— Не грусти, Коза, может, еще свидимся, — голос у Вани прозвучал бодро, но как-то надтреснуто.

Хотя, может, Нежданке то просто показалось

— Прям о сию пору уезжаем, уже телега запряжена стоит, — Ваня нехотя признался и в этом. — Дядька говорит, торопиться надо, покуда другого заместо меня не взяли.

— Поезжай, чего уж там, — кивнула Неждана. — Может, и вправду свидимся.

В начале зимы Нежданке тринадцать лет исполнилось. Ох, недоброе то число для нее… Что ж будет-то?

Вытянулась девчонка еще выше — куст шиповника на дворе переросла. По возрасту — уже невеста. Только кто ж на такую позарится? Тощая, вечно лохматая, локти- коленки, как у кузнечика по-прежнему во все стороны торчат. Там, где у девицы грудь должна быть, нее передник кожаный повязан на рубашонку, глиной и краской перепачкан, и никаких на нем округлостей не видать.

Косы все так и плетет по-ведьмачьи, да каждый раз по-разному. То с одного боку две тоненьких тугих косички оплетают отдельную прядь, и под ними лохмы распущенные, а с другого боку — одна коса слабая, да пряди из нее выпадают во все стороны- как ржаной колос

Когда Неждана мала была, понятное дело, почему она вечно лохматая ходила, — росла девчонка без матери, как могла — так и плела косички, куда дотянется, там и напутает себе волосы неумелыми пальчиками.

А со временем научилась нарочно это делать интересно, с выдумкой — то бусины вплетет, то веточки. Может, в заморских теремах и оценили бы красоту такую, но не в Поспелке. Тут испокон веков девки строго одну косу плетут, замуж выходят — на две переплетают.

Много раз уже Сорока порадовалась, что не обихаживала девчонку сызмальства, не научила, как правильно косу заплетать. Что в три годка Нежданка чертенком лохматым по деревне бегала, что в тринадцать — взрослая девица, а патлы в косу собрать не может.

На такую ни один жених на засмотрится, убоится. Сороке того и надобно — пока Неждана в семье живет, будет она ради деда свистульки лепить с утра до вечера. А как Василь помрет, Сорока еще что-нибудь удумает, как не выпустить из своих рук этого куренка, несущего золотые яйца.

Раньше и мечталось только о том, как выживет девчонку из дому. А теперь нет, теперь нужна ей падчерка, так просто она ее не отдаст.

Все у мачехи давно отлажено. Неждана свистульки певучие лепит да расписывает. Влас с Добросветом их на ярмарку возят, продают втридорога. Сорока богатеет — масло на сыр намазывает, сундук на сундук уже ставит. Иногда к колодцу выходит — бабам новых «секретов» про привороты подкинуть. Не каждую седмицу — не перебарщивает.

Дед Василь за печкой совсем в тень превратился, бегает к нему Неждана больше все украдкой. Иногда задумается она, что могла бы уйти из дома, отец, поди, и не заметит. Дядька Ероха ее давно уже зовет к нему перебираться. Он, конечно, со своим интересом — хочет выведать секреты, как она свистульки приворотные делает. А она что? Она никаких заговоров не знает, просто все, как дедусь показал, так и делает.

И кто только те слухи распустил, что колдует дочь Власова над глиной? Да, понятно кто, — Сорока! Все прибытки от торговли в ее сундуки шелками да жемчугами складываются.

Ушла бы на самом деле Неждана уже куда глаза глядят. Хоть бы вон — к дядьке. Только кто ж тогда за дедусем ухаживать будет? Не оставит она Василя Сороке на растерзание. Так и живет пока с мачехой, как жеребенок стреноженный.

Повелось давно, в деревнях, что свадьбы по осени играют. Когда основные работы в поле закончатся, начинают сватов засылать, а там уж скоро и столы свадебные накрывают.

И каждый раз в конце осени, словно толстые утки из заводи, выплывают на свет разные истории нехорошие — про обманную любовь, про сбежавших женихов, про невест порченых, ну, и похуже чего бывает, если к обману людскому колдовство подмешать.

А уж в тот год историй таких приключилось больше, чем семян в подсолнухе, и везде без свистулек не обошлось. «Обещал, да не женился» — такое часто повторялось. Но были и иные случаи, позаковыристее.

