Да, с опасностями! Тикси еще едва начала формироваться как женщина, когда под ноги ей бросили первый большой камень, о который она споткнулась. И по сию пору при воспоминании о том времени по телу Тикси пробегает дрожь — переживать это вновь даже в мыслях страшно. После этого Тикси долгое время боялась мужчин.

Но она росла, присматривалась к миру и к людям, училась разбираться в подругах, узнавала, как они приобрели то или иное украшение, кто им его купил, кто подарил, завела более приличные знакомства, обнаружила, что на свете существуют красивые слова, мужчины, которые при встрече вежливо кланяются и приподнимают шляпу…

В душе девушки пробудилась жажда радостей жизни, все было соблазном — и взгляды, и рукопожатия. Может быть, какое-нибудь из увлечений, казавшихся вначале лишь игрой, в конце концов закончилось бы замужеством, если бы Тикси не познакомилась со студентом университета Лутвеем… с тех пор прошло уже почти полтора года… и это знакомство перечеркнуло все, что было, все что могло быть. Возможно, с него лишь и началась жизнь Тикси…

Нравился ли ей Лутвей? Просто ей было хорошо с ним. Желала ли она его? Просто она не в силах была отказать ему, если он чего-нибудь просил. Да, конечно, когда в один прекрасный день Лутвей заявил, что хочет получить от нее все, сам же не может обещать ей ничего, — да, в тот день Тикси было не очень-то весело, и еще много-много ночей после этого она не могла смежить веки.

Лутвей казался ей человеком необыкновенным, — может быть, потому, что он был студентом и это заставляло подруг Тикси поглядывать на нее с завистью. Возможно, в ее чувстве к нему была известная доля любопытства, а может быть, и честолюбия, желания покрасоваться с ним рядом в пику тем, кто смотрел на Тикси сверху вниз. Кто знает. И все же, если бы Лутвей не вел себя так, как он себя вел, если бы не разговаривал с Тикси так, как с ней до той поры никто не разговаривал, весьма вероятно, Тикси вышла бы замуж за долговязого слесаря, того самого, который до сих пор все еще домогается ее согласия, и, может быть, стала бы уже матерью.

Лутвей же говорил только о любви… звал ее к себе только ради любви. Дескать, они будут как птички на ветке: петь, если сыты, грустить, если голодны.

И Тикси полетела на его зов, точно птичка, и, точно птичка, пела, щебетала и прыгала.

Жалеет ли она об этом? Нет, но ей грустно. Она чинила одежду парня, латала его рубашки, штопала носки и словно бы пришила к нему себя самое… пришила в то самое время, когда она беспрестанно должна была повторять себе: не надейся, не мечтай о несбыточном.

Каждое движение иглой словно бы прошивало живую ткань его и ее, каждый стежок словно бы становился одним из звеньев той цепи, которая приковывала их друг к другу.

И вот теперь… теперь Лутвей произнес эти слова… произнес так же просто, как и те, в самом начале, ничего не скрывая, ничего не смягчая, — он словно бы даже и не подозревает о том, что может больно ранить девушку. Словно бы ее, Тикси, и на свете нет, словно бы ее нельзя принимать серьезно в расчет, раз речь идет о вещах более значительных.

Для одной женщины Лутвей был напоминанием о подруге, для другой — временной заменой жениха, для третьей — подходящим кандидатом в мужья, и все это — вещи серьезные. Тикси же пришла к Лутвею только с любовью, говорила лишь о любви, пела лишь о любви, смеялась лишь от любви, думала лишь о нем и о себе, но, оказывается, для Лутвея она была только веселой забавой, временным развлечением.

Тикси не обвиняет, не упрекает, о нет, Тикси даже благодарна Лутвею, ведь это с его помощью ей удалось перебраться из швейной мастерской в контору — стучать на пишущей машинке, и все же Тикси ошеломлена, губы ее приоткрыты, глаза расширены, она удивляется, точно ребенок. Как красива девушка сейчас: ротик — словно раскрывшаяся роза, глаза — словно у дикой лесной козочки. Они становятся все темнее, увлажняются, что-то выкатывается из них, ползет вниз по щеке.

Ах, она еще такая маленькая, такая неразумная и доверчивая, эта Тикси, каждый встречный может ее обидеть, — один по праву силы, другой по праву любви. Тикси страдает и от того и от этого.

— Что ты читаешь? — спросил Лутвей, появляясь из-за ширмы. Но, взглянув на книгу, удивленно воскликнул: — Да ты же ее наоборот держишь! Девочка, что это значит? Ба, да у тебя глаза мокрые!

— Уже все прошло. Видишь, я улыбаюсь, — ответила Тикси и поднялась со стула.

Однако ей не удалось справиться со слезами.

— Иди сюда, — произнес молодой человек, привлекая девушку к себе. — Не плачь! Тут уж ничем не поможешь, ничего не поделаешь.

— Да, ничем не поможешь, — согласилась Тикси, немного успокоившись.

В этот момент в дверь постучали.

— Кто там? — спросил Лутвей.

— Хозяйка, — послышалось в ответ.

— Минуточку, — крикнул молодой человек, он поднес палец к губам, увлек Тикси за ширму, усадил ее на кровать, бросил туда же пальтишко девушки.

Проделав все это, Лутвей отворил дверь.

На этот раз госпожа Маасепп была чрезвычайно скупа на слова и преисполнена вежливой недоброжелательности. Госпожа заявила, что господин студиозус должен подыскать себе новую квартиру, ибо она не может больше сдавать такую прекрасную, такую удобную комнату в долг. Что касается платы за прошедшие два года, она согласна и подождать — студент есть студент, кто же этого не понимает, — но дольше так продолжаться не может.

— Госпожа Маасепп, может быть, вы потерпите еще, ну хотя бы полгодика?

— Нет, этого я не могу сделать. Если бы речь шла только о плате за квартиру, мы еще смогли бы как-нибудь уладить дело, но есть и другие основания. В доме живет девица, и образ вашей жизни может дурно на нее повлиять, тем более, что мы знакомы. К вам приходят разные женщины. Простите, я не собираюсь упрекать вас, да я и не вправе читать вам мораль, но, я уже сказала, в доме имеется девица, и у меня по отношению к ней есть обязанности… я мать… Она молода, неискушена жизнью, и вдруг такие женщины…

Кто знает, что заставило Тикси пошевелиться, — кровать за ширмой слегка скрипнула.

— Вы не один?! — удивилась госпожа Маасепп. Видя замешательство студента, пытающегося найти достойный ответ, хозяйка дома поспешила ему на выручку: — Ну да ведь это ваше дело… Так, значит, вы поищете себе другую комнату.

— Когда это надо сделать?

— Чем быстрее, тем лучше, ведь новый семестр не за горами.

Госпожа Маасепп ушла, даже не пожелав Лутвею здоровья, потому что кровать скрипнула еще раз.

Лукаво улыбаясь, Тикси на цыпочках вышла из-за ширмы и взглянула на Лутвея, — молодой человек стоял к ней спиной посреди комнаты.

— Луду, — прошептала девушка. Лутвей обернулся. Мгновение они серьезно смотрели один на другого, затем прыснули со смеху, присели словно по команде на корточки и, точно кузнечики, прыгнули друг к другу, так что руки их сомкнулись, потом вскочили на ноги и стиснули друг друга в объятиях. Ноги Тикси оторвались от пола и описали в воздухе несколько кругов.

— Тикси и трубки победили! — воскликнул молодой человек. — В память об этой победе непременно куплю себе еще одну трубку.

— А я привяжу к ее чубуку ленточку, на которой вышью золотом «Тикси и Луду»!

Они вновь обхватили друг друга руками и закружились по комнате.

— Готов биться об заклад, кто-то видел, как ты сюда пришла, — сказал наконец Лутвей.

— Сама хозяйка дома повстречалась мне на лестнице.

— Вот оно что!

— Что же теперь делать?

— Прежде всего надо упаковать мои вещи.

— Раз-два-три — и все будет собрано.

— Видишь, как хорошо, что у меня ничего нет.

— Очень хорошо. — Тикси засмеялась и принялась за дело.

— Если не удастся сразу найти комнату, я снесу вещи в гостиницу, а вечером пойду в театр. Ты пойдешь со мной?

— А что сегодня ставят?

— Ничего не ставят. Сегодня там собрание.

— На собраниях такая скука!

— Но это собрание очень важное: там станут обсуждать вопрос о проведении юбилея Андреса Мерихейна, ему скоро пятьдесят лет стукнет.