Но можно в теткину избу забежать по какой надобности пустячной, и что надобно из сундука стащить потихоньку. А назавтра вернуть туда же под шумок — никто и не узнает.

Если Велижа что удумает, так она то и устроит. Хоть отца с матерью телегой переедет, а своего добьется.

Вот, наконец, стало солнце клониться к закату. Платье теткино Велиже в самую пору пришелся. Надела она рубаху самую нарядную, белую да с красными петухами, поверху вторую рубаху — то платье красное теткино, ленту красную в косу вплела. Взяла свистульку-козлика, да и шасть из дома на улицу. Со двора пошла, чтобы мамка не заругала.

Стоит Велижа прямо посреди дороги, рожа от натуги красная — в свистульку дует. Песня плохо пока складывается, отрывисто, слюни во все стороны летят. Старается девка. Осьмиглаза все ж таки решила привораживать — думает про него ненаглядного, и думки те ей силы прибавляют.

Платье красное среди снега белого издали хорошо видать.

А Колч — супружник Досады в ту пору на санях с зимней рыбалки возвращался. Грелись они на рыбалке с мужиками смородинкой, так что, пьяненький Колч домой ехал, дюже пьяненький.

Увидал толстую бабу в красном платье, решил, что Досада нарядная его встречать вышла. Удивился, конечно, но порадовался.

Солнце чем ниже садится, тем алеет ярче. Велижа дует в козлика еще пуще, понимает, что самое время колдовское наступает, для привороту удачное.

Даже вроде песенка какая складная получаться стала. Мыслит Велижа про Осьмиглаза, не отвлекается.

И тут Колч сзаду подкрался, за толстые бока девку — хвать! Он-то думает, что это баба его, потому не стесняется — облапал со всех сторон, куды руки дотянулись.

Сначала Велижка-дура подумала, что это приворот так быстро сбываться начал. Мол, Осьмиглаз уже прибежал с нежностями — удержаться не смог.

Потом увидала, что это Колч — теткин муж бесстыжий, мужичонка плюгавенький, пьяница запойный.

— Колч! Колч! Что ж ты делаешь окаянный?! — вопить с испугу начала.

А сама все на козлике играет между вскриками, оторваться не может, как замкнуло ее. Про Осьмиглаза думать забыла, один Колч на языке.

Потом все по-разному рассказывают, что дальше было.

То ли Колч на ногах спьяну не устоял — в снег повалился, а Велижка об него запнулась и рядом упала. То ли она первая падать начала, и его за собой потянула, потому как вцепился он в нее крепко. Орали все громко, свистулька еще пела какое-то время, собаки по всей деревне лаяли.

Тут и Досада с поленом березовым подоспела. Отходила она Колча по спине, по костлявым бокам, по ручищам шалопутным. Но все ж таки муж ей в хозяйстве еще нужон был, да и хлюпкий он — того-гляди зашибешь. Не во всю силу она его лупасила, себя сдерживала, чтобы не убить до смерти.

Зато всю злость свою Досада на Велижу выплеснула — и за платье, и за Колча. Так поленом по ней прошлась, мама не горюй. Потом за косу еще оттаскала, да мордой в снег натыкала. Даже нос на бок своротила — каменюка под снегом оказался.

А Колч с того дня как с ума сошел. Видать, Досада поленом и по головушке его приложила нечаянно.

Стал кажый день к Велиже под окна ходить и в любови страстной признаваться. Понравилось ему молодое тело тискать — девка всем на Досаду схожа, только на пятнадцать годков помоложе будет.

Так у них с тех пор и повелось — Колч три чарки смородинки в себя опрокинет и к Велиже под окно. Даже собаки уже к нему привыкли, не лают. А за ним по следам Досада с поленом.

Из избы тятька с вожжами выходит, мамка — с ухватом, сама девка-дура, бывает, выскакивает — голосит. И начинают они все впятером друг друга молотить да за волосы драть. Один раз мамка родная Велижу по широкому заду вожжой отходила — тоже с теткой в потемках перепутала.

А все почему? То свистулька ведьмина виновата — приворожила к Велиже чужого мужа вместо желанного — так для себя поняла и всем вокруг Велижа объяснила.

Потому что до солнышка красного, видать только имя Колча долетело, она ж его вслух кричала. Все песенка колдовская виновата — не то имя-то зацепила и к солнцу понесла.

