– Да, сэр, – произнесла дочь с некоторой напряжённостью в голосе. – Что-то случилось?

После гипно-лингвистической коррекции её английский выговор слегка изменился. Он по-прежнему оставался мягким, но звучал немного иначе. Точно с таким же акцентом теперь говорили и я, и Анн-Мари – любой уроженец планеты Арран принял бы нас за своих земляков.

– Да нет, всё в порядке, – ответил я. – Просто нам нужно кое-что обсудить. Пойдёмте ко мне.

Мы прошли в мою каюту, и я предложил ребятам сесть. Затем устроился в кресле напротив них и заговорил:

– Итак, молодые люди, за время полёта вы более или менее познакомились со своими подчинёнными. Есть ли у вас к кому-нибудь из них претензии?

– Какого рода претензии? – сразу уточнил Валько. – Относительно их пригодности к заданию, или в личном плане?

– В личном. Испытываете ли вы к кому-то хоть слабый намёк на антипатию, на кого из них вы не смогли бы положиться, кто вызывает у вас раздражение? Я спрашиваю вас не по собственной инициативе, а по поручению адмирала Дюбарри. Он считает, что вы, как командиры отряда, должны произвести окончательный отсев, устранив слабые, ненадёжные звенья. Это его точное выражение. И ещё он просил передать, чтобы при решении этого вопроса вы отрешились от ложного чувства вины за то, что не сумели наладить с кем-то отношения. Все члены вашей команды, безусловно, отличные ребята, но и среди самых лучших людей нередко случаются межличностные трения. А в вашей ситуации даже лёгкая неприязнь к подчинённому может повлечь за собой катастрофические последствия. Вы меня понимаете?

– Да, – серьёзно кивнула Рашель. – Я понимаю.

– Я тоже, – ответил Валько и задумался. Потом нерешительно произнёс: – Ну… пожалуй, я назову Михайловского.

– Почему? – спросил я.

– Он слишком заносчив. И резок. На некоторых ребят смотрит свысока, считает их глупее себя. Это… это немного раздражает меня.

Рашель посмотрела на него и этак ехидненько усмехнулась:

– А всё из-за того, что он раскритиковал идею Хулии Мартинес? Почему же тогда ты не забраковал Эстер, которая выражалась не менее резко? Потому что она милашка и на неё приятно смотреть?

Щёки Валько слегка зарделись.

– Не в том дело. Вовсе не в том. Этот эпизод лишь частность, но если мы заговорили о нём, то Эстер просто высказала своё мнение, а Станислав выпендривался, показывая, какой он умный. Типа: «Вы все идиоты, а я д'Артаньян».

– О чём ты?

– Да это так, из одного старого анекдота. Даже из древнего. И, э-э, не совсем приличного. Однажды я наткнулся на него, но не понял, в чём его смысл, и стал выяснять, кто такие д'Артаньян, виконт де Бражелон и поручик Ржевский. В результате прочитал несколько очень увлекательных книг. Но это уже к делу не относится. Просто порой Михайловский напоминает мне героя того анекдота. Он нахватался по верхам разных знаний и при любом подходящем случае демонстрирует свою, так сказать, эрудицию.

– Можно подумать, что ты у нас скромный и застенчивый, – язвительно заметила моя дочь. – Ты тоже лезешь со своими замечаниями, комментариями, уточнениями и часто выставляешь собеседников круглыми дураками.

– Однако я говорю лишь о тех вещах, о которых знаю досконально, – возразил Валько. – Я никогда не стану с авторитетным видом разглагольствовать о том, о чём мне известно только понаслышке.

– Что верно, то верно, – согласилась Рашель. – И самое странное, что твоё нахальство, твоя заносчивость, твои вечные поддевки нисколечко не раздражают меня. А вот Станислав… ну, не то чтобы он раздражал меня, а… как бы это выразиться… Короче, я бы хорошенько подумала, прежде чем пойти в паре с ним в разведку. А ещё… – Тут она смущённо потупилась. – Возможно, вы посчитаете это снобизмом, но меня слегка задевает его благоговение перед Космическим Корпусом.

