Возле крыльца взорвалась еще одна бомба, и осколки со свистом влетели в комнату сквозь открытую дверь. Один попал в чемодан с тротилом, стоявшим под кроватью Ильи-Рудольфа. Запахло горелым.

В комнату вбежала Анна. Поняв, что произошло, она схватила чемодан и выскочила с ним во двор. Побежав к колодцу, высыпала в него взрывчатку. Одна плитка упала на землю и взорвалась, окутав Анну черным дымом.

Падре поблагодарил Анну-Луизу за то, что спасла ему жизнь, и велел, чтобы она, не ожидая своего мужа-коммерсанта, покинула дом…

Веденский и Доминго переглянулись. Капитан улыбнулся:

— Я знаю, что вы, Илья Гаврилович, женился на Анна. Я еще тогда сказал нашему Мануэлю Бельде: «Эти русский — влюбленные. Поженятся и на война. Мадридцы все знают!» Но Бельда мне, правда, не поверил.

— Разве можно было думать о любви и женитьбе, когда мы еще не дошли до фронта, а уже погиб один доброволец из Канады? — сказал, вздохнув, Веденский.

— Это вы про земляка Пабло Цимбалюка? Бельда часто потом вспоминал тот трагический случай. Позже Пабло научил его словам той песня…

Доминго и Бельда были проводниками большой группы добровольцев, которые шли из Франции в Испанию.

Переход границы был назначен, когда на посту стояли французские солдаты, сочувствующие народному фронту. Поэтому на границе особенно трудностей не возникло.

Шли по узкой тропинке. Вскоре начался дождь. Тропинка стала скользкой. Впереди кто-то поскользнулся и сорвался в пропасть. Отчаянный предсмертный крик разорвал тишину:

— А-а-а!

От этого крика Анна вздрогнула, оступилась. Еще какое-то мгновение, и она тоже сорвалась бы в пропасть. Но Доминго успел схватить ее за руку.

Погиб доброволец-украинец из Канады. Это была первая жертва — еще до того, как бойцы добрались до фронта.

Все спустились на дно ущелья, нашли изуродованное тело добровольца. Там его и похоронили. Когда лег на могилу последний камень, кто-то из добровольцев тихо запел «Заповіт» Шевченко:

Потом долгие часы шли молча. Анна не выпускала руки Ильи Гавриловича. Не тогда ли, на той тропинке в Пиренеях, он почувствовал, что Анна — его судьба? Он верил, что не сорвется в пропасть, как канадский украинец, не погибнет в Испании, потому что любит Анну и должен жить, чтобы эта любовь расцвела, принесла свои плоды…

Зина принесла три зеленоватых, с темными полосками кавуна, с которых еще стекал рассол. Доминго разрезал их, причмокнул языком:

— Вкусно! Мадридцы все знают!

— А откуда у вас такая фамилия? — спросил у хозяина Михалюта.

— Давнее дело, — тряхнул седой головой Федор Семенович. — Наши предки-запорожцы пришли сюда с Южного Буга еще в восемнадцатом столетии. К этому берегу пристало несколько десятков казацких челнов и яхта кошевого атамана Захара Чепиги. Пришли обозы и по суше — их привел полковник Савва Белый. Еще был с ними и войсковой судья Антон Головатый с грамотой царицы на эти земли. Старые люди рассказывали, что Головатый, когда выпьет, любил говорить: «Ой, хватит, братья, нам печалиться! Теперь мы, милые братья, забудем про нужду, будем жить вольно, да верно служить царице-государыне, кордон охранять, рыбу ловить, горилку пить, да будем богатыми селянами…»

— Вон как! — вырвалось у Михалюты. — «Забудем про нужду… Будем богатыми селянами…»

— Ты угадал, хлопче! Богатыми тут люди не стали, потому что быстро появились помещики Щабельские, которые меняли людей даже на борзых собак… А войсковой судья Головатый вскоре умер от малярии.

— Пограничником, значит, был ваш предок? — по-своему рассудил сержант Нудьга.

— Похоже, что так. А в гражданскую я в красной коннице служил. Как же казаку без сабли!

Потом речь зашла о ледовых десантах. Федор Семенович посоветовал на полозы саней набить подрезы, чтобы те не ходили из стороны в сторону по льду, а шли ровно.

— Не забудьте и о бузлуках для коней, — напомнил он.

