Выбежав на оживленную дорогу, он стал дико озираться по сторонам в надежде увидеть кого-нибудь из протестующих. Затем, лавируя среди журналистов, которые под занавес шоу паковали оборудование и покидали место событий, подбежал к куче конфискованных плакатов и транспарантов.

— Прочь! — заорал он на замешкавшихся зевак и запрыгнул на скамью, чтобы обеспечить себе более широкий обзор.

Потом обнаружил лежавший посреди дороги предмет, бросился вперед и увидел пластмассовую волчью маску — грязную, сломанную, втоптанную в асфальт.

Волк наклонился и поднял ее, зная, что убийца по-прежнему рядом, что он сейчас смотрит на него, смеется над ним, наслаждается своей безоговорочной властью над Фордом, над журналистами и, как ни тяжело это признать, над ним самим…

Среда, 6 октября 2010 года

10 часов 08 минут утра

Волк любовался пестрым, залитым солнцем садом, окружавшим величественное, старинное здание. На аккуратно подстриженной лужайке, в такт порывам нежного, выступавшего в роли хореографа ветра, танцевали редкие пятна света, умудрившиеся пробиться сквозь засохшие листья над головой. На измученный рассудок детектива отрицательно действовали даже усилия, прилагаемые им, чтобы любоваться этой тихой, мирной картиной. Из-за лекарств, которыми его насильно пичкали дважды в день, он постоянно пребывал в каком-то полусонном состоянии — отстраненном, деморализованном и апатичном, не имевшим ничего общего с приятным алкогольным расслаблением.

Волк прекрасно понимал, зачем это было нужно. В больнице соседствовали больные, страдающие самыми разными психическими расстройствами: те, кто пытался покончить с собой, сидели за одним столом с убийцами, а пациенты, погрузившиеся в пучину депрессии из-за ощущения собственной никчемности, вели беседы с жертвами мании величия. Для каждой подобной патологии существовал свой метод борьбы с помощью медикаментов, но чувства Волка, помимо его воли, до конца так и не притупились, подтверждая потребность не столько лечиться, сколько до конца держать ситуацию под контролем.

Он потерял счет дням и неделям, существовал в каком-то параллельном мире рутинных ограничений лечебницы, вместе с остальными пациентами бесцельно бродил по коридору в больничной пижаме, по команде ел, по команде умывался, по команде спал.

Волк не мог с уверенностью сказать, чем больше было обусловлено его нынешнее истощение — препаратами или же бессонницей. Даже в своем нынешнем состоянии, почти что кататоническом, он боялся наступления ночи, этого затишья перед бурей, когда санитары ночной смены, сверкая синяками под глазами, развозили пациентов по палатам. Заточение в четырех стенах благообразной на вид больницы вызывало у него настоящий психоз. Каждую ночь он мучился вопросом, почему все эти люди, боявшиеся даже пошевельнуться, продолжали, несмотря ни на что, жалобно стенать во тьме, оставаясь наедине с собой.

— Откройте, — нетерпеливо приказала стоявшая перед ним медсестра.

Волк открыл рот и высунул язык, показывая, что горсть ярко окрашенных пилюль отправилась в желудок.

— Теперь вы понимаете, почему нам пришлось перевести вас в охраняемую палату? — спросила она, разговаривая с ним, будто с ребенком.

Детектив не ответил.

— Если я скажу доктору Сим, что вы больше не отказываетесь пить таблетки, она наверняка переведет вас обратно.

Волк отвел глаза и уставился в окно, она раздраженно фыркнула и отправилась досаждать кому-то еще.

Детектив сидел в тихом уголке комнаты отдыха, почти полностью повторявшей очертания кабинета, в котором он учился в шестом классе. Впечатление также дополняли ярко-оранжевые школьные стулья. Мистер Настольный Теннис с каждым днем бесился все больше и больше, каким-то образом умудряясь проигрывать партии самому себе. Две Розовые Леди, которых Волк знал под этим именем благодаря цвету их пижам, лепили что-то из пластилина; еще несколько человек сгрудились вокруг большого телевизора. Едва Билл осознал, что на экране произнесли его имя, как санитар бросился вперед и на смену мэру Лондона тут же пришли Губка Боб и Квадратные Штаны.