– Не назвал бы твоё чувство снобизмом, – заметил Валько. – Это, кстати, ещё один минус Михайловского. Нет ничего плохого в том, что он хочет стать космическим пехотинцем, однако раз за разом подчёркивать в присутствии других ребят, которые мечтают о Флоте, что именно в Космическом Корпусе служат самые храбрые, самые сильные и выносливые, и вообще самые-самые – это, мягко говоря, нетактично.

– Значит, Михайловский, – подытожил я. Жаль, конечно, мне нравился этот парень. Впрочем, мне нравились все мои подопечные – командование действительно отобрало замечательных ребят.

– Да, – уверенно сказал Валько. – Если бы я сам подбирал себе подчинённых, то его бы не взял. А что теперь с ним будет?

– Ничего страшного. Его вернут в систему Дельты Октанта, возьмут подписку о неразглашении и отправят на одну из наших секретных баз – якобы для специальной подготовки. Вместе с ребятами, которые были вашими «дублёрами», и вместе с теми, кто был призван на службу таким же образом, как и вы, но только для отвода глаз. Все эти парни и девушки ускоренными темпами окончат школьное образование и получат хорошие назначения с перспективой скорого производства в младшие офицерские чины.

– Вот это правильно, – одобрил Валько. – А то у меня было опасение, что кому-то может взбрести в голову собрать информацию об этих досрочных призывах, проанализировать прошлое всех призывников, их происхождение и сделать соответствующие выводы.

– Можете не беспокоиться, лейтенант, командование всё учло. – Я хлопнул ладонью по подлокотнику кресла. – Ладно, с Михайловским решено. Ещё есть отводы?

Немного помявшись, Рашель назвала имя одной девушки-славонки, Божены Малкович, которая, по её мнению, была слишком озабочена в сексуальном плане и заигрывала со всеми парнями. Тут Валько не преминул поддеть мою дочь, но против предложенного ею отвода возражать не стал. А потом они уже единодушно забраковали одного землянина – им не нравилась его замкнутость и скрытность.

– Будь у нас больше времени, – объяснила Рашель, – мы бы сумели сойтись с ним, наладить нормальные отношения – но так мы просто не знаем, чего от него ожидать.

В течение следующего получаса мы перебрали всех остальных членов группы, и я убедился, что ни у Рашели, ни у Валько нет к ним никаких претензий. Адмирал Дюбарри прогнозировал двадцати- или даже двадцатипятипроцентный отсев, однако всё обошлось пятнадцатью процентами.

После этого я отпустил обоих отдыхать. Валько ушёл сразу – его здорово клонило ко сну, а Рашель задержалась у двери каюты, переминаясь с ноги на ногу.

– Сэр… – нерешительно начала она, но я мягко перебил её:

– Когда мы одни, можешь опять называть меня папой. Будем постепенно входить в роль. – Я улыбнулся и заговорщически подмигнул ей. – Держу пари, что нам это не составит труда.

На лице Рашели явственно отразилось облегчение. Она подошла ко мне и склонила голову к моему плечу. Я обнял дочку и стал гладить её белокурые волосы.

– Ах, папа, если бы ты знал, как мне было тяжело всю эту неделю, – сказала она. – Постоянно называть тебя «сэр», а в ответ слышать «мичман Леблан»… Слава богу, скоро всё закончится.

– Всё только начнётся, солнышко, – возразил я. – Да, конечно, нам не придётся притворяться, изображая отца и дочку, это немного облегчит нашу задачу – и в то же время осложнит её. Наше родство может сыграть с нами злую шутку. Чего доброго, мы расслабимся, потеряем бдительность и в результате сорвём всю операцию.

– Насчёт этого не беспокойся. С нами будет Анн-Мари, уж она не позволит нам потерять чувство реальности. Кстати, па, о нашем задании. Мадам Пети сказала, что ты – один из двух, кто способен справиться с ним. Что она имела в виду?

Я нахмурился.

– Госпожа президент неточно выразилась. Когда только замышлялась эта операция, в качестве её возможных руководителей было предложено более сотни кандидатур, в том числе и моя. В конечном итоге осталось двое – я и ещё один человек, имени которого мне не назвали. Не знаю, что во мне нашли такого особенного, но факт налицо.

Рашель поцеловала меня и высвободилась из моих объятий.

– Ты просто скромничаешь, папа. Ты весь особенный. Ты самый-самый лучший.