— А князь с княгиней прогневаются? — волнуется «дядюшка».

Какой бы толстокожий Белояр ни был, а все ж подвох даже он чует, как крошки от сухарей под простыней.

— Да, что они сделают? — обворожительно улыбается Морица. — Ну, прогневаются на меня, да, и ладно — привыкла уж. Все ж таки я княжна, дочь единственная — пожурят, да и простят. Уж стерплю лишний раз — мне для дядюшки любимого ничего не жаль.

— Кого позовешь-то? Вроде прогнали всех с терема? — вспомнил, наконец, Белояр, как оно на самом деле с подругами у Морицы.

— А вон хоть бы няньку-сказочницу в шелка обряжу, — хихикает Морица. — Та, поди, за честь посчитает, коли ты на нее свой взор обратишь.

— Няньку? — шевелит толстыми губами Белояр, причмокивает, замечтавшись. — Не, няньку не хочу, у нее косы даже нет, мне мамка сказывала.

— Да к чему тебе та коса? — тянет его за рукав Морица. — У девки, чай, не коса самое заманчивое да сладкое…

И снова хохочет — заливается, довела дядюшку, засмущала — он по тону рожи со своим красным кафтаном сравнялся. Кабы не зеленые вставки на платье — так и не отличить вовсе.

— Пятнадцать годков всего девке, — продолжает подстрекать Морица. — Созрело уж яблочко наливное, смотри, не ты — так другие сорвут. В терему столько охочих молодцев — глазом моргнуть не успеешь, как без тебя обойдутся. Жалеть потом будешь, что упустил, первым не отведал

— А согласится она? — сопит Белояр, волнуется.

— Вот сам на пиру и спросишь, — хихикает Морица.

Помрачнел сразу челом «дядюшка», не знает еще, как об том у девок спрашивать, — мамка, видать, не сказывала.

— Говорила Славка мне по секрету, что люб ты ей, — поспешила успокоить его племянница. — Только она ж деревенщина дремучая, соромиться будет — как положено, так ты на это не смотри, то забавы все, у деревенских так принято.

— Правда? — снова обрадовался жених.

— Да, она на самом деле об тебе только и мечтает с первого дня, как в терем попала. Все глаза проплакала бедняжка, я ж слышу, как она по ночам в своей горенке твое имя твердит, да вздыхает тяжко. А ведь нет тута второго какого Белояра, один ты у нас красавец писанный.

— А я что… Да, я и без косы тогда согласный, коли такое дело, — надувает он щеки. — Коли девка вздыхает, так и я не прочь…

Вот же и дурак у нее дядюшка — подумала Морица. Как есть дурак! Мамкин баловень!

И зачем только Прелеста — дочка лекаря заморского замуж за него согласилась пойти? Да, видать уж чего не сделаешь за-ради астролябии. Трудно образованным девкам, с разумом пытливым, в этой темке беспросветной судьбу свою кроить.

Прозор ходил последние два дня злой, как жгучий перец. Мало того, что Взворыку к праотцам отправили, не дознавшись толком, почто ветку пилил? Кто велел? Так еще и Липу не уберегли. Понял он уже, что к каждому своему приказу добавлять надобно: «До смерти не зашиби!» Да, не всегда помогает. Не дослушивают.

Нашли старуху быстро, хоть и в такую глушь забралась — на болота за Поспелкой, ближе уж к Коромыслям. Воропай и Дубыня вместо того, чтобы везти ведьму в терем к Прозору на разговор, свидетелям на опознание, сразу к допросу приступили. Да, все, что им уж известно, бабке выложили без утайки. Смекнула старая, что пощады ей неча ждать, пожила и буде, и прям в избе своей и померла, за порог вывести не успели.

Воропай и Дубыня, конечно, клялись, что старуху не били, не пугали, сама она со страху дух испустила, но по тому, как переглядывались, понял уж Прозор, что дело не чисто. Позвал лекаря заморского для пояснений, тот на бабку лишь издаля глянул, сразу сказал, что отравление то грибами. Тряханул Прозор хорошенечко Дубыню и Воропая по очереди, те и созналися, что успела старая порошочку из мешочка вдохнуть, да квасом запила.

Понятное дело, что не сама Липуня придумала, чтобы княжичей леденчиками травить, а вот кто ее на такое дело страшное толкнул, как теперя дознаться? И на что еще эта Морозка-Отморозка решится? С кем в иной раз смерть в терем подошлет?

