— Лишь тень его, — грустно ответил Меч. — Лишь только тень.

Я вышел вслед за волками за пределы укреплений и молча смотрел, как пылает и рушится цитадель под завывание и радостное улюлюканье даков. У нас были большие потери. Но теперь, когда враг полностью разбит, его оплот уничтожен, горе потерь не казалось мне таким невыносимым, как прежде. А может быть, я начал привыкать к смерти, и для меня, как и для многих других вождей, гибель сородичей превратилась просто в способ осуществления собственных планов? Нет, это не так, уверяла себя, мне искренне жаль погибших товарищей, но они заплатили жизнью за свободу и мир в их племени. Больше не будут пропадать волчата, больше не будут умирать волки.

По настоянию Креока в Волчьем Доле был устроен большой праздник. «Даки должны понять, мы победили давнего врага, мы научились сражаться, больше нам никто не страшен! Нам не следует горевать, оплакивая близких, мы будем веселиться, славя своих героев, мертвых и живых!»

И весь Дол замерцал кострами, запел, заплясал. И не было среди волков ни одного, кому бы позволили лить слезы. Тем, чьи родичи погибли, воздавались почести и хвала за то, что их семья родила таких героев.

Вожди союзных племен, чьи волки воевали вместе с нами, были на нашем празднике почетными гостями. Одно из тех племен, что прежде предпочло переждать и отказалось от союза с Креоком, теперь прислало своих представителей с поздравлениями, предложением союза и подарками: шесть бычьих туш и три оленьи.

Креок посмеялся над ними — сражаться-то уже не с кем, но от союза не отказался.

— Говорят, у вас много волчиц? — спросил он, смеясь. — В качестве искупления за вашу прежнюю нерешительность, между нами говоря, граничащую с трусостью, мы возьмем с вас вступительный взнос женщинами, а то моим воинам некуда девать молодецкую силу.

Креок бросил осуждающий взгляд на Келла, который и бровью не повел при этих намеках. Впрочем, появление новых волчиц уже никак не могло изменить его жизнь. Келл уже любил, а у волков это случается лишь однажды. Влюбился Келл крайне неудачно и безответно, что по какому-то злому року слишком часто происходит среди волков. Его выбор пал на дочь убитого кузнеца из Большого Стана. Не найдя в девушке взаимопонимания, Келл готовил похищение, как это было заведено у оборотней. Близилась весна — время свадеб и у волков, и у людей. Келл торопил друзей — дочь кузнеца была просватана за парня из другого села, что за рекой.

Меня участвовать в похищении не позвали, а сам я напрашиваться не стал, тем более что так, и не смог забыть выражение лица кузнеца, когда он узнал во мне своего посетителя. «Я знал, что ты вор, но не подозревал, что еще и убийца».

Я спросил Креока:

— Что, это действительно нужно делать именно так? Я имею в виду: красть женщину. Разве нельзя договориться с ее родственниками, как это принято, заплатить за невесту выкуп, устроить свадебный пир и с миром забрать жену в свой дом?

Готовящееся похищение было головной болью Креока. Ему не хотелось обострять отношения с Большим Станом. И так там до сих пор не могли забыть ужасного нападения на их жителей. Но все же вождь ответил честно:

— Не помню, чтобы в моей жизни попалась хоть одна семья людей, которая добровольно согласилась бы отдать дочь в племя волков, а уж тем более принять волка в своем доме.

Келл, услышавший наш разговор, не удержался от злого замечания:

— И выкуп-то платить за нее некому, ты ведь убил всех ее родственников.

Глупо было спорить с ним и что-то доказывать. Я убил только ее отца, да и то потому, что он сам напал на меня, Келл отлично это знал. Но теперь, когда девушка сказала ему напрямую, что она не пойдет за того, кто виновен в смерти ее родителя, Келл считал меня причиной всех своих несчастий.

Вендис, видя, что между мной и Келлом назревает ссора, потянула меня в круг танцующих. Я было уперся, но тут ей на помощь подоспел Макку со своей невестой из соседнего племени. Они закружили меня, затолкали, и вот я уже оказался среди лихо отплясывающих пар, с повисшей у меня на шее Вендис.

