— Как на могилу?

— Сейчас не время для расспросов, Гарсеван, пойдем, на месте все узнаешь. Мать очень просит, нельзя отказать.

— Но я и без просьбы, Ашхен-джан… Эх, времена, времена! Могила Грачика… А давно ли было — Ереван, госпиталь… Пойдем уж, пойдем! Где же Нвард-майрик?

— Разрешите обратиться, товарищ майор?! — вытянулся перед Гарсеваном Абдул.

— Ну, обращайся, чего там?

— Рапортую о том, что жена моя Фатьма, сын Касум и мать Зульфия прибыли на станцию Баку!

Гарсеван с доброй улыбкой пожал руку Абдулу:

— Вот видишь, не напрасно ты распевал: «Добро пожаловать, моя бесценная Дильбар!» А теперь уж можешь спеть: «Добро пожаловать, моя бесценная Фатьма». А где же они?

— Да вот! Фатьма, азиз, вот мой товарищ и начальник! Ана-джан, познакомься с Гарсеваном: там мы были с ним словно родные братья!

Приветливо улыбающаяся Ашхен тоже познакомилась с матерью, женой и сынишкой Абдула.

— Не утерпели они, — объяснил сияющий Абдул. — А Фатьма решила, что лучше приехать в Баку и увидеться со мной на несколько часов раньше. Жена у меня — умница, это я дурак не догадался о том, что моя Фатьма не будет зря сидеть и дожидаться в Евлахе. Напрасно и расстраивался, когда ты сказал, что другой маршрут у нас.

— Абдул-джан, — прервала его Ашхен. — Ты нас извини, мы спешим…

— Если не секрет…

— Да нет. Ты помнишь Грачика Саруханяна?

— Ну, как не помнить…

— Мать его здесь. Хотим поехать на кладбище…

— Ой, да что ты говоришь!.. Я непременно… Фатьма, азиз, нас теперь и сам Азраил не разлучит, но я сейчас по очень важному делу должен с товарищами…

В ворота бакинского кладбища вошла маленькая группа людей. Пройдя по аллее шагов сто пятьдесят одетая в черное женщина остановилась и тихо произнесла:

— Вот здесь лежит мой Грачик.

Рузан прижала платок к глазам.

Слева от аллеи аккуратная железная ограда окружала маленький участок земли.

Нвард-майрик открыла небольшую железную калитку. С высокого пьедестала, поставленного в головах могилы, взглянул на столпившихся у решетки Грачик Саруханян. Ашхен, Гарсеван, Абдул и присоединившийся к ним на станции Ара полными слез глазами рассматривали изваянный из гранита бюст погибшего соратника, вокруг которого расставлены были на пьедестале кадочки с цветами. Видно было, что чья-то заботливая рука ухаживает за ними. Вокруг могильной плиты посеяна была бархатно-зеленая трава, в ногах росли две елочки. К самой ограде был проведен водопровод. Нвард-майрик отвернула кран, и полилась студеная струйка. Взяв с пьедестала металлическую чашку, она несколько раз ополоснула ее холодной водой, наполнила и протянула Гарсевану:

— Освежи сердце…

Гарсеван выпил и оставшимися каплями воды окропил могильную плиту. Нвард снова наполнила водой чашу и протянула Ашхен:

— Освежи сердце…

Так же «освежили сердце» и Абдул и Ара. После этого обряда Нвард села на длинную скамейку под оградой и рукой показала товарищам сына: «Садитесь и вы».

И Гарсеван я Ашхен предполагали, что мать и невеста погибшего будут плакать и причитать на его могиле. Но лицо Нвард-майрик было так же неподвижно, как изваянное из гранита лицо ее сына. Только в глазах горела живая, неумирающая скорбь. Рузан переводила взгляд с Ашхен на Ара. И казалось Ара, что она вспоминает те дни, когда он лечился в Баку и перед отъездом на фронт зашел к ним проститься; как крепко поцеловала его тогда Рузан, как бы желая, чтобы он передал Грачику любовь и матери и невесты! Но сегодня Рузан молчала…

— Знаю я, удивляетесь вы, родные мои, как удалось мне перевезти сюда тело Грачика, устроить ему могилу…

— Эх, майрик… — только и смог произнести Гарсеван.

