Она продолжала наблюдать за воротами. Пробовала кидаться шишками в забор, но мужик оказался на редкость не любопытный или глухой, а, может, просто туповат — выманить его со своего поста не получалось.

А потом она заметила, что мужик светит в лица фонарем только тем, кто въезжает в трактир. А, когда сани направляются со двора, он просто открывает ворота да ждет, пока кони выедут. Сам он в этих случаях обычно поворачивается спиной к воротам да лыбится на медведя. Да! Надо просто дождаться, когда следующий раз кто-то будет выезжать, и тогда она сможет просочиться на двор.

Нежданка перебежала к самым воротам, прижалась спиной к забору. Со стороны тракта показались двое всадников верхом, и ей пришлось вернуться в свое укрытие за кустами. Но со второго раза все получилось! Она нырнула в темноту постоялого двора, как тощая морковка в котелок, да сразу на глубину ушла. Неждана бросилась в сторону лошадей, они стояли привязанные полукругом вдоль забора по внутренней стороне двора.

Сена на самом деле здесь хранилось предостаточно, с запасом. Девчонка закопалась поглубже, сняла, наконец рукавички и валенки, счистила с них намерзшие ледышки, отогрела дыханием пальчики. Ну, теперь можно и подкрепиться.

Никогда обычный пирог с капустой не казался ей таким вкусным. Спать хотелось еще сильнее, чем есть. Кажется, она уснула раньше, чем доела второй кусок.

Ночью Неждана проснулась от того, что мышка скользнула своим холодным хвостиком по ей лицу. Девчонка не сразу поняла, где она. Почему вокруг пахнет сеном? Почему она спит одетая, да еще — в чужую шубу? И почему мыши скачут? Тишка же дома всех словил.

Потом все в голове проясняться стало…

И тут на нее посыпались воспоминания, одно страшнее другого. Они падали горящими балками из-под крыши родного дома, яростно орали в лицо черной толпой. Рокотали басом Рагозы, который строго требовал отвечать только «да» или «нет», летели гнилой свеклой в окна дома, захлопнулись крышкой погреба над ее головой, дрожали в воздухе белыми перышками над пепелищем, голосили Сорокой. Обвиняли, обвиняли, обвиняли… В том, чего она не делала и не хотела, даже не думала. Почему она совсем не умела себя защищать?

А потом вспомнила, как кричала она сама звериными голосами, как вышла из леса медведица на ее защиту, как до этого братья встали плечом к плечу… Как? Как все это уместить в душе? Дедуся… Бедный дедуся… Какую страшную смерть ты принял из-за нее, Нежданки… Всегда-всегда она во всем виновата. Одно слово — ведьмино отродье.

Нежданка плакала. «Родной любимый дедуся, — думала она, — укатилась твоя горошина со двора, да провалилась в такой глубокий подпол, что вряд ли теперь уж на белый свет выберется».

Голоса. Она услышала голоса. Чужие приглушенные голоса говорили где-то совсем рядом. Нежданка замерла. Она совершенно ничего не видела из-за темноты на дворе, да, из-за того, что боязно было хоть чуть-чуть разгрести сено. Наоборот, хотелось зарыться еще глубже, чтоб никто не нашел.

Толковали две бабы. Похоже, они сидели в санях в темном углу двора и сами хоронились от кого-то.

— Даже не уговаривай, не проси, Зьм, — торопливо шептала первая.

Голос старушечий, неприятный — наверняка у нее уж не было половины зубов, от того она как-то пришепетывала, глотала отдельные буквы и даже слова целыми дольками.

«Зьм — Зима что ли? Али Озимь какая-то? — подумала Нежданка. — Какое колючее зябкое имя…»

— Ожерелье с адамантами да новая изба в Коромыслях, подумай, Липа, — почти не таясь заманчиво предлагал грудной женский голос помоложе.

— Пошто мне та изба, коль на плаху потягнуть, — ругалась старуха. — Ровнехонько по ожерелью башку и срубють.

— Не каркай, ворона старая! Никто не узнает, коли сама не проболтаешься, — огрызнулась Зьм, или как ее там.

— Мужиков привораживать — я согласная, Немощи отварами лечить — мОжу, а детишек леденчками травить — не возьмуся, — упиралась Липа.

— То твое последнее слово? — зло спросила та, что помоложе.

— Самое крайне! — заверила старуха.

Она даже четко как-то постаралась прошамкать.

