И ее тихое «Да» подхватили, разнесли эхом.

— Да!

— Да!

— Вы слышали, она сказала: «Да»?!

«Да!» «Да!» — звучали, как короткие удары под дых.

Если и были те, кто не верил в колдовство, а пошел к Сороке на двор поглазеть на княжьих людей, нарядных коней да яркие огни, то теперь уже все повторяли это отчаянное «Да!», все поверили в злую силу.

Толпа уже не видела перед собой испуганного ребенка, она видела ведьму.

— Вот же ж патлы бесовские распустила, — вопила какая-то баба. — Косу девичью не плетет — срамота какая!

— Да, у них, у ведьм, в волосьях вся сила! — истерично хохотал какой-то паренек. — Знаем мы таких…

— Вот уж я ей сейчас все патлы повыдергиваю! — напирала рябая баба, на ходу снимая рукавицы. — Будешь знать, как чужих мужей уводить приворотными посвистами.

Пока рябая пробиралась сквозь толпу, расталкивая народ налево и направо, Досада вытащила припасенные овечьи ножницы и шагнула на крыльцо. Походя, она откинула толстым боком в снег пару мужичков.

Смелая и наглая бабища крепко в кулак схватила Неждану за волосы, подтянула к себе и дыхнула в лицо злым луком. Он ловко защелкала ножницами, срезая девке волосы. Со всех сторон одобряюще заревели, засвистели, заулюлюкали. Уверенными размашистыми движения, как стригла скотину, Досада клоками выстригала косицы и пряди. Ведьмины патлы серебристыми змейками полетели в снег, толпа с визгами и криками откатилась назад. Бабы, которым некуда было шагнуть, прыгали в сугробы, лишь бы не коснуться ведьминых волос, не зацепить себе беду.

— Харю! Рожу ей порежь! — визгливо орали слева из саней. — Чтоб на всю житя следы остались.

— Да, какая житя? — гнусаво кричали справа. — На плаху ее в Град везти, казнить с утреца, да и дело с концом!

— Вот еще чего! На княжьих конях по тракту катать?! — протестовали деревенские. — На погост тащите, там и прикопаем. Живую — как и положено!

— Разве ж можно ведьму на погост?! — шамкающим ртом поучала старушка. — на перекресток ее тягните, к коням привязывайте — пусть разорвут, разнесут клочки в разные стороны! Всегда так делалось — не нам традиции нарушать.

— Мне, мне ее отдайте! — хрипела обездоленная рябая баба, — я ее живьем загрызу!

— Пусть сначала все, что наколдовала, исправит, а потом уж на погост! — орал ярмарочный люд.

— Прекратить беспорядки, — густым басом ревел Рагоза. — Отступитесь!

Он хлестал плетью направо и налево.

Холеные кони топтались перед крыльцом, давили людей, вставали на дыбы. Колобуд так давно не ездил верхом, что давно бы оказался в грязном окровавленном снегу, просто вороному никак не удавалось сбросить с себя такую тяжесть.

Прозор выхватил у факельщика огонь и очерчивал в воздухе огненные дуги.

— Расступись! Отошли все! — кричал он.

И это был единственный голос, который еще как-то слышали, и перед ним отступали.

Сорока изловчилась и закрыла дверь в избу изнутри, бросив Нежданку на крыльце одну на верную погибель. Кто-то из толпы метнул в ведьму топорик, и он глубоко вошел в дерево чуть правее головы.

Неждану трясло от ужаса, от своей беспомощности. Она вжималась острыми лопатками в дверные доски, и не находила в них опоры. Девчонка пыталась вывернутся, но Досада держала ее мертвой хваткой. Баба продолжала дышать в лицо луком и лязгать ножницами, этот звук оглушал. Казалось Неждане, что не волосы, а ее саму кромсают на куски.

Думал ли дед Василь, что на его резном крыльце, которым он так гордился, его любимую внучку растерзает злая толпа?

Началось. Не хватало дыхания, Неждана жадно хватала морозный воздух, глотала его большими кусками. Все, что удалось сдержать днем в избе Надейки, сейчас с утроенной силой рвалось наружу.

— Мама! Мама! Мамочка! — чужим сильным голосом завыла-закричала девчонка. — Матушка, помоги!

Никогда никому за всю жизнь она не говорила таких слов, ей некого было так называть. Дарена умерла до того, как ее тринадцатая дочь научилась говорить. А потом была только Сорока, и у Нежданы язык не поворачивался называть ее «матушкой», как та всем велела.

