И как Ваньку тот барабан спас, Нежданка ни на день не забывала. Как вот теперь искать этого лопоухого станет, коли, она к терему и княжичам привязана? Никак, поди, не получится… Но она еще над этим подумает.

— А где же братец твой, в синем колпаке с серебряными бубенцами? — спросила княгиня у Славки.

— Озар… Он к мамке в деревню вернулся, — нашлась, что ответить девчонка. — Коли, уж я в терем подалась, так он домой воротился. Должен кто-то мамке помогать, старая уж она — сорок годков, тяжело одной управляться.

Княгиня так лукаво улыбнулась, что Нежанка поняла, какую глупость сморозила. Коли Морице-мокрице уже семнадцать, так княгине, поди тоже хорошо за тридцать, мож, и ближе к сорока.

Но княгиня, она ж не крестьянка, это в деревне труд тяжелый да материнство непосильное бабу быстро гнут, а в терему он ж иначе все ж таки… Рогнеда и через двадцать годков будет хороша и величава. Невозможно мимо пройти да на красоту такую головы не обернуть.

Скоморохов щедро наградили, Прозор указал, какие частушки петь не пиру не надобно, да с миром отпустили, чтобы отдыхали перед праздником.

— Пойдем со мной, — позвала княгиня Славку.

В руках Рогнеда держала алую ленту, длинную да широкую.

В садике еще ночью сняли с дуба качели. Сейчас четверо малиновых с золотыми пуговицами стояли под могучим деревом, ждали княгиню, как было велено. К дубу уже приставили длинную лестницу — такую, чтоб доставала до надпиленной ветки.

Не стесняясь присутствия служилых людей да Славки, княгиня поклонилась дереву до земли:

— Благодарствую, Батюшка Дуб! Прости нас, что не уберегли тебя от зла людского.

Славка слушала, затаив дыхание. Не думала она, что настолько сильно княгиня любит старое дерево, так глубоко переживает то, что случилось, — не только о себе да о детях печется, ветка пораненная ей покоя не дает.

— Лента моя счастливая свадебная, позволь, Батюшка Дуб, рану твою перевязать, — Рогнеда протянула ленту, прижала ее обеими руками к дубовой коре, запрокинула голову, шептала дереву слова добрые, от самого сердца.

Потом снова вслух заговорила:

— Пусть поможет она тебе исцелиться, пусть затянется рана глубокая.

Снова поклонилась княгиня дереву, передала ленту одному из малиновых, тот ловко вскарабкался по лестнице и перевязал место надпила. Бережно перевязывал, старался, видать, даны были ему указания на тот счет.

— Как жаль, что больше не сможем мы с детушками родимыми на наших резных качелях качаться, — грустно сказала княгиня.

Славку никто не о чем не спрашивал — она и помалкивала. Не видывала девчонка раньше, чтоб с деревьями, как с людьми разговаривали. Зачем княгиня ее с собой позвала, скорее чувствовала, чем понимала.

Уж потом, когда обратно к терему шли, Славка рискнула предложить:

— Можно же качели на другую ветку повыше повесить, там же есть еще одна подходящая.

— Ой, что ты, она так высоко, — покачала головой Рогнеда

— Ну, цепи подлиннее нужны, — согласилась Славка. — А так-то даже интереснее качаться будет.

— Пусть отдыхает Батюшка Дуб, рану свою залечивает, — задумчиво сказала княгиня. — Не сейчас об том толковать.

Морица видела в окно, как мать прошла с молоденькой нянькой сначала в сад, а потом также вместе они вернулись обратно. Платок девчонке свой любимый подарила с лебедями — вот поди ж ты. Не то, чтобы Морица сама хотела тех лебедей, не в жисть она не станет на старый манер косу плести да платок на голову повязывать. А все ж таки обидно стало — ревность царапала по живому, скребла по донышку сердца. Вот почему так?

Ни разу мать ее, Морицу, с собой на качели не звала, одна качалась. Или Олега с Игорем по бокам сажала, а для нее Морицы и не было места — ни на скамье резной, ни в сердце материнском. Так княжне чудилось с тех пор, как из-за моря в родной Град вернулась. Она бы и не пошла — больно надо, чего там интересного, но позвать-то можно было.

