Спустя несколько недель, когда все городские запасы вина были выпиты, а дома окончательно разграблены, припрятанное горожанами богатство поделено, вожди обнаружили, что съестные припасы в городе подходят к концу. Тапрокен, по совету Бренна, направил три своих отряда в окрестности города за провизией. Два из них не вернулись. Третий отряд привез достаточно продовольствия и много женщин для поднятия боевого духа наших воинов. О судьбе двух других отрядов они ничего не знали.

Наши вожди приняли решение усилить охрану на стенах города и держать дозорные отряды на ближайших мостах и переправах. Эти-то дозорные и вылавливали время от времени в желтых водах Альбулы гонцов с Капитолийского холма, куда спрятались сбежавшие горожане. Осажденные слали призывы о помощи другим городам.

Бренн приказал врыть в землю перед Капитолием столбы. Уроки Гелионы не прошли для Бренна даром. Всех посланцев Капитолия, отловленных в Риме или его окрестностях, вывешивали на столбы живьем, предоставляя капитолийцам наблюдать, как принимают медленную смерть их сородичи. Засевшие на холме отчаялись и перестали посылать своих людей на верную гибель.

Упорствующий Капитолийский холм был для Бренна как раздражающая заноза. К тому же, по мнению сенонов, основные ценности своего города римляне припрятали именно там. Несколько попыток штурмом овладеть Капитолием, предпринятые ранее, оказались неудачными. И хотя Бренн не предполагал задерживаться здесь надолго, он все же решил держать осаду. Большая часть войск была направлена в окрестности для грабежа и сбора добычи, а также для доставки провизии оставшимся в городе.

Эта скучная война, которую мы вели против пустых зданий и легко выигрывали, грабя и разрушая их, начала надоедать. Люди слонялись от безделья. Все пленники были убиты, не на ком было выместить тот воинственный дух, который разожгли в нас наши вожди еще под Клузием. Оставшиеся в городе завидовали тем, кто опустошает сейчас соседние селения.

Тогда Бренн принял решение о внезапном ночном нападении на Капитолий. Воины должны были взобраться по самой крутой стороне холма, которая, по нашим данным, не охранялась. Обитатели крепости наивно предполагали, что нам никогда не удастся одолеть эту отвесную стену. Зная, что у осажденных есть собаки, оборотней на штурм не взяли. Не приученные к лесным волколакам животные издалека чувствовали наше приближение и, конечно, подняли бы тревогу.

В полной темноте воины, подставляя друг другу спины, вскарабкались по отвесному склону и успели достигнуть стен крепости. Но по какому-то странному невезению один из охранников Капитолия отправился по нужде в пустующую часть крепости и оказался со стороны нападения. Заметив движущиеся тени, он успел поднять тревогу. Несколько наших бойцов перелезли через стену, но из-за своей малочисленности были убиты в неравном бою. Остальных сбросили вниз подоспевшие римляне.

Неудачный штурм расстроил Бренна меньше, чем гибель товарищей. И хотя желание завладеть упрятанными в крепости сокровищами было велико; Бренн все же понимал, что кратковременная удача может изменить кельтам, надо забирать добычу и уводить людей, пока они не разбежались сами.

Племена сенонов, менее дисциплинированные, чем наши, уже не знали, куда себя деть от безделья, и начинали затевать ссоры с поэннинцами, ища возможности поразвлечься и поразмяться. К тому же из-за болотистой малярийной местности, окружавшей Рим, плохого питания, разлагающихся тел врагов, вывешенных для демонстрации осажденным, в наших рядах начался мор. Мы стали хоронить своих сородичей. Сооружать курганы не было возможности, тела складывали пирамидами и сжигали без разбора. Болезнь унесла четверть войск сенонов и поэннинцев.

Все свободное от службы время я старался проводить подле Гвидиона, который теперь не уединялся, как прежде, а находился в обществе своих братьев и вождей, пил вместе со всеми, обсуждал дальнейшие планы.

