— Тя не про музЫку спрашивают! — взревел Колобуд. — Про привороты что слышал?

— Про привороты — ни разу не слыхал! — уверенно доложил Ванька. — Те свистульки девчонка лепит годков двенадцати, при мачехе живет, горемычная, та из нее веревки вьет.

— Не девчонка то вовсе! — зашептал Колобуд Прозору. — Подменыш! Ведьмино отродье! Совой ухает, медведем ревет. Косу не плетет, лохматая, что пес наш Буян.

— На это скажешь? — Прозор уперся в Ваньку взглядом.

— Про то ничего сказать не могу! — решился соврать Иван. — Про косы не знаю, в колдовство не верю, суеверия не одобряю.

Не нравился ему этот разговор.

— В привороты тоже не веришь? — ухмыльнулся хозяин дома.

— Ни в жисть! — бодро отчитался Ванька.

— А что, есть у тебя какая невеста не примете? — ткнул его кулаком в бок Прозор.

— Нету, — ответил Ванька.

Подумалось ему, что лучше «нет» на все говорить. На «нет» и суда нет. А то начнут докапываться, подробности выяснять, а потом вывернут все во вред ему же. Ладно — ему, переживет. Нежданку бы не обидеть нечаянно, во вред ей чего не сказать.

— Отчего же не хочешь жениться? — Колобуд посмотрел недобро.

Столько холостых парней вокруг, хоть один из них мог бы взять да посвататься к Пороше. Чего зря небо копят, когда девке срочно взамуж надо, пока не вскрылось…

— Хочу сначала мастерством овладеть, — честно отвечал на вопрос Ванька. — Страсть, как коней люблю, хочу все про них постичь.

— А он мне нравится, — заржал Прозор, поворотясь к Колобуду.

— Мне тоже, — решил поддакнуть тот. — Только странно уж, когда коней пуще девок любят.

Прозор с Колобудом долго тряслись от хохота

— А давай его обженим? — как бы в шутку предложил Колобуд.

— На ком? — подивился Прозор.

— Да, вон хоть на Пороше моей, — не растерялся главный виночерпий.

Прозор продолжил хохотать. У Ваньки все внутри похолодело — как наизнанку вывернули да в прорубь окунули.

— Ээээ, нет, — наконец, отсмеялся Прозор. — Кто за Каллистратом смотреть будет? Мне такие парни упрямые, в цель свою упертые, на конюшне нужны. Твоей я Мудозвона споймаю. Сказал же изловлю, — значит, изловлю.

«Ох, не промах Прозорушка,» — подумалось Колоброду. Всю ночь поил брата, чего только не рассказывал, а он сразу усек, что Звонило лично ему потребен.

— Есть! Есть у меня невеста на примете! — взвился Ванька. — Мала она просто, жду вот, как подрастет. У меня в запасе еще годков пять есть, чтобы дело любимое при конюшне освоить, постичь со всеми премудростями.

— Я б не смог пять лет девку ждать… — задумчиво изрек Прозор. — Кремень ты, Ваня!

Налили Ваньке, выпили за невесту, за ее скорейший прирост.

Назначил Прозор Ивана главным по ближней конюшне в ночное время, отвечать головой за Каллистрата велел. Круглосуточно. Выпили за новое назначение.

Потом уж отпустили паренька, хотели продолжить сурьезный разговор. Заметили, что рассвело, повалились спать.

Три дня прошло с тех пор, как погнали Власа с ярмарки, запретили свистульками торговать. Кабы на том дело кончилось, да, и ладно. Так ведь нет — то еще только все начинало закручиваться.

Кто уж тот слух пустил, то свистульки ведьмины ума-разума лишают, теперь неведомо. На всех углах ужО шушукались, что привораживают злые посвисты по ведьминой указке девок к рОдным батюшкам, братьев — к сестрам, а красных молодцев — свят-свят-свят — к своим дружкам закадычным. Давеча двоих таких с Граду выгнали, в яме вонючей утопили.

Много еще грязи, сплетен и наговоров на двор Сороки хлынуло, как канаву сточную в семи местах прорвало.

Мол, и торговля в Граде зачахла из-за посвиста колдовского на ярмарке, и девки зады себе поморозили — рождаемость падает. И кого через двадцать годков в дружину набирать? А коли дружину крепкую при князе не держать, так племена дикие из степей налетят, пожгут Град да деревни, поля вытопчут, девок в полон уведут, мужиков поубивают, а тех, кто останется, заставят дань ханам платить. А все из-за чего? Из-за приворотов и свистулек ведьминых!!!

