Первое, что мы заметили, поднявшись на верхнюю площадку, так это Леопольда со вздыбленной шерстью и выпученными от страха глазами. Он метался в углу, жалобно мяукал и звал на помощь, но его голос звучал слабо, еле слышно, что производило ещё более жуткое впечатление.

— Давай сюда, котик! — крикнула ему Инна. — Сюда, мой маленький!

Леопольд в два прыжка преодолел разделявшее нас расстояние и оказался у неё на руках.

— Здесь плохо, очень плохо! — пожаловался кот, прижимаясь к Инне. — Оно не хотело меня отпускать! Оно хотело меня убить!… Как я рад, что вы пришли за мной. Оно такое злое!

Инна гладила Леопольда и уверяла, что с нами ему больше ничего не грозит, а я тем временем огляделся по сторонам.

Над нами было спокойное ночное небо Агриса, усеянное мириадами далёких звёзд, зато под нашими ногами творилось нечто невообразимое. Пол превратился в колеблющуюся красную массу, и только благодаря действию перстня мы не увязали в ней; а в том углу, где раньше была коническая воронка, теперь зияло чёрное отверстие. Оно вело не вниз, к земле, а гораздо ниже — в самые глубины… Я чуть не подумал: «ада», но в последний момент сдержался и предпочёл более нейтральный термин — «Нижний Мир». Я по-прежнему сомневался в существовании ада, как объективной реальности. Ад же подчистую игнорировал мои сомнения и чем дальше, тем громче заявлял о себе…

Леопольд всё ещё хныкал на руках Инны, но постепенно успокаивался, как ребёнок в присутствии матери. Я посмотрел на жену и сказал:

— Похоже, твоя догадка подтвердилась. Здесь намечается Прорыв. Что будем делать?

— По-моему, ответ очевиден, — задумчиво произнесла она, глядя на неуклонно расширявшееся отверстие. — Мы должны остановить это безобразие. Во всяком случае, должны попытаться.

Я кивнул:

— Ты права. У нас просто нет выбора.

— Ошибаешься, — возразила Инна. — Выбор у нас есть. Мы можем уйти отсюда и не вмешиваться в происходящее. Самих себя мы, скорее всего, сумеем защитить. Но тогда погибнет много ни в чём не повинных людей, чьи жизни ещё можем спасти… если, конечно, можем. Не попытавшись, мы никогда не узнаем это наверняка и всю оставшуюся жизнь будем чувствовать себя виновными в их смерти. Готов ли ты заплатить такую цену за наше спасение?

— Нет, не готов, — ответил я. — У меня не хватит мужества жить с этим грузом на совести.

— Значит, решено. — Левой рукой она продолжала прижимать к себе Леопольда, а правую положила мне на плечо и добавила мысленно: — „Жаль только, что если мы погибнем, пострадает бедный котик.“

Я обнял Инну и нежно поцеловал её в губы. Возможно, это был наш последний поцелуй…

— Я люблю тебя, Владик, — сказала она.

— Я тоже люблю тебя, родная, — сказал я. — Последние восемь месяцев были самой прекрасной порой в моей жизни. Спасибо тебе за всё, Инночка. Спасибо за твою любовь и нежность. Спасибо за то, что ты есть… — И с этими словами я стянул с пальца перстень.

Пол тут же ушёл у нас из-под ног, и мы полетели вниз. Слившись воедино, мы ударили в первый же попавшийся нам пучок враждебных сил. Мы вложили в этот удар всю нашу ненависть к тому, что мешало нам жить и любить.

Затем мы били направо и налево по тянувшимся к нам когтям и щупальцам, по окружавших нас со всех сторон адским ликам. Их глаза горели исступлённой злобой, а кривые зубы обнажились в диком оскале на фоне чёрной пустоты рта. От этих лиц несло могильным холодом и болью неприкаянных душ, не нашедших покоя после смерти своих тел. Мы били по ним, сокрушали их, и они возвращались туда, откуда пришли…

Секунды для нас растянулись в вечность, а вечность стала подобна мгновению. Впервые в жизни мы смотрели в бездну, а бездна смотрела в нас. Всё, что было внутри вышло наружу, а что было сверху, опустилось на дно. Причина и следствие поменялись местами и, кружа в безумном хороводе, унеслись туда, где дракон пожирает собственный хвост. Время перестало диктовать свои условия и остановилось в ожидании лучших времён. Добро и Зло сшиблись лбами и забыли, кто из них есть кто. Они прекратили свой извечный спор, ибо не могли вспомнить о его предмете, и тихонько отошли в сторону, предоставив нам отделять зёрна от плевел…

