Денисов встал, несколько раз прошелся по комнате. Это было как бы сигналом — дверь открылась, и в комнату вошла группа женщин. Старшая из них с волнением произнесла:

— Хотели видеть нашего освободителя… Дай мне поцеловать тебя, сынок! — Целуя: в лоб Денисова, она внимательна взглянула ему а лицо, и от ее взгляда не ускользнуло, что в глазах у него горе.

Денисов поцеловал ей руку и спокойно сказал:

— Ваша спасительница — это вся Советская Армия!

— Так-то так, на ведь в наш город первым нашел ты вместе со своими орлами! Пусть, же наш освобожденный город будет одним из многих на твоем пути, родной мой.

— Спасибо.

И каждая из женщин рассказывала Денисову о своей горе, и для каждой он находил слова утешения.

— А вы помните мою Дашеньку? — обратилась к нему снова пожилая женщина. — Она подругой Марфуши была, к вам ходила.

— Ну как же, — поспешил отозваться Денисов, хотя, говоря по правде, не помнил, которую из многочисленный подруг Марфуши звали Дашей.

— Вот и ее тоже угнали, ее тоже! Марфушенька-то попроворнее, сумела сбежать. Говорят, отличилась на войне, мужа хорошего себе нашла… Ну, дай ей бог счастья! А мы только а том и думали, как бы дождаться прихода наших. Желаем вам поскорее и других так же освободить!

Теперь Денисов уже овладел собой. Он видел родных людей, видел в их глазах и ласку и требование… Перед нам вставал образ Аллы, тубы Аллы шептали ему знакомые, задушевные слова, которые были так дороги ему…

— Оксана!

Ведя за руку Аллочку, в комнату вошла Оксана и почти без чувств упала на руки Денисова. Гладя ее по голове, Денисов шептал ей слова утешения и ласки, но рыдания Оксаны не унимались. Накопившиеся за три мучительных года чувства тоски, боли, перенесенные страдания и пытки пересилили ее волю, и она не могла овладеть собой.

— Она переносила горе и страдания гораздо легче, чем переносит радость избавления, — заметил Васильчук, бывший свидетелем этой встречи.

Крепко держась за Васильчука, Аллочка испуганно смотрела на плачущую мать, затем пристально стала вглядываться в Денисова, которого не узнавала. Видно было, что девочку поразил его генеральский мундир. Странно было то, что Аллочка не чувствовала прежнего ужаса при виде незнакомого дяди и плачущей матери. Правда, мама плакала, но незнакомый дядя в военной одежде с орденами на груди ласково обнимал и утешал ее, не кричал и не сердился. А плакала мама потому, что нет тети Аллы, а Микола еще не пришел. Денисов подвел Оксану к кушетке, бережно усадил ее и подошел к Аллочке:

— Маленькая моя, ты не помнишь меня, да? А вот дядя Андрей тебя помнит хорошо! Ты говорила: вырасту — буду артисткой. Вот наденем на тебя хорошенькое платьице, и ты опять будешь читать стихи, да?

Аллочка, казалось, узнала Денисова. Ведь все эти три года ребенок тосковал по родным приветливым голосам отца и дяди, в которых она видела своих защитников… На ее лице появилась улыбка, и она, запинаясь, спросила:

— А тте ббольше нне ппридут, ннет?

— Нет, нет, никогда уже не придут, моя хорошая!

Аллочка совсем успокоилась, и Васильчук отвел ее в другую комнату. Коробка с конфетами окончательно отвлекла внимание девочки. Оксана вытирала непрерывно льющиеся слезы. Она подняла глаза на Денисова, с трудом произнесла: «Алла…» — и снова разрыдалась.

— Знаю, Оксана, все знаю, — тихо сказал Денисов. — Возьми себя в руки, думай о ребенке.

— Не проходит боль в сердце, мне кажется, что мне суждены вечные слезы!

— Всего лишь день, как ты спаслась, милая Оксана. А насчет вечности не надо говорить. Я сделаю все, чтобы тебе было хорошо.

Оксана чувствовала, что не сможет успокоиться, пока не расскажет Андрею Федоровичу хотя бы в нескольких словах о пережитом и испытанном.

— Когда я узнала о гибели Павло… — начала она, — я провела много бессонных ночей, но мысль о детях и близость Аллы поддерживали меня. Но вот в одну ужасную ночь, год тому назад, когда Микола ушел, чтобы доставить письмо Васильчуку, меня арестовали…

Оксана умолкла. Видно было, что ей трудно говорить.

