— По мне, так в девках засидеться — подороже выйдет, — хмыкнула первая. — А как Оскола моего Веселка уведет?

Тут болтуньи на шепот перешли, начали платками рты прикрывать, зашушукались — захихикали.

А Борзотка уже скумекал, что ему делать надобно.

Купил он на следующий день у мальчонки расписную уточку. За одну белку сторговал — недорого. Бережно принес свистульку домой, присел после работы на пороге кузни и начал насвистывать.

Снежок легонький на землю падает, песенка у Борзотки нежная, мелодичная выходит, задушевная. Больше седмицы он ее разучивал, наигрывал переливы на все лады, запоминал.

И уж когда научился хорошо, пошел на ярмарку.

Встал подле Малинкиного прилавка с калачами и заиграл песенку свою.

— Ох, ты ж как! — выдохнула девка, когда он закончил. — Прям все в душе всколыхнулось!

Борзосмысл ушам своим не поверил. Получилось! Тронула его песня раскрасавицу Малинку.

Так-то оно так, да не одна Малинка слыхала ту мелодию.

Звездан, что с мясного ряда, тоже давно на торговку ватрушками глаз положил. Имя у мужика сказочное, а рожа простая деревенская, даже туповатая. Ума не много, зато силищи в кулаках — быка с ног валит. Но вот в музыках ничего не смыслит — не дано уразуметь. Ни к чему вся эта замысловатость чуйств — так себе Звездан жизнь понимает.

Не нравится ему, что Малинка на коваля малохольного со свистулькой засматриваться начала. А тот все ходит и ходит, ничего не говорит, а встанет рядом с ее прилавком и трелями рассыпается, тянет ноты долгие, протяжные.

— Меня Малинкой зовут, — сама, наконец, помахала она ему пуховой варежкой.

— Брз. Бззр…Борзосмысл, — наконец, выговорил влюбленный коваль. — Красивая ты Малинка, как цветочек аленький, — почти не смущаясь, добавил он.

— А ну, пошел, отсель, — Звездан поднял Борзотку за шиворот одной рукой.

В другой он держал окровавленную секиру. Не стерпел уже — как башку свиную вдоль рубил, так и бросил все и сюда побежал.

— Виданное ли дело, люди добрые! — густым басом на всю ярмарочную площадь загудел мясник. — На торговом месте в чертову дудку свистеть! Он нам все деньги повысвистит — сила бесовская!

— Да! Да! Это ведьмины свистульки, — поддакнул кто-то.

— С тех пор, как он повадился сюда ходить, у меня платков меньше покупать стали, — скрипучим плаксивым голосом пожаловалась старушонка, вся шалями цветными крест-накрест перемотанная.

— У меня вчерась три ленты украли — прям на этом самом месте — у калачей под пересвисты, — бойко вступил разговор коробейник.

— Рыбу вяленную по прежней цене никто не берет! — с обидой забасил мужик головастый со своего ряда. — Все за так, почитай, отдавать приходится.

— Молоко всю неделю киснет в кринках, — зашумела баба, что торговала с обоза. — Ничего не успевают раскупать!

— Из-за колдуньи это все! — взвизгнула снова старуха с платками и шалями.

— У нас тятьку из семьи баба чужая свела, приворожила посвистами бесовскими! — расплакалась девка, что торговала меховыми шапками. — Мамка занеможила, не встает, а нас у нее восемь ртов.

— А давайте его накажем? — снова, как из бочки прогудел Звездан.

Мясник отбросил секиру на снег, выхватил у коваля свистульку, бросил о земь и растоптал яростно. Этого мужику показалось мало, и он съездил Борзотке по зубам.

— Ведьмачка новых свиристелок налепит! — не унималась старуха.

— Влас из Поспелки ими торгует, — услужливо доложил мужичонка в зипуне.

Под шумок он стащил два калача с прилавка Малинки и скрылся в толпе.

— Гнать их с ярмарки надо! Гнать!! — подхватили с разных рядов.

— Нечего тут свистеть, денежки наши высвистывать! — сжал кулаки головастый мужик и двинул в ту сторону, где Влас с сыном торговали.

— Пусть убираются в свою Поспелку! — закричала баба с обоза.

— А кто нам тятьку вернет? — продолжала растирать горючие слезы девка с шапками.

Малинка присела перед Борзоткой и снегом ему кровь с лица утирала.