Кому? Кому кричала затравленная девчонка-сирота в морозную ночь? Кого призывала на помощь? Она сама не осознавала, не понимала, не ведала, что творит. Звериные крики рвали изнутри душу, они вырываться на волю и летели над притихшей толпой, над темным полем, накрывали лес. Оглушали баб и мужиков, пригибали к земле испуганных коней.

— Ведьма!

— Колдовское отродье!

— Сгинь, нечистая!

— Ведьма! Ведьма! — раздавалось со всех сторон.

Неждана ревела медведем, ухала совой, клекотала хищными птицами, названий которых она не знала, отчаянно рыдала подраненным зайчонком и снова ревела лютым зверем. Ее тело содрогалось, неведомая сила толкала ее изнутри и разрывала на части. Это невозможно было удержать, и это нельзя было выплеснуть, выкричать без остатка. Она уперлась спиной в дверь, запрокинула голову и кричала-кричала-кричала в морозное небо… Выла, стенала и снова кричала.

Ужас оглушил толпу, а потом…

Испуганный шепот пронесся по двору. Шепот скоро разогнался до крика:

— Медведь!

— Рыкарь!

— Смотри, Косматый!

— Хозяин пришел!

— Медведь на опушке!

— Медведь!

— МЕЕЕЕДВЕЕЕЕЕЕДЬ!!!

Наконец все посмотрели на опушку леса- от дома Власа ее отделяли четыре двора да мостки. На опушке стоял медведь. Большой бурый медведь.

— Медведя зимой разбудили! — прошептал кто-то.

— Да, откуда ж медведи в ближнем лесу? — заспорил другой. — Там и зайца уж не сыскать.

— Он сейчас нас заломает, — тише осеннего листа прошелестела какая-то баба.

Медведь толкнулся задними лапами и прыгнул, еще оттолкнулся и побежал. Толпа бросилась врассыпную.

У самого крыльца, где дрожала, раненой птицей билась Неждана, медведь поднялся на задние лапы и пошел на толпу.

— Медведица, — ахнула Досада.

Она давно, как только Неждана начала кричать, бросила ножницы, скатилась с лестницы и сидела, закрыв уши ладонями, пригибая голову в снег.

— Гляньте, это ж медведица, — подхватила многодетная баба.

— Да, ладно! — завопил Звездан.

— У нее сосцы, по ним течет молоко… — почему-то заплакала какая-то девка.

— Да, не бывает зимой, — спорил со всеми подслеповатый дед.

— А ты сам посмотри! — огрызались на него. — Поближе подойди, коли не боишься! Пощупай!

Медведица заревела и подняла морду вверх, растопырила передние лапы. Теперь уже все стоявшие рядом видели, как из розовых длинных сосцов на бурую шкуру капало молоко.

— Макошь пришла за сироту вступиться, — громко закричала Надея. — Дождались, нелюди.

— Богиня Макошь — матерь всехняя показалась из леса медведицей… — зашептала сообразительная девчонка.

— Поди, всех накажет, кто ведьму… Неждану обижал, — засопел мальчишка не из пугливых, но стал пятится назад, к своим саням, к рОдной мамке.

Медведица шла на людей, рвала когтями морозную ночь. Все разбегались кто — куда. Один из факельщиков бросил огонь, чтобы затеряться среди ярмарочного люда. Осоловевший пьяный мужик, подхватил его факел и закинул на крышу избы Власа.

Рябая баба силой вырвала огонь у другого испуганного паренька в малиновом кафтане и тоже швырнула факел в разбитое окно. Уже полыхало подожженное кем-то крыльцо.

Новенький в отряде факельщиков подумал, что поступил какой-то приказ, который он пропустил — надо палить дом ведьмы, и тоже кинул свой факел на крышу, только с другого боку.

Вороной, наконец, сбросил с себя Колбуда и все три его подбородка. Княжий виночерпий ползал на коленях, перемазался гнилой свеклой и вонючей рыбьей требухой. Кто-то украл его богатую лисью шапку, что скатилась в снег. Колобуд тянул растопыренные пальцы в перстнях к бегущим людям, приказывал, чтобы кто-нибудь помог ему подняться. Вместо этого резвый лихой паренек пнул его в зад, подпрыгнул, оттолкнулся и помчался дальше, оставив грязный след от сапога на бархатном кафтане.