— Осьмиглаз, родненький, как же так?! — голосила в санях Велижа.

Никто не слышал ее за общими криками, испуганным ржанием коней, грохотом, топотом и свистом.

Пошто молодца из Тыхтышей ночью в Поспелку понесло, теперь уж никто не скажет. Мож, за Велижей дернуло за ниточку приворотную, мож, просто захотелось на ведьму поглазеть. Очень любознательный был парнишка — вспоминали потом — да хрупковат для подобных мероприятий.

Черная толпа, в которой смешались вместе деревенские и ярмарочный люд, волной хлынула на двор, затопила собой резное крыльцо.

Наконец, Влас отпер дверь, и какой-то факельщик тут же опалил ему бороду, слишком близко ткнув в лицо огнем.

— Влас! Сам Влас это! Нежданкин отец! — покатилось с крыльца в разные стороны.

Закачалась черная волна на дворе, заплескалась криками, заревела.

— Твоя дочь колдовские свистульки приворотные лепит? — строго спросил Колобуд.

Влас промолчал. Он не знал, как ответить. Сказать: «Нет», — так то откровенное вранье, за то на месте зарубают. Ответить: «Да,» — значится, полностью признать свою вину, Нежданкину вину в колдовстве. Как им обсказать все правильно? — Влас не знал, не мог понять. Он отвык думать, у него закончились слова.

— Отвечай, мужик, когда тебя княжьи люди спрашивают! — грозно на всю Поспелку зарокотал Рагоза.

— Его, его дочь лепила! — пронзительным голосом закричала из-за спины мужа Сорока. — Падчерица то моя, Нежданка, не родная мне дочь, от первой жены Власа. Ведьминское отродье, никакого сладу с нею нет!

— Не лезь, баба глупая, в мужской разговор! Тебя не спрашивали, — приказал строго Прозор. — Без тебя промеж собой разберемся.

— А у них Сорока — мужик, а Влас ужО в бабу превратился! — выкрикнул кто-то из толпы.

Вокруг загоготали. Те, кто не услыхал, об чем речь, или не понял, друг у друга переспрашивали. Вспышки хохота с некоторым промедлением раздавались то тут, то там.

Влас продолжал молчать и смотрел в никуда пустым взором. Ему снова посветили в лицо в факелом, он даже не моргнул. Сквозь толщу болотной воды ему снова все виделось нечетко, смутно, качались какие-то тени, накрывало мороками.

— Ладно, ты, Сорока, тогда говори, — поменял свое решение Прозор. — Выступай вперед.

Ох, как страшно было сделать ей этот шаг из-за мужниной спины, из-за родного порога на ночной мороз. Страшно, а пришлось-таки выйти, встретиться лицом к лицу со злой толпой, посмотреть в глаза княжьим людям. И еще Авоська маленький, как на беду, клещом в ногу вцепился — не оторвешь.

Так и шагнула с малым под свет злых факелов. Пыталась юбками дитя прикрыть от чужих взглядов. Да, не убережешь, когда уж со всех сторон обступили.

— А где та ведьма, что зло колдовство приворотное творит и в свистульки прячет? Неждана, что ли? Так ее кличут? — еще строже спросил Прозор.

— В подполе я ее заперла, чтоб не убегла, — повинилась Сорока. — Не хотим мы всей семьей за дела ее черные отвечать перед богами всесильными, перед князем, да перед людьми.

И Сорока поклонилась до земли толпе, желая найти поддержку в чужих сердцах.

Кто-то уже готов был посочувствовать матери малых детушек. Какой с бабы спрос, коли чертова девка ей падчеркой вместе с мужем досталась?

— Ты б ее раньше в подполе заперла, када она колдовство свое творила! — выкликнула из саней Досада-тетка Велижи. — Так ведь нет же, — на ярмарку ездили бесовскими свистками торговать, по три белки за них просили!

Толпа снова загудела, заулюлюкала. Толпа осуждала. Любое сочувствие к Сороке враз испарилось, улетело сизым дымком в морозное небо.

— Ну, ведите уже сюда Нежданку, пусть отвечает за дела свои, — строго распорядился Прозор. — Пусть покается перед честным людом, а мы в зенки ее бесстыжие поглядим.

— Ведите ее, — побелевшими губами приказала Сорока старшим сыновьям Власа.

Добросвет, Вячеслав, Всеволод и Яромир не двинулись с места. Они стали крепко плечом к плечу, заслоняя собой проход в избу.