Под шум и вопли поэннинцев я с наслаждением вдыхал сладкий аромат жарящегося мяса и предавался размышлениям о смысле жизни. И эти размышления сводились к тому, что нет на свете ничего более прекрасного, чем сидеть ночью у пылающего очага в окружении друзей посреди чужого разрушенного города, пить терпкое римское вино и слушать мерный голос барда, сопровождаемый звуками арфы. Бард пел про прекрасный остров, что к западу от родного Альбиона, остров из прозрачного агата с янтарной пристанью, остров, благоухающий цветущими яблонями. Изумрудные баiленки венчают хрустальные дворцы, через синие озера перекинуты мосты из серебра. И все строения на том острове покрыты сверкающей на солнце золотой черепицей. Хрустальные ладьи отвозят туда умерших людей, чтобы они продолжали там свою жизнь в изобилии, счастье и вечной молодости. Туата де Дананн могут отправиться туда, и не умирая в этом мире, а некоторые маги мало того, что умудряются добраться до волшебного острова, но им еще и удается вернуться оттуда живыми. Я взглянул на Гвидиона. Он так много путешествовал, пока его отец был жив, интересно, плавал он на Яблочный Остров? Наверняка! Вот бы послушать его рассказ.

— Как попасть туда, Гвидион? — спросил я.

Он вздрогнул, словно проснулся, вопрошающе посмотрел на меня:

— Что-то ты рано захотел туда, Блейдд. У простого человека есть только одна дорога на этот остров — смерть.

Гвидион мечтательно и, как мне показалось, тоскливо смотрел в пламя, как будто видел там золотые крыши волшебных городов.

Он вздохнул:

— И что мы только делаем посреди этих чужих руин, когда там, — он неопределенно махнул рукой в сторону, — цветут яблони и распускаются в садах дивные цветы.

Я был поражен неожиданной сентиментальностью мага, вдруг догадавшись, что нащупал и у него в душе тайную струнку.

— Давай отправимся туда, Гвидион, — я и сам загорелся этой идеей. — Когда вернемся на Альбион, попроси Белина снарядить корабль, и мы пустимся на поиски острова. Ведь когда-нибудь мы найдем его, правда?

— Нет у Белина Хрустальных кораблей, а другие не пристанут к янтарной пристани. Да и не удастся нам так легко достичь счастья. За него надо платить, Блейдд, а мы пока еще не выплатили наши долги.

— А как нам узнать, что они уже выплачены? — спросил Рыбий Хвост.

— Когда долги будут выплачены, Харт, ты уже не узнаешь об этом, ты умрешь, — Гвидион отвернулся от нас.

Я покосился на Бренна. Он сидел хмурый и насупившийся, раздраженно ковырял пол кинжалом для мяса. Бренн терпеть не мог разговоров о загробной жизни и вообще не склонен был философствовать. И я удивился, когда он пессимистично заявил:

— Скоро многие из нас вступят на Хрустальные ладьи, волк. Не знаю только, берут ли на них тех, кто боится воды.

Я усмехнулся. Я и вправду до ужаса боюсь воды, но ради поиска прекрасной страны, где нет ни рабства, ни боли, я готов был терпеть неудобства морского путешествия. Да, рабства! Я и забыл об этом, забыл, что среди этих принцев и великих кельтских витязей я один был рабом, когда-то давно продавшим свою свободу за жалкие мгновения счастья. Это было рабство не в обычном понимании, не тело мое принадлежало хозяину, а воля и душа. Но сейчас я осознавал, что, если бы на мне не было Гвира, я бы все равно остался рядом с Бренном. Я никогда бы не бросил своего вождя, ставшего мне другом и братом и частью меня самого.

Гвидион отправился в опустошенную библиотеку спать. На следующий день его ждало множество дел. Жрецы сенонов и наши друиды во главе с Гвидионом собирались провести обряды благодарения богам за богатую добычу и легкую победу над прославленным римским войском. Бренн и Рикк ушли на поиски более веселого общества, чем философствующий оборотень.

Мы с Хартом и его осмелевшей подружкой, найденной в подземелье храма, еще немного посидели у огня, обсуждая затронутую бардом тему: нашу дальнейшую жизнь на Яблочном Острове после смерти. Девушка, уже успевшая освоить кельтский язык, фыркала, слушая наш разговор. В присутствии Гвидиона она не смела даже поднять глаза, когда же он удалился, она взахлеб принялась рассказывать нам о загробной жизни.