— Понимаю, что ты хочешь сказать: сейчас не только семья Аракела, но и весь армянский народ следит за тем, как ведет себя каждый из его сынов. Ты не хочешь, чтоб Аракел оставался во втором эшелоне? Ему будет дано разрешение вернуться в часть, пусть только немножко поправится и привыкнет к новым условиям.

— Спасибо, товарищ полковник, но я просил бы разрешить мне взять его с собой в мою штурмовую роту. Ведь он не может смотреть в лицо никому из товарищей… душа у него горит!

Асканаз подумал и решительно сказал:

— Ладно, разрешаю. Но помни: высота Долгая должна быть нашей!

Лицо Гарсевана просияло.

Вместе с Гарсеваном Асканаз вышел из блиндажа, чтобы проверить подготовку штурмовой роты. Пока Асканаз обходил окопы, Гарсеван отозвал в сторону Аракела, сообщил ему, что комдив согласился дать ему возможность принять участие в штурме высоты, и хотел было расспросить о том, что он претерпел в плену.

— Не надо, Гарсеван-джан, не спрашивай об этом! — тихо сказал Аракел. — Меня поддерживала лишь надежда на приход наших!.. Несколько раз пытался я уйти к партизанам, спастись из ада… Но об этом я расскажу после! Обо всем, что нам пришлось испытать в неволе, могут рассказать и те два бойца, которых тоже приняли обратно в часть…

Аракел не успел докончить — в их сырой окоп вошел Асканаз. Было уже за полночь. Луна по-прежнему скрывалась за тучами. Внимательно рассмотрев с НП находящееся напротив позиции неприятеля, Асканаз пристально оглядел бойцов, собравшихся у развилки окопа. Асканаз узнал их — это были Унан и люди его взвода. Чуть попозже подошел Аракел. Асканаз проверил оружие у каждого из бойцов.

Проводив Асканаза на КП Гарсевана, Унан сел на охапку травы, прислонился к стене окопа, достал листок бумаги и авторучку и пристроился писать на колене. Ему представилось родное село Цав, зеленые сады совхоза в Октемберянском районе, в которых каждое деревце было ему знакомо; он как бы вновь увидел голубые клочки неба в просветах между ветвями огромного орехового дерева, увидел родной Арарат, в этот час, наверное, окутанный туманом… Перед ним возникла мать Ханум с пятилетним внучком на руках, а вот и жена Сируш… Отняла ли она от груди маленькую Марго? Тоска сжала сердце, но он, стиснув зубы, вскочил с места, передал письмо связисту роты и вернулся к товарищам. Уже наступила темнота. Унан смотрел наверх, и ему казалось, что небо сползло вниз и одним краем приникло к маячившей впереди высоте.

Асканаз Араратян взглянул на ручные часы: оставалось еще полчаса до условленного срока, когда дивизия должна была перейти в общее наступление. Перед ним угрюмо маячила высота Долгая, где засели гитлеровцы. Созданная ими система укреплений являлась серьезным препятствием. Асканаз снова связался с подразделениями: взводы Гарсевана Даниэляна стояли наготове, ожидая сигнала к штурму Долгой; подразделение Игната Белозерова уже дошло до исходных позиций, откуда должно было обходным движением с фланга зайти в тыл, занять станицу Верхне-Баканскую, чтобы ударить в спину фашистам. Остальные части дивизии должны были с наступательными боями двигаться вперед.

Незадолго до этого Асканаз, проводил Берберяна и Ашхен, которые отправились вместе со штурмовыми ротами. С минуту Асканаз молча смотрел на табурет, где только что сидела Ашхен. Раньше ему казалось странным, что после приезда на фронт Ашхен очень отдалилась от него. Но сейчас ему было ясно, что в этом виноват он сам. Ашхен очень горда. Ее гордость стояла преградой между ними, а он не нашел в своей душе чего-то, что могло сломить ее гордость. У Ашхен сильный характер, она не нуждается в том, чтобы ее утешали и подбадривали. После того, что ей пришлось пережить, она стала еще более требовательной и к себе и к другим. Асканаз потер лоб: «Да, — мелькнуло у него, — Берберян питает к ней глубокое чувство».

