведя и лапы когтисты, и пасть зубаста, и силушки поболе в несколько раз, чем у самого крепкого мужика. Да, и разумом медведь не прост, умеет игру хитрую вести, легко уж не поддается.

Сказывают, что умеет медведь косолапым да неуклюжим прикинуться, бдительность охотников усыплять горазд. А потом, как бросится ловко да яростно — тут уж, если не совладаешь, метко не прицелишься, да рогатину, куды надо скоро не воткнешь, — тут уж и заломает зверь людину. Не дает медведь второй попытки человеку, чтобы ошибку свою исправить.

Со всех наших восьми деревень, что вокруг дальнего леса понастроили, только отец наш с Даренкой — Беляй на медведя и ходил. То есть, дед твой родной по матери.

Нежданка подперла щеки ладонями да слухала, затаив дыхание. А тетка уж дальше сказывала:

— Много Беляй зверя не бил, меру знал. С поклоном завсегда в лес заходил, да с добычей обратно возвращался.

Коли сумеет Беляй медведя завалить, так уж вся Поспелка ждет таку диковину, волнуется. Чтоб хоть одним глазком на медведя глянуть у нашего двора народ собирался. Парни крепкие уж подмогнут мертвого зверя Беляю из леса тащить, а чтоб на охоту идти — то нет. Желающих не находилось. Один завсегда отец управлялся.

А потом, как отрезало. Никто не знает уж, что там у него на охоте случилося, да просто вернулся в один день Беляй из лесу и всем сказал, что больше он ни одного медведя в своей жизни не убьет. Что дружить человек с рыкарем должны, мирно жить в уважении и почтении. Супротив такого зверя разумного, мол, ни разу больше с рогатиной он не выйдет. И обучать охоте никого не возьмется.