Волк недоверчиво покачал головой, глядя на эту умиротворяющую картину, напоминавшую собой сценку в детском саду, — прошлая ночь в жилом крыле выдалась на редкость дикой и жестокой. На пластилиновый цветок в руках одной из Розовых Леди весело брызнула кровь, и детектива бросило в дрожь, когда она стала лепить дальше, не обращая внимания на боль в изуродованных ногтях, которые, вероятно, были сломаны, когда женщина остервенело кидалась на тяжелую, неподвижно застывшую дверь.

Интересно, а сам он, подобно всем этим людям, способен на такие крайности? В глубине души он знал, что убил бы Халида на глазах у всех, наплевав на последствия, презрев чувство самосохранения.

Разорвал бы на куски.

«Нормальные» люди, вероятно, лучше контролируют свои эмоции. Хотя то, что он считал «нормальным», на самом деле могло таковым и не являться.

Плавное течение мыслей Волка нарушил высокий чернокожий мужчина лет двадцати пяти, который встал со своего места перед телевизором, подошел к окну и встал у его столика. Оказавшись в психиатрической лечебнице, детектив избегал любых контактов, за исключением тех случаев, когда это было невозможно. Это правило распространялось даже на Андреа, которая, отказавшись от попыток созвониться с больницей, приехала и просидела весь день, но так и не дождалась его — он категорически отказался выходить из палаты.

Этого человека Волк видел регулярно, он всегда ходил в ярко-красной пижаме и неизменно босиком. Он всегда поражал детектива своей сдержанностью и задумчивостью, поэтому тот очень удивился, когда незнакомец жестом попросил разрешения сесть и застыл в ожидании ответа.

Билл в знак согласия кивнул головой.

Мужчина аккуратно выдвинул из-за стола пластмассовый стул, сел и протянул обе руки, скованные наручниками, которые персонал надевал ему каждый раз, выпуская в коридор. Детектив ощутил слабый запах лекарств.

— Джоэл, — сказал он с ярко выраженным акцентом обитателя южного Лондона.

Волк показал на перевязанное запястье, и пожимать протянутую руку не стал. Несмотря на внешнее спокойствие, незнакомец, похоже, был не в состоянии усидеть на месте, и Билл слышал, как он нервно притопывает под столом ногой.

— Мне показалось, что я вас знаю, — когда Джоэл ткнул в Волка двумя своими руками, лицо его расплылось в ухмылке, — когда вы переступили порог, я так и сказал себе: «я его знаю».

Волк терпеливо ждал.

— Увидев, что вы сделали, я сказал себе: «А ведь парень не думает, он знает, что это Киллер-Крематор». Да? Вы ведь были уверены, что это тот самый псих, который убивал девочек. Да? А они взяли его и отпустили.

Волк кивнул.

Джоэл выругался и покачал головой.

— Вы сделали все что могли. И поступили правильно, когда на него набросились.

— Знаете, — начал Волк, заговорив впервые за несколько недель и с трудом узнав звук собственного голоса, — я, конечно, ценю ваше ко мне отношение, но оно значило бы для меня больше, если бы вы каждый день не бормотали что-то, склонившись над тарелкой с хлопьями.

Джоэла его слова, казалось, задели.

— Человек, у которого в душе есть Бог, понимает разницу между бормотанием и молитвой, — осуждающе ответил он.

— А человек, у которого все в порядке с головой, понимает разницу между божеством и тарелкой готового завтрака «Коко Попс», — съязвил Волк, ухмыляясь помимо своей воли, и вдруг осознал, как ему не хватает мимолетных перебранок с коллегами.

— Ладно, будь по-вашему, — сказал Джоэл и встал, — увидимся, детектив.

Потом, уже собираясь уходить, повернулся к Волку и сказал:

— Мой дедушка говорил: не иметь врагов может только человек без принципов.

— Золотые слова, — кивнул Волк, которого эта мимолетная беседа утомила, — но я подозреваю, что вы оказались здесь как раз благодаря подобному совету.