Ему почему-то не хотелось задерживаться на этой мысли. Несмотря на всю свою занятость, Асканаз временами остро чувствовал одиночество. Кто же та, с которой он отныне может связывать свои надежды? Перед его глазами встал образ Оксаны… Сколько невысказанной нежности было в ее печальном взгляде! Несколько дней, проведенных вместе накануне войны… потом тяжелые дни отступления… Асканазу никогда не забыть этого! Не забыть и того, как он тайно пробрался в город, чтобы навестить Оксану. Она такая беспомощная, так нуждается в поддержке и заботе. А ведь в утешении и заботе нуждается и сам Асканаз. Оксана тянется к нему всей душой, он это чувствует!..

До условленного срока оставалось двадцать минут…

В дверь постучали, и лицо Асканаза прояснилось при виде Нины. Глядя на покрасневшие от бессонницы глаза Асканаза, на его осунувшееся лицо, Нина почувствовала укор совести: ей хотелось просить прощения у Асканаза за то, что она однажды усомнилась в нем.

Асканаз заботливо справился о Диме и улыбнулся так светло, что на лице Нины невольно появилась ответная улыбка.

— Ну, а как Григорий Поленов?

Она с озабоченным видом рассказала, что Поленов после освобождения Сталинграда участвовал в боях за Ростов и со своей частью форсировал реку Миус. От беженцев Поленов узнал, что Тоня умерла в Германии: у нее были преждевременные роды, ребенок погиб, а сама она истекла кровью…

— Да, нелегко Поленову… — задумчиво сказал Асканаз.

Он взял Нину за руку, заглянул ей в глаза и сказал:

— Мне нужна безотказная — вы понимаете это? — безотказная связь.

В то время как рота Игната Белозерова подступала к станице Верхне-Баканской, вызывая замешательство в стане врага, штурмовая рота Гарсевана Даниэляна карабкалась вверх по склонам высоты Долгая; впереди шел взвод Унана Аветисяна.

Вначале рота Гарсевана не добилась успеха: ураганный огонь фашистов прижимал ее к земле. Гарсеван, получив приказ от командира дивизии действовать более решительно, подполз к Унану и Абдулу.

— Уже больше часа мы поднимаемся на высоту, а она все еще в руках фашистов, — с раздражением сказал он. — Выполнение задачи срывается из-за двух проклятых дзотов. Тебе с твоим взводом, Аветисян, поручаю во что бы то ни стало заставить их замолчать!

Унан переглянулся с Абдулом и решительно сказал:

— Будьте спокойны, товарищ комроты: сейчас ребята получат дополнительные диски и патроны, и мы уже не остановимся!

— Клянусь солнцем, высота будет нашей! — подтвердил Абдул.

Гарсеван одобрительным взглядом окинул Унана и Абдула и так же ползком вернулся на свой КП.

— Ну, Абдул, — сказал, нахмурившись, Унан, — ты переходи направо и скажи ребятам, чтобы не отставали от нас!

Унан начал подниматься по склону, пользуясь, как укрытием, каждой щелью и каждым кустиком. Справа карабкались Абдул и Лалазар, с другой стороны — Зарзанд и Аракел. Рассыпавшись по склону, следовали за ними остальные бойцы. Унан полз по склону, и в сердце у него клокотала ярость: перекрестный огонь вражеских пулеметов прижимал бойцов к земле, не давал им окружить дзоты.

— До каких же пор!.. — бормотал он сквозь зубы, упрямо продолжая подниматься.

Близко, еще ближе… Унан вырвал связку гранат из-за пояса и, размахнувшись, швырнул в амбразуру. Пулемет умолк.

— Вперед! — загремел голос Унана.

Бойцы взвода снова начали карабкаться вверх. Но вдруг бешено заработал пулемет из амбразуры второго дзота. Воодушевленный примером Унана, Абдул вырвался вперед, но не успел сделать и двух шагов, как упал и скатился под ноги Унану. Лишь на одну секунду Унан смог заглянуть в его глаза. Выпачканной в земле рукой он провел по лбу Абдула и взял связку гранат из его разжавшейся руки. Вдруг послышался сильный взрыв: Аракел, уже подобравшийся к дзоту, приподнялся на колени и взмахнул рукой со связкой гранат; из щели амбразуры вырвалась огненная струя, гранаты в руке Аракела взорвались, и он исчез в столбе земли и осколков камня…

Казалось, фашистский дзот торжествует: пули советских бойцов скользили по его бетонированным бокам,: и в треске его пулемета слышалось злорадство.