Мхитар Берберян, которому также «приказано было отдыхать», сообщил, что встретил у подъезда госпиталя Ашхен и они решили вдвоем навестить Асканаза. Не возражает ли товарищ командир?

— Вот и славно! Не так ли, Нина Михайловна? — засмеялся Асканаз, одновременно отвечая Берберяну и обращаясь за подтверждением к Нине, которая только молча улыбнулась в ответ.

Через несколько минут в комнату вошли Ашхен и Берберян.

На Ашхен было легкое летнее платье. Лицо ее сияло радостью, она выглядела еще красивей, чем обычно. Поцеловав Нину, она весело протянула руку Асканазу. Не выдержав ее пристального взгляда, Асканаз отвел взор и молча поцеловал ее руку.

В военной форме Берберян выглядел статным и подтянутым. Ему уже было присвоено звание батальонного комиссара. Хотя ему теперь приходилось часто и подолгу встречаться с Асканазом и они дружески сблизились, но батальонный комиссар всегда держался с командиром полка без излишней фамильярности.

Ашхен что-то нашептывала на ухо Нине. Видно было, что вначале Нина отказывалась, но в конце концов уступила настояниям новой приятельницу. Ашхен весело обратилась к мужчинам:

— Отправляем вас на пятнадцать минут в ссылку на кухню. Ну!..

Асканаз и Берберян со смехом вышли. Нина быстро сбросила военную форму, переоделась в легкое платье и туфли на высоких каблуках (ее маленький чемодан был с нею: она собиралась к Шогакат-майрик). Ашхен с восхищением оглядывала Нину в ее легком и тесно облегающем платье.

— Вот и хорошо, — сказала Ашхен с удовлетворением. — А то я чувствовала бы себя совсем неловко в обществе трех военных.

— А теперь за стол, — заявил Асканаз, когда мужчинам разрешено было вернуться в комнату. На кухне они успели посовещаться.

Стол выдвинули на середину комнаты. Нина с Ашхен разложили на блюда фрукты, присланные Асканазу из Двина. Через несколько минут явилась соседка; она несла двух жареных цыплят со всеми приправами, две бутылки белого вина и пиво.

«Получилось что-то вроде тайного сборища… — подумал Асканаз. — Что скажут, если узнают, Шогакат-майрик и Вртанес?.. Но он решил промолчать, чтобы не испортить настроение товарищам. Войдя в роль хозяина, он начал угощать и развлекать гостей.

— Погодите, Асканаз Аракелович! — не дала ему развернуть свои таланты Нина. — Хоть мы и в вашем доме, но позвольте уж хозяйничать нам… Я принимаю шефство над вами, Ашхен — над Мхитаром Нерсесовичем. Согласны?

— Согласны! — воскликнули Ашхен и Мхитар в один голос.

Скромный ужин показался всем на редкость вкусным, может быть, потому, что все понимали — едва ли вскоре представится второй подобный случай.

Ашхен разлила по стаканам золотистый «Воскеваз» и взяла в руки свой стакан. Откинув упавшие на лоб каштановые пряди, она сияющими глазами обвела друзей:

— Пью за здоровье всех троих! Дорога у вас одна: фронт, лишения, подвиги… Желаю вам победоносного возвращения, мои дорогие! — И, наклонившись, она чокнулась со всеми.

— Спасибо! — отозвалась Нина. — Но не отделяй себя от нас: ведь то, что ты делаешь в госпитале для бойцов, уже превратилось в легенду. Итак, и за твое здоровье вместе с нами!

— Ну, нет, я все же сижу в тылу, — улыбнулась Ашхен и, чувствуя, что сейчас можно выполнить просьбу мужа, прибавила: — С вами будет Тартаренц. Крепко надеюсь, что в новой обстановке он сумеет оправдать себя.

Ашхен произнесла эту фразу одним духом: она не хотела подчеркивать свои слова, опасаясь, что командир и комиссар могут придать им какое-то особое значение. Боже сохрани, Ашхен ни о чем не просит, она лишь хочет дать понять, что и в ее семье есть защитник родины…

Асканаз, поднявший бокал с вином, взглянул на Ашхен. Этот взгляд, казалось, проник в ее душу: ведь он-то знал, сколько пережила она из-за Тартаренца!..

— Пью и за твое здоровье, Ашхен, от души желаю, чтобы побольше было таких женщин, как ты! Ведь Гарсеван Даниэлян считает, что подобного тебе врачевателя больных не рождала еще армянская земля!..

