— До стола, мож, дойдешь? — поинтересовалась хозяйка.

Попыталась Нежданка встать, да все вокруг поплыло. Не нашлось силенок для такого простого дела.

— Лежи, лежи, — подскочила тетка Нелюба, поддержала. — Значит, рано еще тебе вставать. Да, коли уж очнулась, то теперь быстро на поправку пойдешь. Есть хорошо станешь, так и сил скоро наберешься.

«Вот чего?! Чего ей не хватало?!!» — Прозор в ярости ходил туда-сюда по своим покоям.

Доски в полу стонали от такого напора.

После бродячей жизни со скоморохами в терем покликали, скандал со свистульками сделали вид, что забыли, сама княгиня расположение свое девчонке выказала. И платья тебе нарядные, и кушанья разносольные, и горенка своя, и работа пустяшная — сказки малым детушкам сказывать.

А она вона как… Всех вокруг пальца обвела. Княжну в амбаре закрыла, костюмы в мыльне из-под носа у ключницы стянула, медвежонка дикого не побоялась — с собой взяла, Степняка в день праздника из Града через ворота белым днем вывела! Так приметну людину!!!

И по росту, и по стати, и по голосу, и по роже, даже по привычкам уж все его давно знають. А все одно — увела. Да, так хитро, что и догнать не смогли, когда хватилися. Энта лохмата башка уж все продумала.

Клянутся стражники с главных ворот, что скоморох длинный лягухой плясал всю дорогу до синего леса. Ханского сына скоморошьим пляскам научила?! Чума, а не девка!!

Все понимал Прозор, крепко на земле своими ногами стоял. Как порядок в княжестве строить, как власть в кулаке держать — такие хитрые премудрости ему давались лучше, чем другим.

Да, вот одно у него никак голове не укладывалось. Как бабы да девки со своими любовями чудить начнут — тут хоть «Караул!» кричи. Вся стройна логика мужская враз кривой поленницей в бок съезжает, изнутри разваливается. И уже как будто тута не терем княжеский, а игра в бирюльки на заднем дворе меж чернавками.

Даже страшно в таких случаях Прозору становилось. Понимал он ясно, что, коли любовь в дела впутается, тут уж все непредсказуемо дальше — все планы государственные по кочкам понесет. Хоть бабу каку хитровывернутую в помощницы нанимай по энтим вопросам… Дык, такая баба в терему первая начнет свои козни строить, заговоры плести, потому и не терпит Прозор в тайных делах никакого чужого вмешательства. И никаких баб!

Вспомнила заговор Зимавы, пот со лба утер. Без Славки бы едва ли справился бы. Таки маленьки подробности, как мокрые шишки, вряд ли бы приметил. Запросто арбузами бы в гриднице потравила всех княжеских братьев, коли б девка цоканье подковки на сапоге малинового не услыхала.

Ладно, от одной беды девчонка их спасла, зато другу беду, такую страшную, сама накликала.

И что теперь?

Как растают снега ждать полчища степные Кайдухима у наших южных застав?

Зиму степняки не любят, непривычные к ней, от нашей зимы у них даже кони дохнут.

Зато уж весной… Беда будет весной страшная, запылает родна земля от южных границ до самого терема.

Поди, ничем уже не остановишь. Чай, добрался Коркутхан до шатров степных — весь путь его уж Прозор проследил.

Последнего коня у лихих людей в Зеленых Печенках чернявый степняк свел, оттуда до узорных шатров полдня пути. Вряд ли уж что его остановило на той дороге, коли такой сложный путь преодолел до этого.

Только вот все сказывают, что один степняк был — и в Разгуляе, и в Добринке, и на хуторе, и в Архаровке, да в тех же Печенках по одной лошадке он у лихих людей сводил. У хутора видели, как один по мосту скакал, от Печенок степняк в черном платье узорном один по полю летел.

Куды ж Славка делась? Или как там ее… Нежданка что ли?

Обманул, видать, девку Коркут, распознал в ней разум ясный да чуйку звериную. Задурил девчонку башку любовями да страстями.

То вторая сложная загадка для Прозора была. Уж много лет ищет он на нее ответ, да никак не находит. Как самые умные девки такими дурами себя кажут, ежели любовь у них случается, али замуж позовут? И по астролябии про звезды читать умеют, к примеру, а замуж за Белояра соглашаются пойти. Вот как?