Особенно сильно на судьбе Нежданке тогда три истории сказались. Из-под разных камушков те ручейки бежали, да слились все потом в один кипучий поток.

К семнадцатой весне Велижа уже три года невестилась, и страсть как охота ей было замуж пойти, даже больше, чем квасу после бани хотца. И еще приспичило свадьбу сыграть пораньше подруги своей Рябинушки.

Только вот Рябу уже просватали за Горислава, а у Велижи из женихов — одни пряники. Толстая была девка, в еде неуемная, и хотелкам своим укорот давать не умела.

Тут-то и решила Велижа к магии приворотной обратиться. Конечно, к колдунье в лес мамка ее не пустит, а без мамки — боязно. Да, и шкурок беличьих для такой глупости мамка не даст. А вот свистульку на ярмарке у тату Велижа выпросила. Козлика.

У них в Тыхтышах все девки давно знали, что лепит те свистульки ведьма из Поспелки, Власа дочка заспанная, подменыш дикий, что совой в избе кричит.

Глину с Проклятого ручья она на болотной воде замешивает, наговоры над ней шепчет неразборчиво, птичек певчих ловит и песенки из них колдовством вытягивает. Свистульки лепит в полнолуние, чертенята ей песенки подают, а она их в фигурки прячет, дырочки ведьминым когтем протыкивает и сразу в печь жаркую сажает, чтобы песенки к глине хорошо припеклись. Дырочки для чего? Ну, чтобы песенку, которая внутри будет, апосля хорошо слыхать было. Из печи достает голыми руками, и, давай сразу заговоры снова шептать, только теперь все задом-наперед, чтобы песенку, значит, в свистульке крепко-накрепко запечатать. И красками потом колдовскими расписывает.

Зеленая краска у нее — из ящериц да лягушек, на крапивном отваре настояна.

Белая краска — из молочных детских зубиков, толченых колдовским камнем да залитых молоком черной козы.

Синяя — то ли васильки с лесным медом, то ли незабудки на сале дикого вепря, что-то такое.

Огневая — из крылышек бабочек и осенних кленовых листьев на подсолнечном масле.

Ну, а красная — то кровь медвежья, молоком той же черной козы разведенная.

Да, еще там в колдовстве толстый серый кот замешан, но чем он ведьме помогает, то пока не смогли подсмотреть.

Откуда девки в Тыхтышах все знали? Так еще по весне Ивица на речке белье полоскала рядом с троюродной сестрой одной бабы, что всего в двух деревнях от Поспелки живет. Долго стирали, у Ивицы ж семеро детей, а у бабы — одиннадцать, так что, все успели обсказать. Считай, из первых рук вести, все чистая правда!

— Чтобы красна молодца приворожить, нужно обязательно на закате в козлика свистеть и смотреть на красно солнышко, — толковала Велиже бойкая Кропотка.

Кропотка в окно видала, как Ивица с реки шла в тот день, так что, в приворотах на посвистах лучше других девок разбиралась

— Ну, и что, что зима на дворе, тут главное, чтобы больше красного было — платье красное надевай, лентой красной косу плети, — Кропотка руками перед носом Велижи размахивала — руководила.

Велижа вздохнула. Нету у нее красного платья.

— Если девка на морозе раскраснеется, пока на свистульке играет, — тоже хорошо, — не унималась Кро. — Главное — больше красного! И сильнее дуй, громче свисти! Песня твоя до самого солнышка долететь должна.

Ох, и сложный день тогда у Велижи выдался… Надо было до заката решить, кого привораживать будет. Ей и Заруба нравился, и Новожил, и Осьмиглаз. А про кого будешь думать, когда свистишь, того к себе и привяжешь.

Красное платье-то где взять? А если…

Было красное у тетки родной, у Досады. Она тоже толстая, в заду еще поширше Велижи будет — все в семье ихней плюшки любят да поросят и уток пожирнее уважают. А тетка уже шесть раз рожала — от этого еще в ширь раздалась.

По-доброму, разумеется, Досада платье не даст, даже на один вечерок. У нее и снега зимой не допросишься, — ух и вредна баба!