– Возвращаясь же к вашему вопросу, могу ответить, что развитие событий мне не видится никак. То есть, конечно, вы можете поменять меня на Александра… Полагаю, мы оба прекрасно понимаем, что в Форпосте на это согласятся. А можете все оставить в положении, имеющемся на данный момент. Но это ваши проблемы.

– А вам якобы все равно? – Убедившись, что объясняться я не намерен, он сформулировал вопрос по-другому: – И чем же вам нравится в плену?

– Многим. Мне не надо постоянно рисковать своей жизнью, не надо бесконечно разгадывать чужие планы и строить свои. Я могу позволить себе спокойно отдохнуть и восстановить здоровье, которое, как вы видите, оставляет желать лучшего…

Гроссмейстер заметно помрачнел.

– Я ведь могу сделать ваш плен и не столь приятным.

– Вряд ли, – отмахнулся я. – Это ведь тоже было бы негуманно.

В общем столь явное втирание очков вывело его наконец из равновесия. С нескрываемым сарказмом он заметил:

– Ну, вы еще скажите, что специально сдались мне в плен!

Я добродушно рассмеялся.

– Нет, лучше вы скажите, что случайно зашли в свой кабинет в шесть утра с бластером в руке!

Что ж, пока получалось неплохо. Он задумался не на шутку. А потом заговорил необычно мягким тоном, словно приглашая меня согласиться.

– Но это же очень странно. Все, что мне о вас известно, говорит за то, что вы – Человек очень последовательный и ответственный. Сейчас же вы практически бросаете своих товарищей на произвол судьбы. Как это объяснить?

– А где, простите, вы видели произвол? Вы, похоже, считаете, что в ближайшее время возникнут какие-нибудь сложности. Какие, например?

Судя по сведенным бровям, он сам был не прочь спросить о том же, но я его опередил. Становилось, правда, не совсем понятно, кто кого допрашивает… Вероятно, Гроссмейстер также обратил на это внимание, но я уже двигался дальше.

– И потом, с потерей меня их силы не так уж убыли. Всем, что мне удалось совершить, как вы, наверное, догадываетесь, я обязан Шпаге. А она-то как раз осталась в Форпосте. Есть там и кому с ней управляться. Может даже, получше меня…

– Да? И кому же это? – не скрывая недоверия, поинтересовался он.

– Угадайте с трех раз.

Естественно, он угадал с первого.

– Люди никогда не пойдут за инородцем!

– Это вы так считаете.

Я вновь заставил его задуматься. Но на этот раз не стал ждать, пока он наведет в своих мыслях порядок… Максимально задушевным голосом (хотелось еще похлопать по плечу, но лень было подниматься) я сообщил ему:

– Мне кажется, я мог бы указать вам на серьезную ошибку. Насколько я понимаю, вы считаете, что только Гроссмейстер – умный, дальновидный и расчетливый, а остальные не более, чем марионетки. Дернеть за ниточку, они пойдут сюда, дернешь за другую, они пойдут… куда-нибудь в другое место. Боюсь, все не столь тривиально. Трудно, знаете ли, прожить восемьсот лет и остаться круглым дураком. Представьте на минутку, что вы-то, конечно, остались Гроссмейстером, но остальные тоже выросли из первого разряда…

Все-таки не могу не отдать должное его самообладанию – другой бы наверняка вскипел, полез в бутылку, а он спокойно дослушал до конца и лишь затем высказался. Однако отчеканенное:

– Я не верю ни единому вашему слову! – прозвучало, на мой взгляд, не достаточно убедительно.

Улыбнувшись, я кивнул:

– Вот я и говорю – это ваши проблемы!

Ему хватило. Не издав больше ни звука, он вышел из комнаты, причем с куда большей скоростью, чем входил.

Честно говоря, я был очень доволен, но единственное, на что у меня еще остались силы после этой беседы, – это потушить сигару, перевернуться на бок и уснуть.

Проспал я до самого следующего утра, да и то проснулся лишь от того, что пришел Яромир с завтраком… Пробуждение было сочтено мной исключительно приятным. Во-первых, потому, что я чувствовал себя совершенно поправившимся, хотя определенная слабость все же оставалась. Впрочем, демонстрировать нарождающуюся бодрость прилюдно я не стал – мало ли, вдруг Гроссмейстер захочет все-таки доказать мне, что не является завзятым гуманистом… Ну, а во-вторых, поставив поднос со жратвой на стул, Яромир не направился, как обычно, на выход, а лишь отступил на пару шагов с выражением некоторой обеспокоенности на пухлом лице.

