Тяжёлая стрела вырвалась из рукава, с жужжанием понеслась по голубому «коридору» и вошла точно в щель забрала, находившуюся против правого глаза. Выстрел, достойный мастера! Покойный учитель Зэнвеш был бы доволен учеником.

Пальцы хайаль-абира разжались, он выронил копьё, откинулся назад и грохнулся наземь. Карсидар издал торжествующий боевой клич и размахивая мечом, устремился к знаменосцу. Тот не успел придержать и развернуть коня, когда Карсидар налетел на него. А в следующий миг древко было перерублено пополам, и полотнище с изображением меченосца в красном плаще оказалось на земле.

Карсидар натянул поводья и с трудом остановил разгорячённую скачкой Желму. Перед собой он видел лишь спины удирающих хайлэй-абир, которых никак не мог догнать оруженосец предводителя. Удивительно, насколько сильное влияние оказывает на рядовых воинов гибель командира! Карсидар откровенно не понимал этих олухов. И не мудрено: он был мастером, а мастер не сдаётся даже в самой безнадёжной ситуации. Таков закон.

Позади стремительно нарастал гул, от которого содрогалась земля. Затем мимо Карсидара пронёсся отряд, сколоченный ночью из остатков королевских тысяч. Его воины прорубились через ряды осаждающих и теперь вступили в схватку с напуганными хайлэй-абир.

Но прежде чем снова ринутся на врага, Карсидару нужно было кое в чём удостовериться. Он подъехал к убитому предводителю, спешился, склонившись над телом, обломал торчавшую из прорези стрелу и поднял забрало. Из правой глазницы выглядывал обрубок древка, с залитого кровью лица смотрел одинокий левый глаз. Может быть, при жизни он горел холодным голубым огнём, теперь же остекленел и приобрёл сероватый оттенок. Зато аккуратная бородка и усы, без сомнения, были русые!

Точно, это человек из бреда. Только его «могучие воины» уже не разрушат Киев, не будут убивать ни в чём не повинных женщин и детей. Обезглавленное, ввергнутое в панику войско крестоносцев, лишённое магической поддержки своего предводителя, редело под ударами русичей и неумолимо таяло на глазах, подобно снегу в весеннюю оттепель.

…Добродушный Шмуль, рассказывая очередную байку из своей богатой приключениями купеческой жизни, даже не заметил, как внезапно побледнел его гость. Читрадрива нырнул в беспамятство, и холодное прикосновение пустоты сдавило его сердце. Ощущение было сродни тому, какое возникло при его последнем разговоре с Карсидаром посредством магического зеркала Катарины. Только теперь кто-то усиленно пытался достучаться до Читрадривы, волна чужой мощи ломала его барьеры и врывалась в сознание:

«Я же обещал поделиться с тобой власть. И бессмертием… Владей!..»

Читрадрива очнулся оттого, что Шмуль настойчиво тряс его за плечо. Гандзак поднял лицо, и купец отшатнулся. Ему показалось, что перед ним сидит совершенно незнакомый человек, исполненный силы и властности, знания и веры. Его глаза горели тем же загадочным светом, что и камень перстня. Осторожный Шмуль на всякий случай склонился в поклоне. Адонай разберёт этих колдунов… Но Читрадрива улыбнулся, и наваждение исчезло. Шмуль крикнул ещё вина, и беседа вновь потекла легко и размеренно.

…Рука Катарины с костяным гребнем дрогнула, и непослушная чёрная прядь хлестнула по щеке. Но принцесса не обратила на это внимания. Остановившимся взглядом она уперлась в стеклянную поверхность зеркала, словно стремясь разглядеть что-то за ней.

«А ведь дикарь оказался прав! Его дружок достал-таки непобедимого Гартмана. Вот уж не ожидала. Теперь папе Инокентию не отбиться от моего не слишком благочестивого брата. Рим покорится Федериго, а Орфетан — мне. Тем более что, обладая такой силой, мой темпераментный Андреа без труда отыщет дверь в свой мир. И откроет её передо мной».

Катарина усмехнулась и бросила через плечо мимолётный взгляд на постель, где беззаботно разметался во сне благородный Лоренцо Гаэтани…

…Когда лучи заходящего солнца, окрасили в багрово-красный цвет облака, Карсидар, бросив прощальный взгляд на залитое кровью поле брани, развернул лошадь и медленно двинулся к воротам Володимира. Последние из пленённых крестоносцев уныло ковыляли влед за ним, подгоняемые копьями и издевательскими окриками победителей.