— Ах, это невозможно забыть, — со слезами на глазах продолжала Оксана. — Вводят в комнату Аллу, по ее измученному лицу я понимаю, как ее терзали проклятые гады!.. Нашелся предатель, а то бы ее никогда не схватили. Алла смотрит на меня такими глазами, что я понимаю: надо отказываться от всего, говорить, что я на знаю ее. И, представь себе, Андрюша, я ведь сумела взять себя в руки! Спрашивают меня, а я так хладнокровно: «Никогда не видела ее и не знаю!..» Они хотели, чтобы я ее опознала, чтоб рассказала о поручениях, которые мне давала Алла. Ты же знаешь, к чему бы это повело!..

— Знаю! — кивнул головой Денисов.

— Это мне не дешево обошлось!.. Правда, все эти мучения показались мне пустяком, когда через несколько дней меня отвезли за город, на опушку леса, и подвергли новой, еще более изощренной пытке… Ты понимаешь, заставили меня своими руками рыть яму… И вот привозят связанных — одного, двух, десять… Считаю и вдруг вижу Аллу… Хочу кричать — нет голоса… Не знаю, что было потом… Я пришла в себя уже на нарах барака.

— Ответят они, за все ответят! — глухо выговорил Денисов.

— Так и валялась несколько дней на голых досках. И вдруг кто-то гладит меня по голове. Открыла я глаза, вижу — Клава. Сердце у меня так и забилось… «Ты как сюда попала?» — кричу. (Ведь Аллочку я у нее на руках оставила…) А она мне в ответ: «Схватили и меня, требуют сведений о подпольной организации. А ты же знаешь, что мне ничего не известно. Но зато я могу сообщить тебе хорошую весть: этого подлеца Василия Власовича партизаны повесили на телеграфном столбе». Немного полегчало у меня на душе. Хотя бы маленькое возмездие… Но мой Микола… бесстрашный мой сынок!

— Да, Микола… — Денисов тяжело вздохнул.

— Нет у меня сил рассказывать, Андрюша. Микола был моей опорой, настоящим мужчиной в доме!.. Узнал, что, меня арестовали, и кинулся спасать маму, бесстрашный мой!.. Ночью выбежал из дому… Подумай только, хотел спасти меня из рук фашистов!.. Кинулся с молотком на часового перед домом Шульца… Вот и схватили его… Узнала я, что его мучили, допрашивали, но мой благородный мальчик умер под плетьми, так и не сказав ни слова!

Денисов молча гладил голову Оксаны.

— Усаживала я Аллочку куда-нибудь в уголок и стирала грязное белье этим гадам. Так и проходили мои дни. Смотрела я на Аллочку, и сердце у меня разрывалось. Даже сейчас не могу решить — сон или явь!.. Тот ли страшный сон мне приснился, или сон то, что я здесь, на свободе, и вижу тебя… Дай мне заглянуть в твои глаза, поцеловать тебя: это ведь ты, Андрюша… моей… моей Аллы…

Денисов послушно присел рядом с Оксаной, словно ребенок подчиняясь ее воле.

Оксана долго не могла оправиться от потрясений. Она медленно возвращалась к жизни, попав в родную, привычную среду.

Оксана переселилась в новую, удобную квартиру, и Денисов позаботился о том, чтобы она не испытывала никаких трудностей. Светомаскировка еще не была отменена, но линия фронта с каждым днем удалялась от Краснополья, и Оксана уже без тревоги укладывала Аллочку спать. Теперь девочка спокойно и безбоязненно соглашалась лечь в постель, Оксана присаживалась рядом с ней, держа ее маленькую ручку в своей и… рассказывала. Да, рассказывала, и это было самым тяжелым для нее. Она вынуждена была рассказывать ребенку лишь то, что не могло огорчить ее. А девочка все требовала, чтобы ей говорили о папе, о тете Алле, о братце Миколушке. Но что могла рассказать ей Оксана о них? Говорить ей о смерти?.. Да разве способна была Аллочка понять, что такое смерть, если она даже неодушевленный мир считала живым и, одухотворяя предметы и вещи, говорила с ними, как с живыми существами?

Как-то вечером, уложив Аллочку, Оксана сидела около ее кровати.

Мысленно перебирая знакомых, она остановилась на одном из них. Его образ еще стоял перед ее глазами, когда в дверь постучались. Она вскочила с места и широко распахнула дверь.