Отвыкли тут все от нее что ли? Не ждали уже? Конечно, взрослая Морица назад воротилась — пятнадцать годков, невестой стала. А сейчас уж, в семнадцать, ее и за ребенка давно не считают. Все одно хотелось ей ласки и нежности, соскучилась она по дому за два года в Цвелизовнных краях.

Отец ладно, он всему княжеству — родной батюшка, хотя тоже мог бы все-таки и со старшей дочкой о чем поговорить. Коли б она в платья заморские не рядилась и волосья на желудИ не вила, он бы, поди, и не заметил бы, что Морица домой воротилась. А мать все с мальчишками тетешкается.

Съездила, называется, языку горланскому научилась. С кем тут по-горлански говорить? Дремучие все, просто — темка беспросветная. Тут и в родной речи слов не подберешь, чтоб услышал кто. Матери родной, похоже, с нянькой время интереснее проводить, чем с дочерью старшей.

— Ну, погоди у меня, — прищурилась Морица, посматривая на Славку из окна своей горницы. — Будет тебе пир такой… Вовек не забудешь того праздничка.

— Белояр, дядюшка, родимый, а красива ли твоя невеста? — подскочила Морица к младшему брату отца, да защекотала за бока. — Уж не терпится под венец пойти?

Нравилось ей Белояра «дядюшкой» дразнить. Всего-то пять годков у них разница. А Белояр до того туповат и избалован, что за чистую монету все подковырки княжны принимает, любит, когда к нему с уважением да лестью подходят. Ажн лоснится весь от удовольствия, как блин на Масленицу.

Ох, и смешной он этот «Белояр-дядюшка», откормила его Зимава, что поросеночка. Белокожий и белокурый парень уже с трудом втискивал телеса в нарядные кафтаны. С детства его мать в красное да зеленое рядила, а уж кудри у того сами вились, никаких желудев не надобно. Локоны до плеч, лицо безбородое — уж до чего пригож Белояр — на бабу дородную похож шибко.

— Знамо жениться охота, — важно соглашается он.

Головушкой кивает, кудри качаются, как у кукленка заморского.

— Кому ж не хотца, — сопит «дядюшка», — с женой молодой сладость делить?

— А уж дотерпишь ли до листопада? — снова потешается Морица и гусиным пером исподтишка по шейке «дядьку» щекочет.

Жмурится Белоярушка от удовольствия, в сладких грезах Прелесту в опочивальне представляет.

— Почти двадцать два годка терпел, да, уж еще немножко потерплю, — сопит недовольный поросеночек.

Не нравится ему, что так долго ждать. Почто свадьбу так поздно назначили? Мамка сказала, что большой пир готовить долго. А на самом деле то невеста условие поставила. Надо ей тама чего-то наблюдать, башку задрамши, звезды какие-то в небе перестраиваться будут вдоль и поперек. Что за нелепица?

— А сладишь ли с молодой женой? — хихикает коварная Морица. — Мож, на девке какой сначала свою удаль молодецкую испытаешь? В Цвелизованных краях завсегда так принято — жениху положено с девками до свадьбы натешиться, чтоб жену уж знал, чем порадовать.

Хмурится Белояр, суровится, даже от щекотки уворачиваться стал. Кто ж с девкой не сладит в его-то годы? А, с другой стороны, обычаи Цвелизованных земель не так уж и дурны, как матушка сказывала. Мож, правда, ему девку какую сыскать, до листопада еще ого-го сколько времечка… Да, какую? Где? Как подступиться-то? Тут уж у мамки помощи не попросишь.

— А хочешь я для дядюшки любимого подружек на пир позову? — с другой стороны подкралась лиса-Морица. — Мож, и сладишь с какой, уговоришься? С таким-то молодцом пригожим кто ж на сеновал не захочет?

Заливается княжна, хохочет, что хрусталями звенит. А сама лукаво так смотрит, ответа ждет.

— В энтих платьях заморских? — облизывает пересохшие губы Белояр.

Представляет уж.

— А хоть бы и в платьях, — шепчет ему на ухо Морица. — Кто ж с пира гостей прогонит? Уж какие придут — и в шелках заморских всех за стол посадят.

Ой, зря она его так задирает, такие теперь видения пред очами жениха хороводят — не развидеть никак. Да, одна девка другой краше, и все его на сеновал зовут, прям за руку берут и за собой тянут…