Подали уху со стерлядью, пили снова за рыбалку.

Потом велели затопить баню, пошли к ключнице за вениками. По пути подвернулся лопоух — помощник конюха, послали к Колобуду домой за третьим бочонком.

После бани купались в проруби, протрезвели. Накатили по три чарки, не определившись, за что. Захотелось веселья — позвали скоморохов с медведем. Колобуд вспомнил, что зашел с разговором. Скоморохов взашей прогнали, велели вертаться спать. Выпили за медведя.

Орали песни. Подали утку с яблоками. Выпили за то, чтобы брата Рагозу назначили воеводою.

И тут Колобуд решил, что пора приступать к делу. Речь он себе два дни готовил, наизусть хорошо выучил.

Стукнув по столу кулаком, сверкнув яхонтами да смарагдами в перстнях, содрогнувшись тремя подбородками, княжий виночерпий строго вопросил:

— Это что ж такое в нашем княжестве нонче деется?!

Прозор с любопытством пожал плечами, откусил морковного пирога, стал слушать.

Колобуд перекинул банную простыню через плечо и, как Цицерон, выдал целую тираду на одном дыхании:

— Колдовские силы постепенно захватывают власть в княжестве, повсюду люди теряют разум, поддаваясь злым чарам. Невинная с виду забава — глиняные свистульки открыто продаются на ярмарке и распространились уже повсеместно. С помощью них подавляется воля мужиков и баб, рушатся семьи — оплот и надежа всего порядку.

Прозор хотел позвать писаря, чтобы наутро все перечитать на свежую голову-складно Колобуд излагал, интересный зачин получался.

Виночерпий приложил палец к губам, сказал, что не надо писаря, дело секретное. Заверил, что завтра сам все повторит Прозору, чтобы в памяти обновить. Тот успокоился и кивнул, стал дальше слушать.

Цицерон в простыне, с дубовыми листьями, налипшими по мокрому телу, продолжал:

— Отцы семейства, околдованные свистом, бросают своих чад и уходят на верную погибель к гулящим девкам. Бабы привораживают чужих мужей, и потом бьются меж собой за них смертным боем, оставляя сиротами малых детушек. Вон, к примеру, в Небылицах одна баба удавила другую коромыслом прямо у колодца на виду у всей деревни. У одной шестеро детей, мал мала меньше, а вторая аж-н девять душ сиротами оставила.

Тут речь снова прервалась, выпили за душу безвестной бабы, всплакнули о малых детушках.

Колобуд, зашел на третий виток:

— В то же самое время невинных целомудренных дев околдовывают проходимцы шалопутные и бросают их на сносях ради следующей девки.

Прозор уже заметно вовлекся и хотел знать подробности, кто конкретно на сносях? Но пока не настало время для таких уточнений.

Выпили за славное чрево невинных дев, закусили пирогом с брусникой.

— А на ярмарке… Что творится на ярмарке? — строго вопрошал Колобуд, размахивая веником, как факелом.

— Что? — шепотом спросил Прозор.

— Беспорядки и возмущения! Честная торговля порушена, все прибытки высвистываются на ветер. Разум покупателей одурманен — они платят по две-три белки за свистульку, а потом им приходится воровать калачи, чтобы хоть как-то прокормиться.

— Да, ладно! — от удивления Прозор чуть чарку мимо рта не пронес.

«Все ж таки надо было писаря позвать, очень интересно!» — подумал он.

Икнул.

«Он хоть вспомнит завтра, как мы в колокол звонили?» — еще почему-то подумалось.

Колобуд тем временем в своих речах разгонялся еще шибче- что тройка по княжескому тракту:

— А насвистанные свистульки, те, что уже наверняка погубили несколько душ, показали свою силу бесовскую, так те на черном торжище в полнолуние продают за золотые монеты. Один мужик, Звонило — звать, за такой свисток отдал цельный ларец с драгоценностями, которые скрал у одной бабы с Архаровки. Скоро избы продавать начнут, чтобы глиняному зайцу под хвост дунуть.

— Точно писаря не позвать? — нахмурился Прозор.

Не нравилось ему все это. Дело серьезное складывается.

— Погоди! Рано ыщо! — ответил Колобуд.

Выпили меду за сохранение тайны.

— Честный люд мастеровой не может продать шапки и тулупы, что пошили на зиму, потому что вместо теплой одежи все бросились свиристелки покупать. Молоко в кринках киснет, сыр плесенью покрывается — и это не берут, спрос упал!