Ловко просчитал степной змей, что Славка уж придумает, как домой ему добраться.

Наплел девке пустое о вечной любви, сердце разбередил, разум затуманил… А много ли сироте бесприютной надо?

Да, на то все девки ведутся. Даже бабы до старости в те сказочки верят… Вот же дуры божевольные! Легка добыча для разных Звонил. А уж мудозвонов тех нонче развелось… Хоть граблями греби, как яблочну падалицу по осени.

Дальше, поди, спортил девку Коркут да шею ей свернул в придорожных кустах, чтоб обузой в пути не тянула. Правда, не сыскали пока тело нигде, да уж по весне все найдется…

— Там такое! Такое!!! — вытаращив глаза, влетел в покои к Прозору предводитель факельщиков Своерад.

Не звал его сегодня, сам ворвался. Пост на главных воротах без разрешения оставил.

«Да, что уж там такое?» — грозно нахмурился Прозор. Коли пустячное дело, велит наказать за самовольство, чтоб другим неповадно было.

— Вота! — дрожащими руками бросил Своерад на пол кусок рогожки, а сверху шелковый черный мешок поставил.

Не простой мешок, золотом шит, узоры на нем степные, да каменья черные драгоценные сверкают.

Клубок змей что ли в терем прислали? Да, уж точно ничего хорошего покласть вовнутрь не могли. Шнурок витой шелковый уж развязан. По бледной роже Своерада понятно, что под узоры в мешок заглядывал. Значит, не змеи там…

— К городским воротам ночью, видать, подкинули, сыскали мы недавно, — запинаясь Своерад шепчет.

Энто тот самый Своерад, что орет обычно так, что скло в терему звенит?

— Да, что уж там? — мрачно спросил Прозор. — Не томи.

Своерад как прилип к полу, с места не двинется.

Потянул уж сам Прозор шелковый шнурок на мешке, не дождался помощи.

Ой, как сердце прихватило…

Отпрянул Прозор назад, да на лавку сел, испарину с лица рукавом вытер. Не вспомнил про белые расшиты платочки — куды уж энти этикеты Цвелизованные соблюдать, коли тут такое… Далеко нам еще до Цвелизации, ежели вона что в посылках князю шлют.

— Коркут? — прохрипел Прозор. — Его башка?

— Так точно! — уже посмелее доложил Своерад. — Все наши степняка признали.

— Доехал, видать, до шатров, судя по шелкам, — Прозор уж понял. — Свои его… А за что?

Упер он взгляд в стену. Мыслю таку сложную старался до нужного ответа сам докрутить. А Своерад подумал, что с него спрос.

— Не могу знать, — завопил. — Токмо там еще записка была.

— Кака-така записка? — поворотил голову Прозор. — Все уж докладай сразу. Еще что?

— А энто все, — замялся Своерад, снова громкость голоса заметно убавил. — Вона только башка да записка на пергаменте чужими письменами накорябана. Больше ничего и не было.

— Записка где? — устало выдохнул Прозор.

Своерад протянул каку тряпицу, всю кровью черной перемазанную.

— Вона та пергамента, — доложил. — Токма она уж внутри мешка была, да вся заляпана… Не знаю, уж куды таку покласть можно…И держать тяжко — прям руки жжет, ажн через тряпицу.

— На лавку вона клади, — Прозор распорядился. — Да, беги на башню писаря кликай.

Когда писарь в покои Прозора спустился да мертвую голову посреди горницы увидал, первое, что он сделал — в обморок хлопнулся. Прямо — ничком об пол, подхватить не успели.

Распорядился тогда Прозор башку в мешке на мороз нести, прикопать где на дворе в снегу, да никого не подпускать, покуда лекарь из Раздольного не явится, о причинах смерти не доложит.

Ожегу-писаря водой студеной отпоили, к стеночке в углу притулили. Велел ему Прозор пергаменту из мешка читать, больше никто в терему по-степному не кумекает. Только Ожегу Коркут цельный год учил.

Увидал писарь кровищу на пергаменте и снова чуйств лишился. Тогда уж распорядился Прозор бочку с водицей студеной к нему в покои закатить. Из той бочки сразу ковш ледяной воды писарю в рожу плеснули, так он опять в себя вроде пришел.