В тугих струях хлеставшего дождя выстроившиеся в ряд, ярко окрашенные автомобили экстренных служб блестели еще больше, сверкая на фоне унылого неба и нависших над городом свинцовых облаков. Через дорогу топтались журналисты и праздные зеваки. Толпа разрасталась все больше и каждый пытался протолкаться вперед, чтобы увидеть то, на что глазели остальные.

Мимо промчались двое врачей «скорой помощи». Волк спокойно преодолел запретную зону между судом и полицейским кордоном и издали махнул своим удостоверением молодому постовому, который был поглощен сдерживанием орды газетчиков и не обратил на него никакого внимания. Детектив поднырнул под полицейское ограждение, посмотрел на статую Правосудия, которая взирала с крыши и будто раскачивалась, подбираясь все ближе к ее краю, и стал продираться сквозь плотный строй ротозеев, прячущихся под пологом черных зонтов.

Когда дождь полил как из ведра, он накинул на голову капюшон длинного черного плаща и заработал локтями, чтобы побыстрее выбраться из толпы, толкаясь и наступая на ноги тем, кто по неведению преграждал ему путь, не обращая внимания на бросаемые в ответ злобные взгляды. Никто из них не знал, что на расстоянии вытянутой руки от них идет монстр.

Волк в овечьей шкуре.

Среда, 6 января 2016 года,

9 часов 52 минуты утра

— Бога нет, факт.

Старший инспектор Эмили Бакстер посмотрела на свое отражение в зеркальном окне допросной комнаты, ожидая от внимающей ей аудитории хоть какой-то реакции на эту неприглядную истину.

Тишина.

Выглядела она ужасно: вместо тридцати пяти на все пятьдесят. Ее верхняя губа была зашита плотными темными нитками, которые туго натягивались каждый раз, когда она начинала говорить, — напоминая о вещах, о которых она предпочла бы навсегда забыть. Ободранная кожа у нее на лбу отказывалась заживать, переломанные пальцы стягивал бинт, влажная одежда скрывала еще дюжину повреждений на теле.

Напустив на себя скучающий вид, старший инспектор повернулась к двум мужчинам, сидевшим за столом напротив. Все молчали. Она зевнула и стала теребить свои длинные каштановые волосы, поглаживая неповрежденными пальцами пряди, спутавшиеся в тугой комок, когда она израсходовала трехдневный запас сухого шампуня. Ей было глубоко наплевать, что последние произнесенные ею слова явно оскорбили специального агента Синклера, импозантного лысого американца, который царапал что-то на листе бумаги с какой-то замысловатой шапкой.

На фоне элегантно одетого иностранца Эткинс, занимающийся в столичной полиции вопросами координации, производил весьма посредственное впечатление. Последние пятьдесят минут Бакстер усиленно пыталась представить, какого цвета была его грязно-бежевая рубашка на заре своей жизни. На его шее свободно болтался галстук, словно накинутая человеколюбивым палачом петля, свисающий конец которого не мог скрыть свежее пятно от кетчупа.

Наконец, Эткинс посчитал затянувшуюся паузу сигналом продолжить разговор.

— Видимо, вы имели много интересных бесед со специальным агентом Рушем, — заявил он.

На его бритой голове выступил обильный пот, выступивший по вине мощной лампочки и обогревателя в углу, гнавшего горячий воздух и превратившего четыре снежных следа на линолеуме в грязные лужи.

— В смысле? — спросила Бакстер.

— В смысле, если верить его досье…

— К черту досье! — перебил его Синклер. — Я работал с Рушем и знаю наверняка, что он всегда был благочестивым христианином.

Американец бегло просмотрел содержимое аккуратно пронумерованной папочки, лежащей слева о него, и извлек документ, изукрашенный почерком Бакстер.

— Как и вы, судя по анкете, заполненной вами перед вступлением в нынешнюю должность.