От смрадных запахов стало невыносимо дышать; серные испарения ударяли нам в ноздри, вызывая тошноту. То, что вначале мы считали мерзким и отвратительным, теперь казалось чуть ли не прекрасным по сравнению с тем, что устремилось к нам по инфернальному тракту. Это был главные силы Прорыва. Уже не призраки, как те, что до них, а целиком материальные существа, сотворённые в самых мрачных глубинах Нижнего Мира. Существа, жаждущие крови и плоти человеческой. Существа, идущие на смерть ради того, чтобы упиться единым мигом людских страданий…

Но они опоздали — мы опередили их. Может, на одно мгновение, а может, на целую вечность. Мы уже стояли у прохода, когда они лишь подходили к нему. Небесная лазурь пульсировала вокруг нас, преграждая им путь. Увидев это, существа взвыли в ярости и бросились в атаку.

Это был конец. Последнее напряжение сил и последний крик боли. Последний всплеск энергии и последняя вспышка взрыва. Последний натиск и последний отпор. И хлопок сомкнувшегося пространства, последний стон раненного континуума…

Потом была пустота. Я парил в ней, ничего не видя, не слыша, не чувствуя… А потом пришла боль. Боль душевная и физическая. Боль, которая должна приходить первой, немного запоздала, но взяла своё, нещадно истязая каждую клетку моего тела, каждый мой нерв, каждый нейрон моего мозга…

Я открыл глаза. Я повернул голову. Я что-то увидел. Я снова стал человеком…

И, будучи просто человеком, я не выдержал этого нечеловеческого напряжения.

Я потерял сознание.

Следующие три дня мы провели во мраке забытья, а ещё сутки прошли для нас словно в тумане.

Когда я очнулся в первый раз, за окном едва занимался рассвет. Рядом со мной в постели лежала Инна, а у её ног свернулся калачиком Леопольд.

Инна крепко спала, кот только дремал. Увидев, что я бодрствую, он с радостным мяуканьем бросился мне на грудь. Именно от него я узнал, что после нашей схватки с нечистью прошло не несколько часов, как мне показалось вначале, а свыше трёх суток. Всё это время Леопольд не отходил от нас ни на шаг, очень переживал и не верил бодрым рапортам доктора о постепенном улучшении нашего состояния. В своём привычном стиле кот принялся распекать меня за то, что я вечно лезу в неприятности и втягиваю в них Инну, подвергая наши жизни опасности. Он продолжал бы ныть до бесконечности, но меня выручил Штепан, который дежурил в соседней комнате и, услышав причитания Леопольда, вошёл к нам в спальню. За ним по пятам следовал доктор, как мы позже узнали — известный специалист, которого герцог спешно вызвал из Хасседота ещё в ту ночь, когда мы с Инной остановили Прорыв.

Штепан тут же отправил кота будить служанку, чтобы она принесла мне поесть, а доктор без промедления приступил к медосмотру. Его методы были вполне современными: он сунул мне подмышку термометр, измерил пульс и давление, с помощью стетоскопа прослушал сердце, постучал там и сям своим молоточком, посветил мне в глаза, осмотрел полость рта — и наконец заявил, что я в полном порядке, только сильно истощён.

Инна никак не реагировала на происходящее в комнате. Я поначалу встревожился, но доктор заверил меня, что она просто спит. Он рассказал мне о том, чего не успел сообщить Леопольд: часа три назад Инна ненадолго пришла в сознание, поела, а потом снова отключилась. При её пробуждении присутствовал и Гарен де Бреси, который по очереди со Штепаном и Никораном дежурил в наших покоях, нетерпеливо дожидаясь, когда мы очнёмся. Совсем недавно он ушёл отдыхать.

Едва доктор закончил осмотр, как в комнату вошла заспанная служанка с огромным подносом со всяческой снедью. Без лишних разговоров я набросился на еду со зверским аппетитом человека, у которого последние три дня не было крошки во рту. Тем временем Штепан поведал мне о том, что происходило в замке и в его окрестностях в ночь Прорыва.