— Фу, сыр с плесенью, — Прозор поморщился. — Думай все ж таки, о чем за столом упоминать.

А Колобуд уже в раж вошел, не остановишь:

— Бабы даже платки перестали на ярмарке покупать! Виданное ли дело, старухи с непокрытыми головами ходят! Вот взять, к примеру, Кокошку — пожилая мудрая женщина, с которой все с почетом и уважением за советом житейским ходят, да, и та платка не носит, даже лысину на голове не прикрывает.

— Страсть охота на лысую старуху посмотреть, — Прозор заржал, как Каллистрат. — Поедем, глянем?

— Опосля, — кивнул Колобуд. — Всех свидетелей опросим.

— Упомнишь? — серьезно спросил Прозор

Колобуд кивнул:

— Со всеми сам поговорил прежде, чем к тебе подступиться. Все на местах своих. Вели только Звонило в розыск объявить.

— Ладно, — Прозор легко согласился и хрустнул огурцом. — Поймаем мы этого Мудозвона.

— Звонииииило, — уточнил Колобуд. — Хотя ты тоже прав.

— А дальше? — Прозор хотел продолжения. — На сносях-то кто?

Колобуд пропустил второй вопрос, продолжил по заученному.

— А уж девки, что заневестились, — им срочно женихов румяных да богатых, подавай. В голодный обморок упадут, будут седмицу цельную лишь воду хлебать, а свистульку за две белки себе укупят. Матушек, батюшек оманут, а своего добьются — не мытьем, так катаньем.

— Я б не смог седмицу на воде… — задумчиво изрек Прозор. — Пирога с телятиной подайте!

Колобуд продолжил:

— Девка одна из Тыхтышей в одной рубахе без кацавейки по морозу пошла, на свистульке играла — жениха привораживала. Зад отморозить была готова за ради любви.

— А ну, как все девки начнут голодать и морозиться — что тогда будет с княжеством? — строго испросил Прозор.

Наконец, до него дошла вся сила такой угрозы.

— Вот и я о том толкую! — взревел Колобуд. — Дружину, чернавок, пахарей, торговцев да новых девок кто-то ж должОн рожать! Придумали себе любовей — всей деревней по одному мужику сохнут, песни ему свистят — кажная к себе его приворожить старается. А остальным парням к кому свататься? А рожать дружину кто будет?

— А что девка-то? Которая в сарафане на морозе? Померла? — нахмурился Прозор.

Не любил он, когда с одного на другое перескакивают, даже если сам первый начал.

— А девка мужа родной тетки приворожила — во как! — Колобуд развел в сторону ладони и возмущенно хлопнул себя по ляжкам.

— Выпороть обоих! — взревел Прозор.

— Да, их уже тетка поленом отходила, девке нос на бок свернула, — доложил Колобуд.

— Нос на бок — зря, — заметил Прозор. — Теперь замуж не возьмут, а могла бы дружинника народить. Ну, иль хоть конюха…

Вспомнили про лопоухого с конюшни, которого за бочонком меда посылали. Велели кликать.

Ванька давно уже в сенях ждал, слуги его дальше не пущали. Разговор у Прозора по-всему серьезный шел, за закрытыми дверями.

— Как кличут? — спросил Прозор.

— Иваном! — бодро доложил парень.

— Не слыхал пока, чтоб детей на Руси этак нарекали, — заметил Колобуд.

— Стареем, брат, — опять заржал хозяин дома. — Новые времена идут, несут новые прозвища.

— Слышь… — Колобуд уже забыл непривычное чудное имя.

— Ванька! — подсказал молодой конюх.

— Да, слышь, Ванька, знаешь ли ты что про свистульки приворотные? — строго вопросил Прозор

— Те, что ведьма с Поспелки лепит, а мужик с пареньком на ярмарке продают, — уточнил Колобуд.

— Хорошие свистульки, — разулыбался Ваня, — поют напевно, трелями рассыпаются.

Он не успел даже сказать, что Нежданка не ведьма никакая, и свистульки приворотов не творят. Посчитал, что важнее похвалить сначала, а потом уж потихоньку гнуть свое. Спорить с главным виночерпием и его братом, который столькими службами в терему заправляет, было неразумно. Мужики уже явно меда в себя залили по самые зенки, может, и не вспомнят завтра, о чем толковали