По правую руку от Колобуда ехал его двоюродный брат Прозор, по левую — другой их брат — Рагоза- будущий воевода.

Прозор — высокий, сухой и поджарый, натянутый, как струна. Ус с сединой, борода — широкой лопатой вперед торчит, на пространство напирает. «Опять разгребать поехал,» — так про него писарь сказывал, что любил поиграть словами.

Рагоза огромный, почти как Колобуд, да то не телеса застольные колыхаются, а — сплошные мышцы друг к другу слепились, что сочные пельмешки. Ручищи у Рагозы о — го-го какие — любого из своих дружинников за башку вверх подымет да, как пешку, на нужное место переставит. Хотя игру мудреную индийскую — шахматы Рагоза не любил, больше в силушку богатырскую верил, чем в силу разума. Его и взяли-то для устрашения простого люда.

Факельщики в одинаковых малиновых кафтанах, отороченных золотым шнурком, подсвечивали морозное небо дюжиной огней. Впереди рысью скакали с разведкой двое, за ними ехал основной отряд, освещавший дорогу княжьим людям.

Кони под Колобудом, Прозором и Рагозой степенно вышагивали по искристому снегу, за ними тянулись сани крестьянские да торговых людей, за санями вился длинный хвост из пеших зевак, что по пути к санному поезду прибились.

В первых санях восседала толстая Досада с двумя поленьями и овечьими ножницами, Велижу с другого края посадили для равновесия, меж ними примостились родители девки, а пьяный Колч уже беспробудно спал в последнем трактире. Не стали с собой брать, побоялись, что мужик по темноте с саней упадет да затеряется.

На вторых санях Звездан со товарищи по мясному ряду с Граду собрались. Песни орали про удаль молодецкую, пока не охрипли.

На третьих санях — баба с Небылиц и ее девять детушек. Все ж таки не до смерти ее коромыслом удавили. Откачали родимую. Полюбил Колобуд в последнее время в рассказах своих все преувеличить, да приукрасить — нагнетал, одним словом.

Ехала баба за справедливостью. Мужика, из-за которого они с другой бабой у колодца друг друга душили, сначала та дрянь у первой бабы свела, приворот на меду заказывала. Чтобы отца родного детям воротить, пришлось его высвистами обратно к дому привораживать. Быстро не получилось, во второй семье у мужика за то время еще шестеро народилось.

Бабы уж после драки давно меж собой помирились. Беда только в том, что от двух приворотов мужика их общего скоро в разные стороны растащит, как тряпицу какую. Как есть, мужик в тряпку превратился — болтается между двумя избами, ни к одному берегу прибиться не может. Его то в одну сторону потянет неумолимо, то — в другую ноги сами ведут. Пусть расколдовывает.

Коромысло крепкое, проверенное баба на всяк случай с собой прихватила — для убедительности.

В третьих, четвертых, пятых санях люд ярмарочный набился — все убеждены были, что свистульки торговлю в Граде подорвали.

Везли с собой рыбу протухшую, молоко прокисшее, калачи засохшие да сыр с плесенью, чтобы ведьмачке предъявить как доказательство. Пусть, как хочет обратно в годные продукты переколдует. Да покупателей на них находит, а то и сама выкупает — у нее, поди, там сундуки ломятся от прибылей.

В шестых санях невезучий мужик ехал — хотел домой в Коромысли воротиться, да в поезд санный на княжьем тракте встрял.

Кто там дальше за ним телепался, уже не понятно было — стемнело давно — ничего не разглядишь.

Колобуд выпил с Прозором девять бочонков хмельного меда, втолковывая ему, как важно усмирить беспорядки в княжестве, обещал свистулькин бунт, коли власть себя немедленно не проявит, не подавит волнения народные.

Взять вон хоть девок, которым свистульками разум затуманили, спортили их, да побросали. Как уж их душеньки стонут, отмщенья желают… А за каждой такой девкой матушка да батюшка стоят — это уже втрое больше люду недовольного. А ка кза вилы возьмутся?

Понимал Прозор, что Колобуд дело к своей выгоде гнет, сам слухи и сплетни про свистульки через баб своих по Граду распускает. Но и пренебрегать опасностями, что таило в себе поголовное увлечение приворотами на свистульках, он не собирался.