— Ведите девку, сейчас избу спалят, — прошептала Сорока.

Ее пугали огни факелов, полыхавшие во дворе, эти злые лица, которые пламя выхватывало из толпы.

Вон баба, орущая до хрипоты, от натуги сосуды в глазах полопались — смотрит вокруг кровавым взглядом, платок на бок сбился, волосы растрепались, ничего не замечает. А вот старик пьяненький божевольный в козлиной шубе — улыбочка блаженная на бесцветных губах играет, кулачки сухонькие поднял, грозит кому-то. А потом пальцы, скрюченные старостью, растопырил и «фонарики» всем стал показывать, как малые детушки, вокруг себя юлой закружился. То вон рожа пьяная свирепая — из лихих людей, в ухе цыганская золотая серьга качается, за поясом — длинный кривой нож с костяной рукоятью.

— Ведите ее, — змеей сквозь зубы шипела Сорока.

Забава подала тяжелый меч Вячеславу, Истома еле доволокла меч Всеволоду. На дощатом полу осталась длинная царапина. Яромир подхватил топор старого Василя.

Добросвет отделился от братьев и шагнул вперед, его место заняла Забава.

В Усладу крепко вцепились Голуба и Удал, она пыталась отступить с малыми в горницу. Истома тащила за руку Милашу. Щекарь ревел у деда за печкой, искал у старого защиты. Отрада звала Прекрасу, девчонка куда-то забилась и не откликалась.

Добросвет, так похожий на молодого Власа, набрался смелости и сказал:

— Старший брат я. То я теми свистульками на ярмарке торговал, меня казните.

— Это завсегда успеется, — заверил его Прозор. — Сейчас мы хотим с ведьмой потолковать.

Княжьему человеку даже понравились эти смелые ребята, но положение и ситуация не позволяли выказывать одобрение семейной сплоченности.

— Мы будем защищать сестру, она ни в чем не виновата, — срывающимся мальчишеским голосом выкрикнул Всеволод.

— С мечом идти на княжьих людей- это измена, нас первыми казнят, — прошептал в ухо брату Вячеслав.

— Сестру не защитить — то посерьезней измена будет, — так же шепотом ответил ему Всеволод.

— Вы ж еще в дружину не вступили, присягу князю не давали, какая измена? — хмыкнул Яромир. — Просто нападение с холодным оружием на княжьих людей при исполнении. Даже не нападение — сопротивление просто.

Удивительно, как в такой ситуации, мальчишки еще умудрялись шутить и улыбаться.

— Здесь я, Нежданка, — выступила вперед из темноты лохматая зареванная девочка.

Они щурилась от ярких огней после кромешной тьмы погреба и прикрывала глаза тыльной стороной ладони.

Пока Добросвет пытался совершить подвиг или глупое самопожертвование — тут уж с какой стороны посмотреть, Сорока нашептала Богдаше, и тот открыл крышку подпола. Мальчишка сказал Неждане, что сейчас мамку, тятьку, дедуся и всех братьев старших зарубают, коли она не выйдет. И та вышла.

— Тююю, вот так ведьма, — заржал в голос Рагоза.

Конь Колобуда также откликнулся заливистым ржанием. Казалось, что он передразнивал будущего воеводу.

— Молчать! — взревел Рагоза.

Его бас всколыхнул толпу, упал в черноту тяжелым камнем, и тут же пошли круги, как по воде: кто-то смеялся, кто-то свистел, кто-то выкрикивал проклятия. Снова полетела гнилая свекла, разбилась темными пятнами о резное крыльцо.

Кто-то попятился, испугавшись ведьминого взгляда, кто-то, наоборот, напирал вперед от любопытства. Те, кто стоял подальше, начали подпрыгивать, чтобы хоть что-то рассмотреть.

Колобуд отступил назад, в тень, предчувствуя, как сейчас оба брата — Рагоза и Прозор поднимут его на смех. Гнать коней из самого Града ради испуганной девчонки? Князю докладывать о черном заговоре?

— Скажи-ка нам, девка, ты ли лепила свистульки приворотные? — строго спросил у Нежданы Прозор.

— Лепила, но…Я не хотела…Они не… — залепетала испуганная Неждана.

— Цыц! — прикрикнул на нее Рагоза. — Говори четко: «Да» или «Нет».

В воздухе повисла зловещая тишина, все замерли, чтобы услышать, как она ответит.

— Да, — сдавлено выдохнула Неждана.