Составив рапорт о положении полка, Асканаз приказал Саруханяну лично доставить пакет в штаб дивизии и дал ему еще несколько поручений. Сопровождающим Грачик взял Тартаренца, которого это очень обрадовало: ему ужасно хотелось потолковать о тревожащих его вопросах, а повода все не представлялось. Однако, от полка до штаба дивизии их подвезли на попутном грузовике, так что Тартаренцу так и не удалось поговорить по душам с Грачиком.

Время близилось к полудню, когда Грачик, выполнив поручения командира полка, возвращался с Тартаренцем. Они шли пешком. Тартаренц искоса поглядывал на новые нашивки Саруханяна, негодуя в душе: «И этот вперед вылез, новый начальник на мою голову объявился! В Ереване небось болтал об Ашхен, обещал мне быть хорошим другом… Посмотрим, сдержит ли он свое обещание…»

— Шагай быстрее, Тартаренц! — вдруг воскликнул Саруханян, ускоряя шаги. — Не слышишь, что ли, на нашем участке усилился огонь.

— Уф… — пропыхтел Тартаренц и мысленно добавил: «Как будто нельзя было придумать что-нибудь и не являться сегодня в часть… И как официально разговаривает, сказать ничего нельзя… Беги, миленький, беги, как бы не опоздать в гости на плов!.. Вон, приготовили тебе, угощайся на здоровье!»

Повинуясь окрику, он ускорил шаги, но сделал попытку перейти на фамильярный тон:

— Да не спеши ты так, товарищ Грачик, ногу подвернешь! Как попал я на фронт, дня без пальбы не было. И откуда ты знаешь, что на нашем участке? Да вот и перестали!

— Перестали — снова начнут… А ты или отстаешь, или выскакиваешь вперед, где не нужно. Вот и в тот день начал палить некстати. Если бы не Гарсеван, окончательно осрамил бы роту!

— Эх, не говори ты мне про Гарсевана… Заел он меня совсем, Грачик-джан…

— Гарсеван — чудесный человек, им вся Армения гордится!

— Ладно уж! Благодаря моей Ашхен из бессловесного чурбана человеком стал, а теперь меня ни во что не ставит!

— Не правильно ты говоришь, Тартаренц! Гарсеван суров и требователен, но он не дает никакой поблажки и себе. По-твоему, дружба в том, чтобы он каждому говорил: береги, мол, шкуру, или чтобы прощал ошибку? Пойми, Тартаренц, ты же на фронте, перед тобой враг стоит! Нельзя же по-домашнему себя вести. Если тебя не подтянуть, весь полк пострадает… Люди жизнью жертвуют ради своего полка! Вот узнал историю нашего Юрика? Такой молодой — и какая душа!..

— Ну что ж, разные бывают люди.

— Я о том говорю, что с чистой душой воевать надо! Вот как Юрик! И вообще хорошие у нас парни — и Игнат, и Унан, и Абдул…

— Ты от Рузан своей письма получаешь? — решил переменить тему Тартаренц. — Ашхен просто в восторге была от нее! Эх, узнать бы, вспоминают ли они о нас или уже забыли?

— И как у тебя поворачивается язык! Забыли!.. Да Рузан моя меня, наверно, и во сне и наяву видит. И она и мать все время мне пишут. И такие хорошие письма! А мать недавно написала: сообщи, говорит, подробный адрес, приеду повидаться с тобой, стосковалась очень!..

— Ну, это мать, а жене такая вещь и не придет в голову.

— Уж тебе-то жаловаться стыдно. У кого такая жена, как Ашхен, должен себя самым счастливым человеком считать! Когда мы про нее заговорим — и я, и Гарсеван, и все, кто в госпитале лежал, — чуть ли не фуражки с головы снимаем.

— А на кой мне это черт, если она будет там бог знает с кем путаться.

— Эй ты, брось гадости о ней говорить! — гневно воскликнул Грачик.

— Ого, этого еще не хватало! О собственной жене не смей говорить! Во-первых, ничего особенного я не сказал, а во-вторых, если она с вами хорошо обращалась, это я ее воспитал! Вот иди после этого, воспитывай жену, чтобы она другим добро делала, а какие-то Гарсеваны будут грозить на месте укокошить… Нечего сказать, хорошенькая история!

До расположения полка оставалось еще пройти около двух километров по холмистой равнине. Услышав гудение моторов, Грачик насторожился.

— Это немецкие бомбардировщики… серьезное дело затевается. И летят под охраной истребителей!.. — обернувшись, Грачик с тревогой сказал: — А где же наши летчики — Мкртумян, Алексеев?..