Страшное то дело — невежество народное, а коли сверху еще пару ковшей хмельного меда плеснуть, так попрет дурь дремучая, что квашня, — во все стороны. А мудрость княжеская в том и заключается, чтобы не передержать ту опару, не упустить на самотек, а вовремя пирожков со сладкой морковкой с того теста налепить, да рты орущие алчущие ими позатыкивать.

«А коли завтра самого князя кто приворожить на свистульке удумает? А княжну?» — закидывал вопросы Колобуд, да все с подковыркой.

Прозор поумнее судака будет, на наживку не клюет. Вид только делает, что на уговоры двоюродного братца поддается, а сам свое в уме держит.

В колдовство и привороты Прозор не верил. А вот то, что на ярмарке волнения начались, — то его беспокоило. Сегодня они ведьме расправой грозят, а завтра силу толпы почувствуют и с вилами на княжий терем двинут? Как известно, не умеешь усмирить беспорядки — возглавляй.

Всего-то надо — одну девку деревенскую с Поспелки привезти да в Граде на плаху кинуть. Другим колдушкам — в назидание, толпе — на радость.

Кажную зиму так скучно люду простому становится, что уж с середины осени хочется кровавую расправу над кем-нибудь учинить. Коли этому зверю голодному живого мясца вовремя не подбрасывать, так опять те же беды назревают — начинают за вилы хвататься да в сторону княжьего терема посматривать.

В этом году вообще все удачно как-то складывается, с зачином на будущее.

Завтра с утра княжий указ огласят: «Ведьму казнить, свистульки в княжестве запретить — новых не лепить, те, что есть сдать воеводе. Кто добром не сдаст — будут отымать силою. Под страхом смерти — не свистеть!!!»

Вот дальше начнется самое интересное.

У кого получится — изымут несколько штук для порядку. Остальных, кто не сдаст, — тех в списки длинные тайно переписывать начнут. А сдавать приворотные свистульки, за которые по три белки плачено, ясное дело, — дураков нет.

Списочки-то длинные с именами уже пишутся, доносы на соседей летят Дозору черными птицами. Все в ларец аккуратно складывается, на замочек запирается. До поры, до времени…

И вот, когда понадобится, можно выуживать имена с той бересты, да к стенке рогатиной человечка, какого хошь, и припереть: либо на плаху за нарушение княжьего указу о свистках, либо делай- что велят.

Как известно, чтоб власть держать, надобно знать, за что ухватиться. К каждому свой подход нужОн — искать слабые места у людей хлопотно. И чего уж проще, чем за свистульку запретную, в дому обнаруженную, к ответу призвать когда понадобится?

Ох, не зря его матушка Прозором назвала — вдаль сквозь снежную ночь далеко глядит.

Вон уж и Поспелка за опушкой леса показалась.

Избу, где ведьма живет, узнали по толпе перед воротами да по зловонному духу от тех ворот.

Из дома сквозь разбитые окна Сорока и дети с тревогой смотрели на факельные огни и черную реку из люда, что текла в их сторону. Влас плел лапти у лучины.

— Ой, что деется! — зажала себе рот руками Услада.

— Саней сколько! — завопил Богдан. — А кони, кони-то какие!!

— Б..бб..боюся, — прошептала Милаша.

— Дождалися мы подмоги из Града! — важно заявила глупенькая Голуба и оттопырила нижнюю губу. — Княжьи люди сейчас всех накажут, кто нас забижал.

— Больше на погибель похоже, чем на спасение. — хмыкнул Яромир.

Забава его заместо Сороки по шее треснула, чтобы малышей не пугал.

— Влас, отворяй! — загудел с улицы густой бас Рагозы. — Отворяй немедля!

— Мамка, он в трубу дует? А что им надобно? Они гостинцы с ярмарки привезли? — задергал всех Удал.

— Иди, отворяй уж. — велела мужу Сорока.

Даже это тяжелое судьбоносное для всей семьи решение пришлось принимать ей, бабе, в одиночку.

Пока Влас отволок от двери в избе бревно и отпер четыре засова, черная людская толпа на улице так разволновалась, что под ее натиском проломился забор. Троих мужиков и еще парня при этом насмерть задавило, но того никто не заметил, кроме одной девахи.