Эх! Кто ж теперь ее с кривым носом замуж-то позовет? — ревела девка.

Протрезвел разок Колч, пошел повиниться перед родителями Велижи.

— Заколдовали меня, — говорит. — Удержу нет — тянет к ней.

Отец его собирался с крыльца спустить. Но Колч еще прокричать успел, что надо к ведьмачке всем вместе ехать в Поспелку, пусть расколдовывает, как хочет.

Взяла Досада два полена березовых да ножницы овечьи, мамка Велижи — ухват любимый, тятька- вожжи да плеть. Девку дома запереть хотели, да она упросила ее с собой взять, чтоб ей нос, как было, выправили, а то шибко он от колдовства пострадал. Погрузились все в сани и поехали к Власу с Поспелки.

Колч бутыль со смородинкой прихватил — для храбрости.

Борзотка всегда слыл пареньком тихим, почти трусоватым. А на девок самых красивых засматривался, ярких да смешливых. А такие — все, как одна, — на язык острые, задиристые. За словом в карман не полезут, потому как… Да, не было еще на одеже карманов в те времена.

И где ж Борзотке смелости набраться к Малинке подойти?

Торговала Малина на ярмарке калачами да плюшками, баранками и ватрушками, пирогами да пряниками. И пахло от нее самой так сладко — сдобой и корицей, аж в носу щекотно, как вкусно было.

— Почем калачи, черноглазая? — бывает, спросит какой мужик у Малинки.

— Да, по грошику для хорошего, — разулыбается покупателю девица.

— Дорого… — прогнусит тот да мимо пройдет.

— Хочешь есть калачи — не лежи на печи! — прокричит ему вслед бойкая торговка да расхохочется. — Работай поболе, печная ездова!

И румянец во всю щеку у нее разыграется.

— Пирог с маком — всем лаком! Подходи — налетай — ватрушки покупай!

Как начнет Малинка свой товар нахваливать, покупателей громко зазывать, так к ней, бывало, толпа набежит и в очередь выстроится. Оттеснят Борзотку к овощным рядам.

Стоит он оттуда на зазнобу любуется, вздыхает тяжко, морковку грязную с чужого лотка грызет в задумчивости. Взашей погонят — так он к репкам подвинется. Подойти ближе к Малине не смеет.

Как-то баба богатая вдовая пришла пряники выбирать, а Малинка ей все старается большой пирог с рыбой сторговать. И хитро так подмигивает:

— Есть пирожок, есть и дружок!

Баба призадумалась. Дружка у себя в палатах завести она была бы не прочь, сама ж не старая еще, в самом соку ягодка.

А Малинка чует, что выгодный покупатель к ней в сети попался, не карасик какой, а щука сама. Не, не щука — почти стерлядь.

И не умолкает девка со своими прибаутками, дальше на бабу напирает:

— Где кисель — тут и сел, где пирог — тут и лег.

Борзотко аж краской по самую макушку залился, а баба у Малинки шесть пирогов сразу купила.

Ну, вот как? Как к такой девахе языкатой подступиться деревенскому ковалю? Борзосмысл с лошадьми только умеет управляться да с наковаленкой, а с бабами завсегда робел и пунцом заливался.

И вот одним погожим зимним деньком зашел Борзосмысл на ярмарку с другого края, не так, как обычно. А там мужик, как ворон глазами черный, смурной и сутулый с пареньком пригожим свистульками торгуют. Разливаются посвисты, трелями на морозе рассыпаются.

Рядом с Борзоткой одна девка другую локтем в бок толкнула и говорит:

— Хороши зайцы да утки! Приворотные.

Борзотка получше к девкам прислушался.

— Ага, — вторая как раз подружке поддакивает. — Слышала я, как Домослав — брат Завады самую красную девку себе из хоровода высвистал.

Борзосмысл ближе подступился, ни одного словца упустить не хочет.

— Мне больше других лошадки по сердцу, — вздохнула первая. — Если Оскол до конца следующей седмицы сватов не зашлет, куплю себе конька расписного и начну Осколу в ухи про любовь, про свадебку напевать.

— Дорого ж, — покачала головой вторая девица. — По две белки уже за коньков просят, а за тех, что с наездниками, — аж по три.