Он еще не успел закончить, как в небе показалась эскадрилья самолетов с красными звездами на крыльях: первая тройка истребителей, вторая, третья… Как жаль, что Грачик не знает, кто эти летчики! Он с восторгом следил за тем, как они вклинились в строй немецких бомбовозов и смело вступили в бой с самолетами сопровождения. Один из советских истребителей завязал бой почти над головами Грачика и Тартаренца. Испуганный Тартаренц отбежал и упал плашмя на землю за ближайшим холмиком.

— Ложись, Саруханян!.. Ложись, говорю тебе, не торчи на виду! — вопил он.

— Брось, пожалуйста, когда еще доведется такое увидеть?.. Вот так, поливай его огнем, умереть мне за тебя!.. Ой, жаль, выскользнул проклятый…

— Убьют тебя, ложись, говорю тебе! — продолжал кричать Тартаренц.

— Какое там убьют! Фашист сейчас за свою шкуру дрожит, ему не до нас!

— Так ведь пуле все равно, в кого ей попасть, — прошьет тебя, тогда иди разбирайся… Ну что за упрямая башка! Не боишься, что ли, что убьют — и конец тебе? А что я начальству буду отвечать? Оно же ни с чем не считается! Скажут: а ты где был, почему его не спас? С меня ведь ответ за твою шкуру спросят, пойми ты это!

Грачик слышал, но уже не обращал внимания на выкрики Тартаренца. Он весь был поглощен воздушным боем, то ликовал, то огорчался, смотря по тому, какая из сторон брала верх. Уже заметно было, что фашисты не прочь повернуть оглобли.

— Ага, оседлали тебя сверху!.. А ну, еще… дай ему, дай!

В тот самый момент фашистский истребитель, потеряв управление, метнулся вперед, затем, окутавшись черным дымом, перевернулся через крыло и грохнулся наземь. Послышался взрыв, и к небу взметнулся огненный столб. Остальные самолеты противника, вышли из боя и скрылись.

— Эй ты, дурной! — пренебрежительно прикрикнул Грачик, рывком поднимая с земли побледневшего Тартаренца. — Да как же ты такой картины не посмотрел?

— Влепили бы тебе парочку пуль, вот тогда спросил бы я тебя, какой ты картиной любовался!

— Ладно, ладно, оторвись ты от холма, идем уж!

Добравшись до штаба полка, Саруханян отправился к командиру на доклад. Тартаренц уже собирался вернуться в батальон, когда ему велели зайти к комиссару за газетами для подразделения. Тартаренц рад был случаю поговорить с Берберяном, узнать, как он настроен. Обрадовало его и то, что слова Саруханяна не оправдались — в этот день на участке полка никаких столкновений не происходило. Занявшие новые позиции противники лишь прощупывали друг друга.

В землянке комиссара дежурный боец вручил Тартаренцу газеты и сказал, что он может отправляться в батальон.

— Я хочу видеть комиссара.

— А зачем он тебе? Передай газеты, тебе это поручили. А комиссар занят сейчас.

— Да я же из дивизии… — замялся Тартаренц. Ему хотелось сказать, что он пришел из штаба дивизии, у него есть важные сведения для комиссара. Но боец мог передать его слова комиссару, а Тартаренцу сообщить было нечего. — Ну ладно, в другой раз! — пробормотал он и, взяв подмышку пачку газет, вышел из землянки.

Вдруг он вспомнил, что так и не успел поговорить с Саруханяном. Нужно отыскать его и попытаться вызвать его сочувствие.

— Слушай, Грачик-джан, — заговорил Тартаренц, — ты так и не посоветовал, что же мне делать с этим Гарсеваном. Увлекся воздушным боем и даже не дослушал меня… А ведь он мне грозит… и знаешь чем? Грозит расстрелять меня! К кому же мне обратиться с жалобой?

Саруханян уже не стал церемониться с Тартаренцем.

— На строгость командира нельзя жаловаться. Вместо того чтобы задуматься над тем, почему так строго относится к тебе Даниэлян, ты бегаешь и расспрашиваешь, кому пожаловаться на него! Жалуйся сам на себя, если уж хочешь непременно жаловаться, и постарайся быть хорошим бойцом. Приказ начальника — это закон! Ты должен хорошенько усвоить это, понял?

— Есть такое дело: приказ начальника — закон! — поспешил повторить Тартаренц, понимая, что ему нет смысла вступать в пререкания с Саруханяном.