— Да, родные мои, вот как было дело. Получила я «черный листок» — и померк для меня белый свет… Что мне было делать?.. Ведь отец моего Грачика умер еще в двадцать восьмом году. Грачика вырастила и поставила на ноги я сама… Приносили мне газеты, показывали, какие хорошие вещи писали о моем Грачике! Пришли из военкомата, сказали, как жалеют о том, что такой герой умер, пенсию мне назначили… И вот сказала я себе: «Раз в такой чести сынок мой был, нужно и матери его постараться, чтоб его имя не забылось, чтоб о делах его люди помнили… Если он будет спокойно лежать в родной земле, легче будет и мне… Да и то хорошо, чтобы молодые видели его могилу, следовали его примеру…»

Ашхен привлекла молча плакавшую Рузан и усадила рядом с собой.

— И вот встала я, пошла прямо к самому большому военкому в нашем Азербайджане. Спасибо ему, встал он мне навстречу, попросил меня сесть, а сам стоит. Я ему: садись, мол, после тебя сяду. А он мне в ответ: «Нет, наш долг — стоять в знак почтения перед матерью…» И вот рассказала я ему: так, мол, и так, вам хорошо известно, где погиб мой сын и где его похоронили; так дайте мне бумагу, чтобы могла я поехать, привезти тело его, — пускай спит в земле родного города… Вижу, военком лоб себе трет, задумался. «Нелегкое, говорит, это дело, велика наша отчизна, а могилы наших погибших бойцов священны повсюду…» Я ему в ответ: «Конечно, священны, но у меня только и был на свете что этот единственный сын; стара я уже, поседели у меня волосы, вот и хочу, чтоб эта священная могила была от меня близко… Хочется мне хоть могилу его цветами украсить!» Дай бог ему долгой жизни, военкому тому, — дал мне все бумаги, какие требовались…

Мимо ограды проходили в эту минуту муж с женой, бабушка и внучек. Увидев тонкую струю воды, стекавшую в каменную чашу, мальчуган жалобно попросил:

— Воды мне…

— Сейчас дам тебе, родной мой, сейчас… — быстро вскочила с места Нвард-майрик, тщательно прополоскала чашу и, наполнив водой, протянула ее ребенку.

Мальчуган несмело взял чашу и стал пить, проливая воду на себя. С такой же готовностью Нвард-майрик напоила водой и бабушку ребенка.

— Пусть будет бессмертной, как вода, память твоего усопшего, сестрица! — произнесла старая женщина, возвращая чашу.

— И вот получила я бумаги… — продолжала Нвард-майрик, снова опускаясь на скамейку, — и поехала в Новороссийск. Хорошее было время — наши гнали врага. Легче стало у людей на сердце. Правда, не высохли еще слезы, но люди уже могли смеяться… Да, значит, приехала я в Новороссийск и прямо пошла к коменданту; дай ему бог здоровья — тоже воевал он, глаз у него поврежденный. Принял он меня хорошо, выслушал и говорит, как и военком в Баку мне говорил: «Зачем хочешь перевозить, разве не умеем мы чтить память погибших?» А я ему и объяснила: «Не сомневаюсь я, что в почете будет у вас могила Грачика, но ведь материнское сердце…» Не стал он настаивать, послал со мной людей, пошли мы, отыскали…

Казалось, слезы начали душить Нвард; но она сдержала их, отпила глоток воды и медленно продолжала:

— Ах, точно ждал мать сынок мой — не очень и изменился… Сделали ему новый гроб… Ну, рассказывать долго… Села я в поезд, привезла в Баку. Весь наш Свердловский район встречать пришел. И военком тоже был..» Спасибо всем, помогли, устроили почетные похороны: духовой оркестр был, из ружей стреляли… Все, что с молодых лет скопила, все распродала; родные и друзья тоже помогли. Устроила я могилу Грачику. Под конец пошла я в райсовет и попросила: «Помогите мне провести воду, поставить кран у ограды!» И эту мою просьбу уважили… Вот теперь, сами видели, подаю я прохожему воду, пьет он и благословляет память моего Грачика… А что еще нужно матери?..

Все молчали. Одна Рузан плакала, закрыв лицо руками.

Ара словно забыл о том, как обезображено его лицо. Он слушал Нвард, и ему казалось, что это говорит его мать… Но даже в эту минуту он не представлял себе, как он встретится с Маргарит, от которой получил письмо за два дня до выезда из Берлина.

Нвард наполнила водой небольшую лейку, по деревянным ступенькам поднялась к бюсту Грачика и стала поливать горшки с цветами, расставленные на пьедестале. Спустившись вниз, она села рядом с Ашхен и взяла ее за руку:

— Дай, Ашхен-джан, дай мне приложить твои руки к глазам… На твоих руках покоилась в последний раз голова моего Грачика…