— Не ходи сюда больше, — отряхивала она своими рукавицами его тулуп. — Звездан — межеумок королобый, зашибет он тебя али топором своим зарубает.

Борзосмыслу захотелось расплакаться от горькой обиды.

— К дому моему приходи — пекарня за два дома от мельницы, что на Лебяжьем пруду, — скороговоркой прошептала в ухо Малинка и нечаянно коснулась губами его щеки.

Значит, все ж таки по сердцу ей пришлись его песни. Не врали девки про свистульки приворотные. Борзотко широко улыбнулся. За любовь таку и двух зубов было не жаль.

— Ты что ж удумала, коли глиняному зайцу в жопку насвистишь, так и взамуж сразу заберут?! — хлопнул кулаком по столу в своей избе княжий виночерпий.

— ЫЫЫыыыЫыЫыыыыИть, — завыла девка.

— Визгопряха! — рыкнул на нее Колобуд — Волочайка!! Дура расписная!!! Лоха ты этакая!!!!

Бледная и конопатая Пороша была похожа на непропеченную булку. С зареванными зенками и припухшим носом она прислонилась к бревенчатой стене и подвывала в голос. Мать этой дурищи — Вьялица валялась у мужа в ногах:

— Прости меня, Колобуд, не уследила… Не губи дочь рОдную, не позорь! Догони его… Заставь под венец пойтить!

— Ты о чем думала, когда тайно с этим мордофилей…С этим курощупом встречалася? — бушевал отец. — Свербигузка!!

— Я ж не знала, что он такой… — оправдывалась Пороша, заливаясь слезами. — Он сватов заслать обещал…

— Сватов…И где ж они те сваты? По сугробам размело? — задыхался от злобы Колобуд.

— Оманул он ее, злыдня! Как есть, оманул — не то, чтобы успокоила мужа Вьялица.

Колобуд снова к дочке поворотился.

— А мать чему тебя учила? Не сказывала она тебе, что с девками от свиданий на сеновале бывает? — виночерпий в ярости продолжал стучать по столу. — Ёнда бессоромна!

От его буйства плошки подпрыгивали и дребезжали.

— Как звать шельмеца? — Колобуд требовал немедленного ответа. — Как звать?! Я тебя спрашиваю!

— Звониииило… — прорыдала деваха.

— Звонило?! — отец аж задохся. — А не тот ли это Звонило, который Радонегову вдову обрюхатил?!

— Не знаюююю… — выла рыжая и закрывалась от отца тыльной стороной ладони.

— Да, у него детей по всему княжескому тракту, — Колобуд развел руки в стороны, как бы показывая широту родных просторов.

— Откуда ты знаешь? — сдавлено пискнула Пороша.

— Я-то? — переспросил ее Колобуд. — Уж я-то знаю…

Он начал ходить по горнице туда-сюда, а Порошка с Вьялицей крутили вслед за ним головами, тоже — вправо-влево-вправо-влево.

На Пороше был девичий венец с жемчугами, а Вьялица носила красную рогатую кику.

— Ты знаешь, сколько у князя челобитных на Звонило?! — снова вопрошал Колобуд, тыкая в лицо Пороше указательным пальцем с яхонтовым перстнем.

— Не знаю!! — закричала та, срываясь на визг.

— Откуда же нам знать такое, батюшка? — Вьялица подскочила, чтобы прикрыть собой дочку непутевую, загородить ее от отца широкими юбками. — Челобитные — это ж все ваши с князем дела сурьезные, нам, простым бабам, такое неведомо.

Ох, лиса! Умела подмаслить, где следует. Поставила мужа-виночерпия на одну ступеньку с князем — мол, дела у них, сообща их Колобуд с князем в терему решают.

Колобуду такая трактовка понравилась, по душе пришлась. Он даже поостыл малость, огладил бороду, головой качнул, всеми тремя подбородками содрогнулся, — мол, ладно, тута согласный я с таким пояснением.

Вьялица бросилась супружнику руки целовать да на все лады Колобуда нахваливать. И так ловко у нее кружево из словесов плелось, что выходило будто муж ее поумнее самого князя будет. И не на одной ступеньке они стоят вовсе, а Колобуд повыше поднялся аж на цельную лестницу.

Тот вроде еще больше успокоился. Но потом как вспомнил…

— А не тот ли это Звонило, который ларец у бабы с Архаровки скрал? — Колобуд снова колыхался над дочерью грозовой тучей. — А не тот ли, кто людям лихим в трактире в кости проигрался и не заплатил?