Король Данила сидел в гриднице и в который раз перечитывал лежавший у него на коленях пергамент. С трудом усмирив ополчившийся против «христопродавцев» Владимир и фактически подчинив Северную Русь своей власти, он едва не утратил вотчину — Волынь и Галичину. И хотя в конечном итоге все неприятности обернулись удачей, Данила Романович был далёк от благодушия. Над будущим королевской династии, которую он с таким трудом создал, нависла серьёзная угроза… Ну, что за прихоти судьбы!

Ещё по пути в Киев, на границе Новгород-Сиверщины и Черниговщины, король получил от сына совершенно невероятное известие о том, что воевода Давид позавчера явился во дворец и вечером того же дня умчался к осаждённому Володимиру. Даже сам по себе королевский воевода стоил целой дружины, и хотя Данила Романович предпочёл бы, чтоб вместе с Давидом вернулось сорокатысячное войско, он всё равно не смог сдержать облегчённого вздоха. Но успокаиваться было рано. Король поспешил в столицу.

В Киеве Лев подтвердил всё, что передал отцу с вестовыми, а также добавил, что приготовления татар к войне оказались сплошным обманом, и сейчас тысяцкий Михайло ведёт обратно армию, почти не понесшую потерь. Впрочем, ожидать их возвращения раньше чем через полтора месяца не следует. Давид потому и поехал один, что спешил.

— Очень спешил, — добавил принц Лев и, многозначительно подняв глаза к потолку, умолк.

Данила Романович понял всё и, больше ни о чём не расспрашивая сына, отправился отдохнуть с дороги. Да, королевский воевода — это нечто особенное!..

А через несколько дней от воеводы Димитрия пришло сразу два послания. В первом довольно сухо сообщалось о замечательной победе русичей над мазовшанами и крестоносцами. Если говорить вкратце, дело обстояло следующим образом. Осадившее Володимир войско захватчиков разделилось на три части. Основные силы мазовшан остались под Володимиром, часть рыцарей и пеших воинов отправилась на северо-запад, к так и не взятому Холму, а одиннадцать сотен всадников и свыше четырёх тысяч пехотинцев совершили бросок в сторону Галича. Однако, заблудившись в тумане, мазовшане прошли мимо города и невесть каким образом оказались в Карпатах. Там они наскочили на войско короля Бэлы, спешившее на помощь к волынянам, и были наголову разбиты угорцами.

Оставшихся под стенами Володимира захватчиков уничтожили воины Димитрия и осаждённые, которые ударили с двух сторон разом, едва зазвонил колокол Успенского собора. Причём войском осаждённых руководил королевский воевода Давид, под покровом ночи сумевший незаметно проскользнуть в город сквозь кольцо мазовшан. Также был рассеян отряд немецких рыцарей, которые прибыли под стены Володимира на помощь захватчикам. У попавших в плен рыцарей Димитрий узнал имя их предводителя-Гартман фон Гёте. Гроссмейстер погиб в поединке с Давидом.

После указанных событий польский король решил не посылать войско в помощь мазовшанам, сделав вид, что никогда и не помышлял об этом. Германский император, в свою очередь, поспешил отмежеваться от действий гроссмейстера воинства Христового, заявив, что не может отвечать за поступки командоров духовно-рыцарских орденов. Таким образом, потерявшая цвет своего воинства, лишённая поддержки Польши и Германии, а потому фактически беззащитная Мазовия теперь лежала перед русичами, как на ладони. Хоть иди да голыми руками бери эту землю…

Об том же самом говорил привезший радостную весть гонец, только с гораздо большим восторгом, нежели Димитрий. Зато в тайном послании воевода не пожалел чёрных красок для описания неких странностей, сопутствовавших победе русских войск вообще и появлению на Волыни Давида в частности. Димитрий рассказал о том, что мазовшане вовсе не собирались идти на Галич; как и когда повернули на юг вместо востока, никто толком объяснить не может. Поведал воевода также и о том, что русская дружина по пути к Володимиру попала в сильный туман, но руководствуясь указаниями Давида, за день преодолела расстояние в четыре суточных перехода. Далее в грамоте говорилось об одновременном появлении Давида в Володимире и русского гонца перед войском Бэлы, каковой гонец опять же был подозрительно похож на Давида. И ещё о многом, многом другом…