— Родные мои, — обратился он к Гарсевану, Аракелу и Габриэлу, — сами знаете, мы всегда хотели жить мирно. Но вот началась война, и вы идете на фронт. Будьте отважны, ведь недаром у нас в народе говорится, что на смелого человека собака только лает, а труса — кусает. Слов нет, силен фашист, да только на кого он идет? На русских! Так ведь русские сумеют за себя постоять! Держитесь, чтоб не отставать от русских братьев, бейте так, чтобы раскрошились зубы у врага! Помните, что мы надеемся на вас.

А ты, сестрица Сатеник, утешайся тем, что родила такого сына-смельчака! Он любому мужчине не уступит. Ведь мужчина на то и рожден, чтоб всякую беду грудью встречать. Вернется он цел и невредим с войны, красавицу невестку в дом приведет, и все горести с твоего сердца словно чистой родниковой водой смоет.

Сатеник, слушая Наапета, кивала головой и взволнованно повторяла: «Да, дожить бы до этого, увидеть ту девушку, которую полюбит мой Габриэл… Ведь ни словечком не обмолвился сынок мой, любит ли кого или нет!.. Умереть за него и за любимую его!..»

Позавтракав, все встали и пошли гурьбой к вокзалу.

Габриэл шагал позади всех, ведя мать под руку. За последние два-три года Сатеник впервые выходила из дому.

На перроне было столько народу, что казалось, иголке некуда было упасть. Неслись оглушительные звуки духовой музыки. Глядя на лица отправляющихся на фронт воинов и провожающих их родных, становилось ясно, что эти последние минуты перед прощанием были наиболее тяжелыми. Об этих тяжелых переживаниях можно было скорее догадаться по выражению лиц и полным тоски взглядам, чем по тем коротким фразам, которыми они обменивались. Даже тогда, когда умолкала музыка, люди говорили о самых заветных вещах не шепотом, а в полный голос. Словно и не было больше тайн, словно самое заветное делалось явным для всех и самое удивительное было в том, что все эти заветные тайны были очень схожи: здесь мать что-то говорила сыну, там девушка — юноше, дети — отцу.

Призывники собрались в заранее указанном месте; их окружили родные. Тут же была и семья Шогакат-майрик. Ашхен, приехавшая на вокзал вместе с Ара и Маргарит, подошла к Габриэлу, ласково поцеловала его в лоб и попросила познакомить ее с Сатеник. Приветливость Ашхен наполнила нежностью сердце Сатеник, и она сожалела, когда узнала, что Ашхен уже замужем. Внутренним материнским чутьем она догадывалась, что в сердце сына закралась любовь, но никак не могла угадать, кто его любимая.

После того как представитель городского военкомата объявил митинг открытым, на импровизированной трибуне появилась пожилая колхозница. Это была мать Унана Аветисяна, который накануне выступал на митинге в парке «Флора». Сдвинув головной платок назад, она с минуту внимательно оглядывала толпу. Сатеник не сводила с нее глаз. Она с трепетом ждала, что скажет эта женщина.

— Бесценные наши воины, — негромко начала та, — я своих пятерых сыновей — Унана, Айказа, Геворка, Амаяка, Ашота — посылаю на фронт… Поцеловала их в лоб и отправила, чтобы они защищали нашу большую и могучую страну. Каждый из вас — светильник своего очага. Раз нужно отразить злого врага, идите, родные, несите суд и возмездие врагу, с честью и победой вернитесь домой, к своим семьям. Унан-джан, ты вырос на земле нашего Зангезура, дышал свежим воздухом горы Навс, пил студеную воду реки Цав, честно трудился в совхозе. Так смотри же, докажи и на фронте, что молоко матери тебе впрок пошло. Верю я, что и там вы, братья, не посрамите своего имени. Все мы, матери, будем ждать, чтоб наши дети вернулись с победой, вернулись в наши материнские объятия.

— Молодец наша Ханум! — воскликнул Наапет, устроившийся вблизи от трибуны.

Сатеник старалась не пропустить ни одного слова из выступления Ханум. Пятерых сыновей… И как хорошо она сказала: «Вернитесь в материнские объятия!.. Ах, Габриэл, что бы там ни было, вернись в объятия матери!» Сатеник прислушивалась к многоголосой толпе, но не отрывала глаз от Ханум, которая стояла неподалеку от нее.

Слово предоставили Мхитару Берберяну. Левой рукой он отбросил прядь волос и заговорил сначала тихо, а потом возвысил голос.