Кабы не пир, поехал бы сам Прозор в Коромысли, с каждым бы строителем-древоделом потолковал, мож, и дознался чего еще про бабу, которая избу заказала. Чай, плата то был Липе, как обещалось. Коли все пошло не так, как злыдня задумала, уберегли боги детушек — скоморошка им на защиту поставили, так и баба богатая сразу схоронилась, что сом на дно легла. Поди-найди ее — на глубину ушла рыба крупная.

Думал-думал Прозор, ничего лучше не придумал, чем тащить тех древоделов в Град, пусть на пиру погуляют, мож, бабу ту и заприметят. Вызвал он к себе малиновых с золотыми пуговицами, но ввиду особой сложности поручения, на этот раз в самом начале разговора предупредил, чтоб мужиков, что ту избу строили, живыми в Град доставили, рож не били, костей не ломали, одежу не портили — чай, за стол праздничный посадить их придется. Трижды каждому обсказал — в начале разговора, в середине да в конце.

Да, все одно вышло, как обычно. Из семерых только двое бедолаг в терем попали. Да, и то случайно получилось — сбежали они от княжьих людей, да сами до Града дотопали, защиты просили.

За усердие такое к службе хотел Прозор наградить четверых малиновых плахой да палачом. Но в Град к тому времени уж столько гостей на праздник набилось, что плаху и поставить было некуда, а палач запил еще на прошлой седмице. Как теперь без плахи и палача порядок соблюдать, когда народ так радуется? Ох, и сложна служба у Прозора… Тут любой лютовать начнет.

Позвал писаря Ожегу, велел указ в бересту писать о запрете в княжестве репы, рубах да бороды. Потом как представил, что все в Цвельные платья заморские обрядятся, да начнут вместо репы на горох налегать, погнал Ожегу в шею, бересту в огне спалил.

Позвал от печали Колобуда и Рогозу, распили братья два бочонка хмельного меда, вроде полегчало.

Колобуд, как захмелел, умолял Прозора зятя своего Звонило к врагам каким отправить для подрывания чужих устоев. Не простил еще Прозор главному виночерпию свистульки и девчонку, да Ваньку-лопоуха, в просьбе сей отказал. Пусть ужо по гроб жизни теперь с Мудозвоном своим мытарится — заслужил то братец Колобудушка.

Пришлось Славке обрядиться на праздник в шелка цвета морской воды. Не потому, что Морица так хотела, сама решила.

А та уж и заставляла няньку — рьяным быком напирала, и просила по-дружески, как собака преданная хвостом виляла. Уговаривала малую — мудрым вороном мозг клевала. Потом лисой вилась, с разных сторон заходила — льстила да нахваливала красоту девичью. В миг та лиса ястребом оборачивалась, начинала с высоты полета своего заморского снова клевать обидно — сравнивала с Цвелизованными землями дремучесть родных краев.

Чувствовала Нежданка, что не к добру все это, есть у Морицы-мокрицы в том свой интерес, коли столько личин она готова на себя примерять за-ради няньки. Уж знала Славка этот легкий прищур змеиный — прячет Морица так мысли свои темные, ледяные, от студеного сердца, за речами яркими пламенными да жгучими. Так чадит тот огонь, что факел в воду опустили — Нежданка чувствовала гарь и дым, мурашка по коже бежала — ее не обманешь.

Ох, что-то будет на пиру…

Сказывал дед Василь много сказок про то, как богатыри русские со Змеем Горынычем бились, да побеждали. Рубили добры молодцы головы змеиные все до единой — подчистую, да с победой домой возвращались героями.

Что ж для девок никто сказочки не сложил, как ворога одолеть, коли он княжной нарядной глаз змеиный щурит, не огнем палит, а речами каверзными все живое вокруг себя выжигает? И мечом махать нельзя, а выстоять надобно. Родилась хоть одна девка в крестьянской избе, чтоб такую Змеюку Горыновну одолеть смогла и головушки своей не сложила?

Да, выбора-то у Славки особо не оставалось. Вот и попробует сразится она, да не в чистом поле в открытую, а в резном терему, в хоромах расписных, не мечом, а разумом. Коли жива останется, так уж грамоте обучится, да на бересте процарапает ту сказочку другим девкам, — не в назидание, как водится, а за-ради дружеской поддержки.