И Тикси вновь очертя голову кидается в свою новую жизнь, стараясь забыть все сомнения, все заботы.
Однако, приникая, в своем желании забыться, к Лутвею, девушка подмечает в молодом человеке какую-то странную перемену. В его голосе слышатся нотки пресыщения, небрежности, какого-то грустного равнодушия, в повадках проскальзывает нечто потертое, изжившее самое себя, давно виденное. И у Тикси все чаще возникает желание уйти куда-нибудь в другое место, где есть дрожащие от смеха губы, искрящиеся от игры чувств глаза, пылкие слова и предчувствие близости, которое заставляет трепетать сердце.
И, находясь с Лутвеем, девушка думает то об одном, то о другом, а то и ни о ком — просто думает, потому что она не может иначе, она не может не думать.
Тикси думает о том, что в жизни много интересного и соблазнительного, что на свете, кроме Лутвея, есть множество разных мужчин, и помоложе и постарше, серьезных и дурашливых…
Тикси думает, что Мерихейн вовсе не такой, как она считала поначалу, правда, у холостяка есть свои причуды, но он выглядит еще совсем молодым, а иной раз девушке кажется, будто у него давным-давно есть жена и дети, которых он привык лелеять…
Тикси вспоминает, как ей пришлось лечь спать подле Мерихейна и какое у него было лицо, когда, разбуженный приветственной песней, он поднялся с постели и увидел рядом с собою девушку…
Тикси думает, как было бы забавно стать женой такого старого холостяка, заботиться о чистом белье для него, о чистых простынях, штопать ему носки, готовить пищу и получше кормить, чтобы у него разгладились морщины на лице и шее…
Тикси думает о детях, о целой ораве детей, ведь у женившихся старых холостяков всегда много детишек; думает и о тех сомнениях, которые проснулись в ней в последние светлые дни жизни с Лутвеем; думает о том, почему это Лутвей избегает разговоров о возможном ребенке, думает, как это странно, что им до сих пор не пришлось заговорить о нем…
Тикси вспоминает слова Мерихейна о своей мухе, вспоминает, как они оба тогда смеялись, а потом почему-то загрустили…
Тикси думает о том, что Кулно вовсе не такой страшный, как ей вначале казалось, что иной раз он бывает даже интереснее всех других ее знакомых.
Тикси думает, что бесцветные круглые глаза Кулно вовсе не такие равнодушные, как представляются, — временами они сверкают, точно снег под лучами солнца на поле, что за городом.
Тикси думает еще, что глаза у Кулно — странные, она видела такие лишь у круторогих баранов да у одной баронессы, которой шила подвенечное платье.
Тикси думает, что могла бы покорить любого из этих мужчин, и соображает, как она поступила бы, если бы ей пришлось сделать выбор.
Тикси думает, что знает, как надо жить с Мерихейном, и не представляет, как надо вести себя с Кулно.
Тикси думает, что с Мерихейном она бы не знала никакого горя, но желаниям Кулно подчинилась бы и без всякой уверенности в будущем, да, она, вероятно, все-таки пошла бы с Кулно, а не с Мерихейном.
Тикси сидела, задумавшись, до тех пор, пока Лутвей не вернул ее к действительности вопросом:
— О чем ты думаешь?
— Ни о чем, — прозвучал обычный ответ.
— Но у тебя такое лицо, словно ты думаешь… Знаешь, что мне кажется?
— Ну?
— Наши с тобой отношения, того и гляди, развалятся.
Тикси молчала.
— И твоя тайна, о которой ты не хочешь мне рассказать, обозначает только это, — добавил молодой человек, немного помолчав.
— Так же, как и твой секрет.
— Какой мой секрет?
— Почему ты не хочешь говорить о ребенке?
— Я же тебе объяснил, причина так проста.
— Но я этому не верю.
— Тут уж я ничего не могу поделать.
Воцаряется молчание. Через некоторое время Лутвей продолжает:
— Никак не могу решить один вопрос: куда ты собираешься уйти? В последнее время мне начинает казаться, что к Мерихейну.
— Не смеши меня.
— Ну и смейся на здоровье, а мне не смешно.
— Ты что, рехнулся? — сказала Тикси, теперь уже с обидой.
— Кто вас, женщин, разберет, в особенности таких, как ты.
— Ах, таких, как я!
— Не приписывай моим словам того, чего в них нет. Когда я говорю о таких, как ты, то имею в виду известную наивность и непостоянство чувств, несдержанность страстей, чисто женскую уверенность в своей неотразимости и стремление заставить плясать под свою дудку всех — и молодых и старых.
— Час от часу не легче! Ты, чего доброго, договоришься до того, будто я и тебя плясать заставляю.
— Как знать. Некоторые говорят, что так оно и есть.
— Кто же эти некоторые?
— Кулно, например.
Тикси добродушно, мягко рассмеялась.
— Конечно, мое дело сторона, — продолжал Лутвей, — но пококетничать ты любишь, в особенности последнее время, я это еще на своем новоселье заметил.
— С кем же я там кокетничала? С Мерихейном?
— Нет, с Тааветом.
— Я же с ним и словом не обмолвилась.
— Для этого слова и не нужны. Игра словами — плохая игра.
— И как это было?
— Ты подсела к нему, касалась его платьем, а когда чокалась с ним, старалась, чтобы сдвинулись ваши пальцы, а не стопки. Помнишь, как ты сказала: «Отчего это наши стопки не звенят?!» Парень так и залился краской.
Тикси опять засмеялась, в ее глазах сверкнул лукавый огонек, а на лице словно бы заиграл отблеск далекого счастья.
— Я и еще кое-что знаю, — сказал Лутвей.
— Еще?
— Ты заходила к Мерихейну, одна.
— Кто тебе это сказал?
— Просто знаю.
— Значит, ты за мной следишь?
— Этого еще не хватало, просто я не закрываю глаза. Прав я или нет?
— И прав и не прав.
— Как это понимать?
— Я действительно один раз зашла к вам, но не ради Мерихейна, а ради тебя. Тебя не было дома, и господин Мерихейн попросил меня подождать, думал, что ты скоро придешь. Но ты все не приходил, и я ушла.
— И ты долго ждала?
— Ты словно допрашиваешь меня. Я не стану тебе отвечать. У тебя такой тон…
— При чем тут тон, просто я хочу знать.
— А вот при том. Я не могу объяснить почему, но твой тон меня оскорбляет.
— Больше ты туда не ходила?
— Я уже сказала, я не стану отвечать.
— Ах, так! Ну хорошо же.
— Пожалуйста!
Между ними впервые черной кошкой пробежало недоверие.
Но молодой человек не мог успокоиться и после недолгого молчания сказал:
— Знаешь, почему мне кажется, будто между тобой и Мерихейном что-то есть?
Тикси не отвечала, и, подождав немного, Лутвей продолжал:
— Мерихейн действует мне на нервы, я в последнее время совершенно не могу выносить его присутствия. Меня так и подмывает задеть его, уязвить, рассориться с ним, во что бы то ни стало всегда и во всем ему противоречить. Это неспроста, это означает, что…
— …что между мною и Мерихейном что-то есть?
— Вот именно. Я рассказывал об этом Кулно. Он рассмеялся и сказал «cherchez la femme» — «ищите женщину», но я чувствовал, что на самом-то деле ему вовсе не до смеха.
— Кулно только и делает, что смеется.
— А ты ему не верь. Ну да не все ли равно. Главное, он сказал: «cherchez la femme».
— Ну так ищи, раз его слова — святая истина.
— Какая там святая! Грош цена была бы его словам, кабы я сам об этом не думал уже раньше. Кулно просто подтвердил мои подозрения.
Тикси не проявила желания продолжить разговор, и Лутвей тоже умолк. Каждый из них вновь погрузился в свои думы, и в конце концов им обоим стало казаться, будто они совершенно чужие друг другу люди.
Лутвей был ошеломлен невозможностью постичь ту безымянную силу, которая шаг за шагом вырывала у них из-под ног почву, и в то же время удивлялся неожиданному для него самого упорству, с каким пытался удержать прошлое, хотя день за днем все яснее осознавал тщетность своих стараний. Все, что было между ним и Тикси, а теперь безвозвратно уходило, казалось ему чуть ли не святыней.
Куда подевалось его легкомысленное отношение к женщинам? Разве не начал он ухаживать за Тикси с беспечной улыбкой на губах, просто чтобы потешить вспыхнувшее в нем желание, неужели же кончать ему придется теряясь в догадках, мучаясь подозрениями, опускаясь чуть ли не до слежки? Соблазняя девушку, он говорил ей о быстротечности жизни, неужели же теперь станет доказывать ей, что жизнь вовсе не так коротка — лишь бы не кончалась любовь друг к другу?