— Мы, провожающие вас сегодня мужчины, способные носить оружие, не прощаемся с вами: ведь мы встретимся с вами там, на фронте!.. Велика наша отчизна, и неисчерпаемы наши силы. Там, на передовой линии, уже сражаются наши братья, сыны русского, украинского и других братских народов. Станем и мы плечом к плечу с защитниками нашей родины, оправдаем доверие взрастившего нас армянского народа!

Прозвучали слова приказа, и призывники стали прощаться с родными. Зохраб твердо решил не изменять присущему хирургам самообладанию. Он поцеловался с родными, вытер платком глаза жене, несколько мгновений не выпускал из объятий маленькую Зефиру и поднялся в вагон так, словно садился в автомашину, отправляясь на очередную серьезную операцию. Вслед за ним в вагон поднялись Гарсеван и Аракел, доверив попечению деда Наапета «свои дома и семьи».

Габриэл, все время стоявший рядом с родителями, подошел к Ара, Маргарит и Ашхен, чтобы попрощаться с ними. Сатеник, затаив дыхание, следила за каждым движением сына. Габриэл обнял Ара, еле сдерживая волнение. Взяв за руки Маргарит и Ашхен, он обратился к матери:

— Мама-джан, и Маргарит, и Ашхен дали мне слово часто навещать тебя. Они будут писать мне все, что ты им поручишь, так что не беспокойся…

Сатеник уже не смогла сдерживаться, разрыдалась и с плачем произнесла:

— Похоронил бы ты меня лучше, а потом уехал!

Ашхен обняла Сатеник:

— Нет, мать, ты должна жить для Габриэла, чтобы он был спокоен за тебя. Посмотри на Ханум — ведь она пятерых сыновей провожает на войну!.. И наш Габриэл будет там, среди тысячи верных и храбрых товарищей…

И Ашхен с такой любовью поцеловала Габриэла, что Сатеник прониклась к ней полным доверием. Более сдержанно поцеловала Габриэла Маргарит.

А Габриэл взглянул на отца, перевел взгляд на мать, и его сердце сжалось от сознания, что у Сатеник нет никого ближе, чем он, ее сын. С этим тяжелым чувством он и сел в вагон.

Поезд тронулся. Сотни рук махали шапками, платками, посылая прощальный привет отъезжающим воинам. Поезд уже давно скрылся за поворотом, но на перроне все еще стояла толпа людей.

На привокзальной площади Ара наскоро попрощался с Маргарит и Ашхен: его вызывали к двенадцати часам в военный комиссариат. Вртанес, Седа и Елена уехали на машине.

Мхитар остался с Маргарит и Ашхен. С Маргарит он познакомился за несколько дней до этого у Вртанеса, а сейчас Маргарит познакомила его с Ашхен.

Ашхен протянула руку и почувствовала, что Мхитар слегка задержал ее. Она внимательно взглянула в лицо Мхитару. Это сын соседки Шогакат-майрик; как же случилось, что она ни разу не видела его? Ведь она несколько раз бывала у Ара! Ашхен подумала об этом и опустила глаза, чувствуя, что не может выдержать пристального взгляда Мхитара.

— Как вы хотите? — обратился к подругам Мхитар. — Поедем ли в трамвае или подождем немного и возьмем такси?

— Я пойду пешком, не хочу ни в трамвае, ни в такси, — заметила Ашхен.

Не зная, чему приписать желание пройти пешком длинный путь от вокзала до центра города, Мхитар спросил:

— Разрешите проводить вас?

— Пожалуйста, если вы не прочь идти с нами пешком.

— С вами — да, — с улыбкой отозвался Мхитар, который был человеком очень сдержанным и не имел привычки говорить любезности хорошеньким девушкам.

Не придавая никакого значения словам Мхитара, Ашхен взяла под руку Маргарит и свернула на проспект, ведущий к центру города.

— Вы кого провожали? — спросил Мхитар.

— Всех! — коротко ответила Ашхен.

— Простите… Я предположил, что вы провожали брата или мужа…

Ашхен так и не поняла, сказал ли Мхитар эти слова без всякого умысла, или же, зная что-либо (ведь в семье Вртанеса кто-нибудь мог рассказать ему о ее семейных делах), хотел уколоть ее. Она тяжело переживала недостойное поведение Тартаренца, и ей казалось, что весь город уже говорит о дружбе ее мужа и Заргарова.