Вокруг меня мелькали разгоряченные тела, пляска охватила меня самого, но я двигался, словно во сне, точно тело мое танцевало само по себе. Одурманенный кружением, музыкой и запахом Вендис, я с трудом понимал, что со мной происходит. А посреди глубокой ночи, когда волки начали разбредаться по домам, я как-то совершенно неосознанно привел Вендис в свою пещеру. А она, тихая и покорная, ждала от меня дальнейших действий.

Волчицы очень разборчивы, и не многим выпадает счастье быть любимыми ими. Этим можно гордиться. Любовь волчицы выделяет тебя из общего ряда мужчин. Волчицы любят лишь самых лучших. Я знал это, знал так же и то, что если не останусь с ней, то она уже никогда не выйдет замуж, будет жить в чьей-нибудь семье, например, своего брата, растить его детишек на правах тетушки. Этой гордой, умной волчице, которую, казалось, сама судьба избрала для роли жены вождя, придется довольствоваться немногим. Ну что ж, я сам жил так несколько лет, теперь пусть эта надменная девушка узнает, что мы рождаемся не для счастья.

— Ты очень красивая, Вендис, — холодно произнес я. — Но сейчас ты должна уйти.

Вендис застыла, неловко теребя пальцами край плаща.

— Что не так? — задала она самый нелепый вопрос, какой обычно задают девушки.

«Что здесь могло быть не так?» Только одно: я не любил ее. Нужно ли это объяснять? И почему я до сих пор не растолковал ей этого? Может быть, потому, что все еще малодушно оставлял себе маленький шанс: забыть навсегда свою прошлую жизнь и остаться здесь, с Вендис, с даками. И в этот раз я воздержался от отношений.

— Так надо, Вендис. Ты должна уйти сейчас. Я не могу остаться с тобой и не могу тебе ничего объяснить. Вендис смотрела на меня как-то по-детски виновато.

— Когда-нибудь ты объяснишь мне все? — спросила она, глотая слезы.

— Когда-нибудь, конечно, — заверил я.

Вендис развернулась и медленно, качаясь, словно пьяная, пошла прочь.

Я сидел, прислонившись к промерзшей стене пещеры, представляя, как спят в своих норах волки, свернувшись клубочком и прижавшись друг к другу, согревая своими телами родичей. И мне тоже следовало бы обратиться в волка и заснуть, греясь собственной шкурой. Но я давно уже так не спал. Все реже я стремлюсь принимать волчье обличье, лишь вынужденное преображение изредка заставляет меня это делать. Я всегда чувствовал свое отличие от людей, теперь я отчуждался и от волков. Окончательно замерзнув, я решил развести огонь. Костер занялся рыжими язычками пламени. Единственное светлое пятно в кромешной темноте невольно приковывало к себе взгляд.

Я смотрел в пламя костра, белое и ослепительное, такое же, как глаза моего Бренна. Пламя словно поглощало меня, манило, затягивало. Огонь, призывающий Землю. Земля, покорная Огню. Что за магия была между Землей и Огнем, между мной и Бренном? Выжженная Земля, навсегда запомнившая пламя, испепелившее ее?

Что-то неуловимое, чего я не мог пока понять, изменилось в Бренне. Его показное дурачество не смогло обмануть меня, он напрасно паясничал, делая вид, что он прежний Бренн, опасно веселый и непримиримый друг. И вглядываясь в магический танец огня, я вспомнил его слова:

«Видишь, что они со мной сделали?» Как я мог не обратить на них внимания тогда, почему не спросил, что за беда приключилась с ним? Кто эти «они», способные причинить горе моему вождю? Почему он хромал, он ведь умер от раны в живот, а после смерти разве мог кто-то нанести ему новую рану? Нелегко, заживо горя, интересоваться чужими проблемами. Но я должен был спросить его. Если бы я задал этот вопрос, может быть, уже этим я смог бы помочь ему. И внезапно я осознал, прочувствовал, словно пророчество, а может быть, разглядел в белом пламени, что этот незаданный мною вопрос породит долгую цепь несчастий, цепь, выкованную из ошибок и людского равнодушия, сковавшую меня и Бренна на долгие года, бесконечные столетия. Незаданный вопрос — результат человеческого эгоизма или просто равнодушия к страданиям других. Что я наделал?