Он спокойно выдержал взгляд Бакстер, смакуя тот факт, что эта взрывная женщина опровергла сама себя, — будто теперь, когда ему удалось доказать, что она придерживается одной с ним веры и просто пытается его спровоцировать, равновесие в мире было восстановлено. Бакстер, однако, оставалась бесстрастной, как всегда.

— Я вынуждена констатировать, что люди, в большинстве своем, идиоты, — начала она, — очень многие из них руководствуются неверным представлением, что глупая доверчивость и строгие моральные устои каким-то образом связаны друг с другом. Мне просто хотелось повышения зарплаты.

Синклер возмущенно покачал головой, будто не веря своим ушам.

— Стало быть, вы солгали? Вам не кажется, что это не очень-то вяжется со строгими моральными устоями?

— Зато очень даже вяжется с глупой доверчивостью, — пожала плечами Бакстер.

С лица Синклера исчезла улыбка.

— А почему вы так хотите обратить меня в свою веру? — спросила она, не устояв перед соблазном уязвить собеседника.

Он вскочил, перегнулся через стол и завопил:

— Вы забываетесь, старший инспектор! Погиб человек!

Бакстер и глазом не моргнула.

— Не он один… — тихо ответила она и тут же решила подпустить яду. — Но вы по какой-то непонятной причине тратите время, причем не только свое, но и мое, проявляя странное участие к тому единственному, кто заслужил смерти!

— Мы просто хотим кое-что узнать, — вмешался Эткинс, пытаясь разрядить обстановку, — рядом с телом была обнаружена улика… скажем так, религиозного свойства.

— Ее мог оставить кто угодно, — возразила Эмили.

Собеседники обменялись взглядами, по которым она определила, что ей рассказали далеко не все.

— Вы располагаете какими-либо сведениями о нынешнем местонахождении специального агента Руша?

— Насколько мне известно, агент Руш мертв! — гневно бросила она.

— Вы действительно на этом настаиваете?

— Насколько мне известно, агент Руш мертв! — повторила Бакстер.

— Значит, вы видели его те…

Доктор Престон-Холл, штатный психотерапевт столичной полиции, четвертый участник этой беседы, откашлялась. Синклер осекся, уловив невысказанное предупреждение, откинулся на стуле, закатил глаза и отвернулся к зеркальному окну. Эткинс нацарапал что-то в своем засаленном блокноте и придвинул его к врачу.

Доктор была ухоженной женщиной немного за шестьдесят. Ее дорогие духи в сложившейся ситуации играли роль освежителя воздуха, правда, неспособного затмить всепоглощающий запах отсыревшей обуви. Весь ее вид демонстрировал непринужденную властность, она с самого начала недвусмысленно дала понять, что прекратит беседу в любой момент, если посчитает, что характер задаваемых вопросов нарушит процесс восстановления душевного равновесия ее пациентки. Она медленно взяла покрытый кофейными пятнами блокнот и прочла адресованное ей сообщение с видом школьной учительницы, перехватившей тайную записку.

Весь этот час доктор хранила молчание и теперь тоже не посчитала нужным его нарушать, поэтому в ответ на письменный вопрос Эткинса лишь отрицательно покачала головой.

— Что там? — спросила Бакстер.

Доктор ничего не ответила.

— Что там? — повторила свой вопрос детектив и повернулась к Синклеру. — Спрашивайте.

Того явно раздирали противоречия.

— Спрашивайте, — опять сказала Бакстер.

— Эмили! — вскинулась психиатр. — Больше ни слова, мистер Синклер!

— Да скажите уже, чего там, — с вызовом воскликнула Бакстер, и ее голос заполнил собой все небольшое помещение. — Вы хотите узнать про метро?

— Разговор окончен, — заявила доктор Престон-Холл и встала.

— Спрашивайте! — крикнула поверх ее головы детектив.

Чувствуя, что от него ускользает последний шанс получить ответы на свои вопросы, Синклер рискнул, решив, что о последствиях можно будет подумать и потом: