Вместе с пламенем пожара все это взвилось ввысь, к ненастному небу, и погасло, как искры. Мечты унеслись в небо, вместо них пришли серые будни. Тийна поглядела на мужа, на узел, который он нес под мышкой, на его старую шапку, подаренную тынниским хозяином, и глаза ее наполнились горькими слезами. Она инстинктивно еще крепче прижала к себе ребенка, словно боялась потерять и его.

Они добрались до лыугуской жилой риги, которая уже добрых несколько лет служила амбаром, сараем для соломы и сена, а теперь должна была стать жилищем кадакаской семьи. Каарель зажег маленькую коптилку, и по стенам задвигались темные тени, разбегаясь по углам, точно призраки. В оцепенении сидели новые жильцы в сыром, отдающем прелью помещении. Проснулся ребенок, стал искать материнскую грудь, искусал ее в кровь, потому что она была пуста, и залился плачем, точно ему кто-то сделал больно.

— Где мы спать будем? — спросила Тийна.

— Соломы притащим, лыугуский старик разрешил, я спрашивал его, — ответил Каарель.

Тут и старики вспомнили, что пора позаботиться о постели, и вместе с Каарелем отправились за соломой. Потом лыугуские хозяева пришли проведать новых жильцов, женщины не забыли принести и хлеб-соль, причем, точно стесняясь, прикрывали снедь передниками.

— Пришли посмотреть, как вы тут устроились, — сказал лыугуский старик. — Рига-то старая, бог знает, будет ли зимой тепло держать. Ну, да можно соломой потолще обложить, как-нибудь проживете.

И когда женщины поставили на стол еду, видимо, не зная, что сказать, старик добавил:

— Я вам и фонарь принес, своего-то у вас, наверное, нет, а лучину на гумне жечь страшновато.

Когда Тийна увидела, что женщины ставят на стол еду, слезы снова появились у нее на глазах. Старухе тоже было не легко. Она вздохнула:

— Вот только нам и осталось: то один чего-нибудь принесет, то другой, точно мы нищие, у волости на иждивении.

— А я ничего и сказать не могу, стою и смотрю, как деревянный, — промолвил Каарель. — До того отупел, ничего не замечаю, все точно во сне.

— Так-то оно так, да что поделаешь, — сказал лыугуский старик и закончил своей излюбленной поговоркой: — Надо как-то перебиваться, не помирать же из-за этого!

— Есть у вас чем укрыться, когда ляжете спать? — спросила хозяйка.

— Какое там! — ответила Тийна. — Вот — на ребенке последнее, что у нас осталось.

— Пойди, Анна, принеси-ка из избы полосатое красное одеяло; как же они без одеял спать будут? — сказала хозяйка дочери, и та побежала домой.

На другое утро, когда лыугуский старик спросил погорельцев, сообщили ли они о пожаре в волостное правление, Каарель точно очнулся от дремоты.

— А ведь правда, строения-то были застрахованы; можно получить деньги на постройку.

— Ну конечно. Только дайте знать в волость, пока не поздно. Пожар был в ночь на воскресенье, стало быть, сегодня третий день пошел. Если сегодня не известите, тогда пропало, ничего не получите, — предупредил хозяин.

В волостном правлении у Каареля спросили, уплачены ли вовремя проценты за страховку, но Каарель не смог дать определенного ответа.

— Должно быть, уплачены, старик еще зимой собирался. Я, правда, у него не спрашивал.

— Это самое главное: если проценты не внесены в срок, страховая касса не даст ни копейки, — объяснил писарь. — Вы должны снова застраховать строения, но страховать нельзя, пока не построите новые. А сейчас ступай домой и разузнай хорошенько. Если проценты внесены, принесешь нам квитанцию, а если нет, то и приходить тебе незачем, зря только ноги бить.

— Ну да, нерадивый сам себя карает, в другой раз умнее будете, — бросил Каарелю вдогонку волостной старшина.

Каарель шел домой в тяжелом раздумье. Его тяготило дурное предчувствие. Несмотря на это, в голове у него временами мелькала мысль: получит он из кассы кругленькую сумму, прибавит к ней свои несколько сотен и выстроит чудесный новый дом. Но этот призрачный воздушный замок вмиг превратился в развалины, как только Каарель заговорил со старым Юханом.

— Я об этих процентах и знать ничего не знаю; это дело хозяйское, — проворчал тесть.

— Вздумал теперь о процентах спрашивать, когда год уже на исходе. Вот так хозяин! — поддержала мужа старуха.

— Значит, не плачены? — переспросил Каарель, словно не веря тому, что говорили старики.

— Значит, не плачены… — передразнила бабка. — Конечно, не плачены. Если ты сам не позаботился заплатить, кто же их за тебя заплатит?

Каарель опустился на скамью. Он сидел, повесив голову, и, кроме усталости, ничего нельзя было прочесть на его осунувшемся лице. Тийна испуганно глядела на мужа, а в глазах старухи светилось злорадство.

— Ты же обещал заплатить! Помнишь, ты пошел в город, а я остался продавать масло? — немного погодя сказал Каарель, поднимая голову и глядя на старика.

Старуха тоже повернулась к старику с таким видом, точно хотела сказать: «Ну-ка, выложи ему козырь покрепче!»

— Обещал… Мало ли что… Обещал — и на том спасибо, — отозвался дед, словно передразнивая зятя.

— А что в волости сказали? — спросила Тийна.

— А то сказали, что держи карман шире и стройся как знаешь — хоть за волосы тащи постройки из земли.

— Сама себя раба бьет, коль не чисто жнет, — заметила старуха. — Я давно говорила — задирайте нос, задирайте, вот теперь и дождались праздника, уж и придумать ничего нельзя — попробуйте теперь поважничать!

— Не сам я себя побил, а дорогой тестюшка, — ответил Каарель. — Чем проповеди мне читать, лучше заставила бы старика проценты платить вовремя.

— Поделом тебе, что все так обернулось, — сказала старуха, — может, хоть теперь за ум возьметесь.

— И стариков слушать не станем, — добавил Каарель.

— Опять начинаете, точно мало вам горя и забот, — умоляюще заговорила Тийна.

Несмотря на ее просьбы, долго еще тянулась перебранка. Однако обе стороны препирались не особенно рьяно, точно у всех нервы притупились.

Оставшись вдвоем с Тийной, Каарель сказал:

— Вот мы с тобой и голы как пуговица.

— Да, но у тебя же еще в городе есть несколько сотен, — заметила Тийна.

— Э, надолго ли их хватит! Придется их приберечь на черный день.

Как ни обсуждали муж с женой свое положение, лучше оно от этого не стало.

Широко раскрыв глазенки, Атс слушал разговор родителей. И вдруг улыбнулся, словно отец с матерью перекидывались веселыми шутками.

— Смотри-ка, смотри! — крикнула Тийна, показывая на ребенка. Она пощекотала его под подбородком, и когда сынишка опять засмеялся, радость засияла на миг и в глазах родителей.

Домашние раздоры шли рука об руку с тяжелым трудом и беспросветной нуждой. Теперь под одной крышей, всегда на виду друг у друга, жили две четы, как бы разделенные кровной враждой. Уже и в Кадака они постоянно ссорились, но там они еще хоть садились за общий стол, а здесь и этого не было.

Через несколько дней после переселения в Лыугу, Каарель привез с мельницы четверть ржаной муки. Старуха спросила:

— А мы откуда возьмем муку на хлеб?

— Отсюда же — из мешка, — ответил Каарель.

— Мы достаточно натерпелись, на ваш мешок надеясь, сыты по горло, — язвительно ответила старуха.

— Если эта мука вам не по вкусу, берите где знаете, лучшей у меня для вас нет.

— Ну, это мы посмотрим, есть или нет, — угрожающе прошипела старуха. — Мы как дали вам усадьбу со всем добром, так и обратно будем требовать, доставайте где хотите. Голодать из-за вашей нерадивости мы не намерены.

— Боже милостивый! Мать, да ты сама видишь — у нас ничего нет, как и у вас; откуда же нам это ваше добро взять? Рожь уже обмолоченная в мешках стояла в амбаре да на гумне, а что от нее осталось? Ни зерна! Клади зубы на полку — и все тут. О семенах на весну и говорить нечего — их придется либо покупать, либо в долг брать.

— Уж не мы ли виноваты, что нам приходится голодать? — спросила старуха.

— Никто вас не винит. Но и мы не виноваты. Грех да беда на кого не живут, — молвил Каарель.