— Ну, он просто пристрастен ко мне, как и всякий выздоравливающий больной! — с улыбкой отозвалась Ашхен; она еще не решила, хорошо ли сделала, упомянув про Тартаренца, или это вышло некстати.

Ели и пили, говорили о важных вещах и о пустяках. Берберян так воодушевился, что наговорил комплиментов и Ашхен и Нине.

Было уже близко к полуночи, и Ашхен забеспокоилась; у нее не было ночного пропуска. Нина с радостью согласилась на предложение Ашхен переночевать у нее. Они распрощались с Асканазом и вместе с Берберяном вышли на улицу. Перед дверью квартиры Ашхен Берберян задержался, попрощался с приятельницами и поспешил домой, размышляя по дороге: «Завтра… присяга, прощание, фронт… Разлука со своими стариками». Он у них единственный! Мать целыми днями одна. Кто будет утешать ее? Отец? Он так мало бывает дома. Если б нашелся кто-то близкий, чтобы в некоторой степени заменял его… Близкий и родной. Если бы Ашхен!.. Мхитар Берберян впервые в жизни был так взволнован и сам сознавал это. Но дома он постарался ничем не выдать своих чувств перед матерью, с которой ему предстояло расстаться впервые в жизни.

Асканаз проснулся очень рано. Ему хотелось часом раньше добраться до части, лишний раз проверить ее подготовленность к предстоящему параду. Быстро собравшись, он хотел сесть за завтрак, когда в дверь постучали. В комнату вошла Шогакат-майрик и опустилась на стул, с трудом переводя дыхание. Лицо у нее было измученное, под глазами яснее наметились мешочки, веки были воспалены. К Асканазу вернулось чувство, которое он испытал накануне вечером при виде собравшихся за столом друзей: он не должен был так отдаляться от матери в эти последние дни!.. Должно быть, ее привело к нему что-то чрезвычайное. Асканаз почувствовал это. Он присел рядом с Шогакат-майрик, терпеливо выжидая, пока она отдышится.

— Асканаз… — со сдержанным волнением заговорила наконец Шогакат-майрик, — не смотри на меня так, ничего со мной не случилось. Как скала, все вынесу… Но скажи мне, научи, ведь… от Зохраба нет писем… завтра ты уезжаешь, уезжает и Ара… трое сыновей!.. Скажи, нельзя ли, чтобы хоть четвертого, Вртанеса мне оставили?

— Вртанеса? А что случилось? — спросил Асканаз.

— Ночью Вртанес сказал мне, что он тоже едет с вами на фронт… будет работать в армейской газете.

— Ну что ж, работа для него подходящая.

— Говоришь, подходящая? Но я хотела бы, Асканаз-джан, чтобы он… — Голос ее оборвался. Помолчав немного, она тихо добавила: — Ни одного мужчины в доме не останется!.. Так нельзя ли, чтобы из четырех сыновей хотя бы одного, старшего, мне оставили? Ну, что ты мне скажешь, не подать ли мне такую просьбу?.. Напишу, мол, так и так…

Она замолчала, желая, чтобы Асканаз сам понял ее мысль.

— Нет, майрик-джан, — мягко отозвался Асканаз, — никакой такой просьбы писать не надо, ведь этим ты оскорбишь прежде всего Вртанеса. Я даже думаю, что все это ты говорила потому, что расстроена. Пойми, ты должна гордиться тем, что все четыре сына уходят защищать родину! Враг дошел уже до Кавказского хребта. Если придет  о н… конец всей нашей жизни!

— Ну, раз так… Хотелось твоего совета спросить, сынок… Сердце у меня сжимается, — чтобы петля сжалась также вокруг шеи безбожного фашиста!

Шогакат-майрик вытерла глаза, встала, подошла к Асканазу, поцеловала его, погладила по спине. Видно было, что ей хочется еще что-то сказать. Но Асканаз не спрашивал, а сама она не решалась рассказать ему, рассказать о недуге Ара. С чего начать? Да и нужно ли Асканазу знать об этом? Это может унизить младшего брата в его глазах! Так и не решившись открыть сердце Асканазу, Шогакат-майрик сказала:

— Радует меня, Асканаз-джан, что ты так хорошо военное дело знаешь и передашь свой опыт брату, если ему трудно будет!

Асканаз ласково поговорил с ней, успокоил ее и, пообещав зайти вечером, поспешил в часть.

Настало ясное августовское утро. Малый Арарат, отогнав тучи, сиял на фоне чистого неба. Большой Арарат, надвинув на лоб огромную снежную папаху, закутался в облака.