У Михалюты было уютно на сердце — от тепла, вкусной еды, вина. Он сидел разомлевший и вслушивался в тиканье маятника на стенных часах, отсчитывавших секунды и минуты, которые уже никогда не вернутся, как не вернется в море волна, что выплеснулась на берег, принеся с собой песчинки и камушки.

Колхозники рыболовецкой артели пообещали дать минерам лошадей и сани, набить на полозы подрезы, позаботиться о бузлуках.

Бойцы днем и ночью учились закладывать мины на дороге с твердым покрытием, возле строений. Вскоре всем выдали стеганки, маскировочные халаты, саперные ножи, кусачки, комплект инструментов для работы с минами, гранаты Ф-1.

Полковник Веденский побывал в штабе Азовской флотилии — с нею спецбатальон должен будет держать постоянную связь. Встретился с командующим армией, в тылу которой будут базироваться минеры. И моряки, и армейцы просили, чтобы боевые диверсионные группы приводили с северного берега «языков», наносили на карту дислокацию вражеских войск и огневые точки, узнавали, по каким дорогам движется техника немцев.

Что касается разведки, у Ильи Гавриловича был свой план. Он предусматривал использовать для сбора сведений о противнике рацию старшего сержанта Михалюты, которую тот взял с собой, когда ехали сюда, с разрешения полковника Шаблия. Чтобы скорее найти общий язык с разведотделами, полковник Веденский посещал штабы армий и Азовской флотилии вместе со старшим сержантом.

Но вот все споры и сомнения остались позади. Спецбатальон минеров, преодолев нелегкие сто тридцать километров, прибыл на берег залива, на место наиболее вероятной возможности вторжения фашистских моторизованных сил.

Уставшие бойцы были рады жилью, уже приготовленному для них интендантами. Казармами стали молокопункт (коров еще осенью, когда немцы взяли Ростов, погнали дальше, в глубь Северного Кавказа), а также классные комнаты в школе, стоявшей у самого обрыва. Это было старое здание из красного кирпича, с широкими окнами, на высоком фундаменте. Классы были пусты — начались зимние каникулы. Еще один взвод разместился внизу, под кручей, в помещении правления рыболовецкого колхоза. Командиров расселили по хатам.

Группа Михалюты заняла самый большой класс. Дежурные затопили печь. Повеяло теплом, домашним уютом.

Гнат лег на соломенный матрац, закрыл глаза. Стал вспоминать пройденную нелегкую дорогу.

Из Азова вышли перед рассветом. Над бескрайней степью висел молодой месяц. Через полтора часа оказались у моря. Оно таинственно поблескивало льдом. В лучах солнца пламенели зубчатые верхушки торосов, темнели проруби, пробитые рыбаками. Слева — степь, припорошенная снежной крупой. И в степи, и на море снег не держался — сдувало ветром. Но в балочки и низины его столько намело, что можно было утонуть с головой.

Впереди шла боевая охрана, за нею на санях командование батальона, потом минеры, построенные по взводам и ротам, а в хвосте колонны — походная кухня.

Полковник Веденский время от времени останавливал свою машину и ждал, пока пройдет весь батальон. В шеренгах плечом к плечу с красноармейцами шагали и бойцы-испанцы.

Кажется, на третий день пути он увидел Нину и рядом с ней сержанта Дмитрия Нудьгу. Улыбнулся, вспомнив слова капитана Доминго: «Мадридцы все знают!..»

Он смотрел на Нину и сержанта, а думал о Наташе. «Где ты теперь? Как живется тебе? Помнишь ли меня? Не забыла?..»

Он и сейчас будто воочию увидел заросшую бурьяном железнодорожную колею, рельсы, поблескивавшие в лучах заходящего солнца, пахнущие смолой шпалы.

Услышал опять немного самоуверенный, кокетливый голос Наташи: «Мой адрес? Село на берегу Азовского моря, крайняя хата над яром возле моста…»

Гнат вдруг рывком поднялся. «Что же это получается? Наташино село находится на крутом берегу Таганрогского залива. Его пересекает шоссейная дорога, ведущая из Мариуполя на Таганрог, дорога, имеющая для немцев большое стратегическое значение. Одно из заданий у нас — ставить мины на шоссе. Несомненно, в том селе есть гарнизон, поскольку оно чуть ли не самое большое между Мариуполем и Таганрогом. А если так, то почему бы… — у Гната перехватило дыхание: — Если Наташа вернулась домой, то она, конечно, поможет нам…»