Но теперь уже я проигнорировал его присутствие и принялся за еду. Должен заметить, что кормили у Гроссмейстера отвратно. Само собой – ведь под рукой у них не было прекрасно готовящей Джейн, и потому питались они какими-то непонятными консервами, срок годности которых вышел в ту пору, когда я еще не выиграл ни одного мало-мальски стоящего сражения. Единственной отрадой в этом плане служил прекрасный кофе. Чтобы откопать такой, кому-то из них пришлось перелопатить не один продовольственный склад.

Пока я, преодолевая отвращение, расправлялся с консервами, Яромир молчал и смотрел в окошко. Не знаю, то ли из чувства деликатности, то ли просто думал, что сказать. Но когда я принялся выкушивать кофе, он выступил с исключительной прямотой.

– Рагнар, что вы вчера сказали Витольду?

Я едва не поперхнулся.

– А что, собственно?.. Да и вообще, почему бы вам не спросить у него?

Яромир замялся, но, понимая, что рассчитывать получать ответы на подобные вопросы и при этом ничего не говорить самому – по меньше мере, нелепо, все же объяснил:

– Выйдя от вас, он заперся в кабинете и до сих пор оттуда не выходил. По-моему, он даже не спал.

Признаться, я посочувствовал Яромиру. Как ни удивительно, но он, похоже, относился к Гроссмейстеру с искренней теплотой. Поэтому я ответил достаточно честно:

– Я порекомендовал ему принять к сведению, что не все окружающие – идиоты. – Я слегка улыбнулся. – Разве не так?

Яромир не обиделся и не рассмеялся. Ему было некогда, потому что я прямо слышал, как скрипят приводимые в движение извилины… В конечном итоге он тоже подтвердил мой тезис об относительно неплохом качестве ума бессмертных. .

– Вы затеяли сложную игру… Можете вы прямо ответить на один вопрос?

– Не знаю. Задавайте.

– Чего вы хотите: мира или войны?

К сожалению, прямо отвечать в текущий момент мне было невыгодно. И все же, как мне кажется, я был достаточно понятен.

– Одна война у меня уже есть.

Яромир поджал губы, но потом тряхнул головой.

– Но тогда…

Я жестом прервал его и ткнул в сторону, где по моим воспоминаниям находился кабинет Гроссмейстера.

– С этим – туда!

Толстяк покачал головой, будто не вполне был со мной согласен, но сказал лишь:

– Спасибо за откровенность, – он чуть поколебался. – Может быть, что-нибудь интересует вас?

Я улыбнулся.

– Нет. Благодарю.

Кивнув, он вышел из комнаты, и я услышал негромкий щелчок замка. Все-таки благодарность Яромира не простиралась настолько далеко, чтобы оставить дверь открытой. Впрочем, его трудно было осудить: стоило мне, паче чаяния, убежать, как позиции Александра в Форпосте стали бы совсем дохлыми, в прямом смысле…

Конечно, не исключено, что мне следовало воспользоваться любезностью Яромира, потому как вопросов, на которые он мог бы ответить, хватало. Связывался ли его шеф с Форпостом до и после моего пленения? Признаться, я подозревал, что да, но всегда лучше знать наверняка. Или, например, где именно хранятся янтарные бусы?.. Однако в свете позиции, занятой накануне, едва ли было разумно чем-то сильно интересоваться, благо что главное он сообщил мне и так – Гроссмейстер задумался.

В принципе это и было то, чего я вчера добивался. Ведь при любом направлении и ходе раздумий их итогом должен быть мой обмен на Александра. Почему? Очень просто. Если он мне поверил, то тогда сам Бог велел ему отправить меня в Форпост, где, вновь возглавив дело, я его благополучно завалю. Если же не поверил, это означало, что я действительно затеял какую-то хитроумную игру, и пребывание у него в гостях просто является частью моего плана. В таком варианте ему навряд ли захочется спокойно сидеть и досматривать, что эдакое я мог придумать… Безусловно, это был очень общий анализ, не учитывавший многих менее вероятных возможностей, но я почему-то был уверен, что мой оппонент на этот раз не обманет лучших ожиданий… Может, кстати, встать логичный вопрос: а почему у меня вообще не возникало сомнений, будто Гроссмейстер не раскусил, что я откровенно вешал ему лапшу на уши? Ну нет, никогда. Он сам слишком любил сложные замыслы и далеко рассчитанные планы, чтобы допустить одну мысль, что противник, воспринимаемый им всерьез, будет пороть откровенную чушь.