Отдельно рассказывали про увечья разные от посвистов лихих. Говорят, у одного коваля прям на ярмарочной площади зубы сами по себе градом о земь посыпались. Выдул их, когда свистел — старался для девки языкатой. А другой толстухе так нос своротило, что морду прям задом-наперед вывернуло. Теперь у нее коса не по спине, а на грудях лежит, а венец девичий с пятками в одну сторону повернуты. И еще одной кулеме пузо насвистелось нечаянно. Да, — не одной, а много таких страдалиц безвинных обнаружилось.

Стали кидать на двор Власу ворон мертвых, головы козлиные и рыбью требуху. Крысы дохлые — прям пучками летели, за хвосты увязанные.

Пуляли мальчишки и дерьмо собачье да лепешки коровьи. Бабы пацанве гнилую свеклу да репу корзинами подтаскивали, они ими все по окнам в избе целились. Кубари какие-то из шерсти, перьев и сала по двору Сороки катались. Мотанки на суровых нитках вдоль забора, как висельников, кто-то в рядок развесил. Другие куколки слепые, иголками утыканные, во дворе из сугробов торчали. Помоями зловонными ворота Власу кажный день обливали. А у ж чего только обидного на заборе вкруг двора не нацарапали, такое повторить невозможно — от стыда сквозь землю провалишься.

Сорока лютовала. Во всем Нежданку виноватила, да и на Власа в голос орала, что порося визжит.

— Ты пошто об камень свистки плохонькие колошматила? — ревела Сорока.

— Так негодные они были, нельзя такими торговать, — дрожащим голосом оправдывалась Нежданка. — По правде надобно жить, по совести…

— Много ты понимаешь в торговых делах да в натуре людской! — бесилась мачеха. — Ведьмино отродье, подменыш заспанный!

Понимала она, конечно, что сама ту кашу заварила с приворотными «секретами», что у колодца бабам толковала. А все ж таки надо было кого другого виноватым назначить.

— Люди ж они какие? Они вот! — кричала Сорока, на двор показывая. — Дремучие они, во что хошь поверить горазды! Вчера по три белки за свиток давали, да еще Власу руки целовали — в благодарностях рассыпались, а сегодня в дерьме утопить норовят.

— Да, кабы плохие свистульки от энтой беды уберегли? — робко спросила Неждана

— А то! — Сорока уперла руки в боки. — Людина по земле пешком ходит, да завсегда спотыкается. Не бывает так, чтоб человек ошибок в жизни не наворотил, поэтому и к чужим оплошностям привычный. Доверия к изъянам больше, чем к сказочкам лакированным, без заусенчика единого.

Девчонка хлопала глазищами, ничего не понимала.

Первые дни за много месяцев, да, почитай, — за пару лет, Неждана не надела утром свой кожаный рабочий передник. В рубахе сизой, латанной-перелатаной, чувствовала она себя неуютно, волосьями опять от всех занавесилась.

— Да, кабы ты не добивалась таких чистых трелей да посвистов, не лепила бы козлят пригожими, а где трещинку бы оставила, где лишнее пятнышко, — может, и поверили, что девчонка крестьянская то из глины лепит, а не ведьма колдовством творит.

Нежданка всхлипнула да губу закусила. Обидно очень было такое слушать. Как лучше она же старалась.

Сорока завсегда все с ног на голову перевернет. Думала Неждана, что честно жить надобно, стараться усерднее, работу свою хорошо выполнять. А теперь опять получается, что — все не эдак. За что ни возьмись, все потом бедой оборачивается. И во всех горестях она, Нежданка, виновата. Как верить-то себе после такого, на что внутри в душе опираться?

— А ты что встал черным идолом? — ругалась уже Сорока на мужа. — Поезжай в княжий терем правды искать, бей челом, проси защиты для детушек малых.

— Да, как же нонче за ворота выйти? — вопрошал Влас. — Не дадут они мне даже до опушки доехать.

— Сорока! Добрая, хорошая, родная Сорока! Милая матушка! Не губи нашего тятеньку! — Забава валялась у мачехи в ногах. — Не пущай его со двора, не гони на погибель верную.