— Пожалеешь еще, — процедила сквозь зубы студеная баба.

Заскрипел снег под каблуками, — видимо, ледяная злыдня поднялась с саней да пошла в трактир. Через какое-то время за ней поковыляла и старуха.

От таких страстей Нежданка окончательно проснулась.

«Что ж людям-то не живется по-людски?» — подумала она.

Достала пирог с брусникой, жевала всухомятку.

«Взвару бы сейчас, что сестры готовят,» — печально подумала Неждана.

Целый день, когда хотелось пить, девчонка просто жевала снег. Помогало, конечно, но хотелось тепла — греть руки о толстую глиняную кружку, дышать корицей, пить маленькими глоточками сладкий мед…

Каждая хозяйка взвар по-своему делает, Усладу мамка еще успела научить — повезло ей… Да, все братья и сестры, кроме нее, Нежданки, мамку помнили, только она — вовсе нет. Хоть бы разок ее пирогов попробовать, в глаза ее заглянуть… Зеленые они были али серые — кто как говорит, даже этого она не знает.

Горестные воспоминания снова заворочались в памяти с боку на бок, как колючие ежи. Они толкались, каждое из них хотело выскочить поближе, посильнее уколоть.

Нежданка уже знала, что, когда замерзаешь, больно только сначала, а потом пальчики уже ничего не чувствуют. Больно станет потом, как начнешь об печку греться, оттаивать. Эх, не построили еще ту печку, об которую она сможет разморозить свою душу, поэтому многое уже не чувствует. Так, вспоминает… Все заледенело внутри.

«„Леденчики“ — какое дурацкое слово,» — подумалось почему-то.

Сопят в своих колыбельках малые детки, а где-то зимней ночью на постоялом дворе у княжеского тракта какие-то две бабы торговали их души. Хорошие, наверное, детишки, послушные, коли за них избу в Коромыслях и ожерелье из адамантов предлагают. За нее, Нежданку, и рябиновых бус, поди, никто б не дал… Ну, и пусть… Пусть лучше снегири рябинку клюют, рубиновым соком наливаются, маленькие солнышки закатные…Славные они…

Неждана провалилась в глубокий тревожный сон.

Утром ее разбудили трещотки, гогот и рев медведя. Звенел бубен. Утром было не так страшно, и Нежданка потихоньку разгребла перед собой сено, чтоб хоть одним глазком глянуть, что происходит.

Медведя заставляли плясать. Росту мишка был чуть повыше дядьки в скоморошьем костюме. Дядька поднял медведя на задние лапы и крепко держал за цепь, не позволяя опускаться. Другой мужик скакал перед зверем лягушкой, лихо выбрасывая в стороны длинные ноги, и медведю тоже приходилась попеременно поднимать лапы.

— Глянь, в присядку пошел! — вихрастый парень в тулупе тыкал в медведя пальцем. — Глянь, глянь! — толкал он в бок румяную девку.

Зеваки обступили скоморохов, притоптывали валенками да хлопали в ладоши. Круг все-таки они оставляли для зверя большой, когтей и зубов опасалися.

Чтоб пляска на потеху люду продолжалась, мужик время от времени давал медведю какое-то лакомство маленькими кусочками. Косолапый жадно тянул морду к грязному рукаву с бубенцами, тыкался носом мужику в ладонь. Понимал ли косматый, что вторая рука скомороха с такими же бубенцами больно душит его цепью?

— Прости, матушка Макошь, — беззвучно прошептала Нежданка. — Не могу я твоему сыночку помочь. Меня саму, поди, скоро на цепь посадят.

Вокруг плясали скоморохи, бубенцы на их костюмах звенели на все лады. Колпаки чудные трехрогие, да тоже с бубенцами. Почти у всех на лицах были натянуты кожаные маски — чудно так. У кого на маске рожа прорезана добрая да веселая, рот до ушей, хоть завязочки пришей — как говорится. А у кого, наоборот, злая и печальная рожа, у одного прям даже горестная.

Девчонка снова зарылась в сено, чтобы больше на это не смотреть.

Издевательство над медведем продолжалось довольно долго, народу набилось — полный двор. Мужик на воротах с утра стоял уже другой. Он пробовал не пускать деревенских мальчишек, что пришли на медведя поглазеть. Да, куды там… Разве ж их удержишь? Пока один дразнит сторожа, трое других у дядьки за спиной прошмыгнут.