— Это я слышал еще в Орле от одного газетного шарлатана.

— Не от шарлатана, а от нашего журналиста Ковальчука. В «Заре» уже приготовлены три колонки за твоей подписью и с твоим портретом…

— Какие колонки? Какая подпись? — насторожился Русанов.

— Твои показания о работе украинского партизанского штаба и партизанском движении вообще. Там ты черным по белому пишешь: «Никакого партизанского движения нет. Просто энкавэдэ побратался с рецидивистами…»

— Вот какие сведения вам известны? — усмехнулся Русанов.

— Простота ты, капитан! Газетчиков, этих писак, не знаешь? Им важна твоя подпись и твоя фотография, а остальное таким, как Ковальчук, дописать нетрудно. Да еще кое-что подскажем и мы.

— Я нигде не подписывался! Нечего меня брать на пушку! — решительно заявил Александр.

— Произошел несчастный случай, капитан. Мы нашли твою записку в планшетке. По ней можно подделать твой почерк. И чему только учил вас Строкач? — хихикнул Сахаров. — Ходят в тылу противника с орденами, пишут приказы. Никакой конспирации… Если ты снова откажешься дать нам сведения, статья вскоре будет напечатана. Ясно?

— Вашей брехне никто не поверит!

— Поверят. Не таким скручивали головы этой, как ты говоришь, брехней. Только за один поклеп на Советскую власть тебя занесут во враги народа, ты будешь предателем Родины. А мы твою брехню разбавим еще и кое-какими фактами из партизанской жизни. Твои родные тут же попадут под надзор, с работы вон и «всеобщее презрение трудящихся». Ты что, с Луны опустился сюда на парашюте, а не из Москвы?

— И ты еще называешь себя майором? Я ненавижу тебя! — стукнул кулаком по столу Александр. — Ты слизняк! Ты гнида, которую надо раздавить!

— Я так и знал, что этим кончится наш сегодняшний разговор. Я мог бы бросить твое большевистское мясо овчаркам на завтрак. Я здесь все могу! — Сахаров вскочил, нервно заходил по комнате. — Жаль, что твоей персоной интересуется сам начальник имперского управления гестапо штандартенфюрер Мюллер. А то бы я…

Они стояли друг против друга. Оба русские и оба заклятые, непримиримые враги.

Сахаров не выдержал взгляда Русанова, махнул рукой в сторону двери:

— Вон отсюда! Боюсь, не выдержу и разряжу в твою большевистскую морду всю обойму!

Русанова отвели в камеру. Он сидел на нарах и думал об угрозе Сахарова напечатать его портрет и «признания», о приезде Мюллера.

Озабоченность Русанова сразу же заметил Павел Адольфович Колеса.

— Что-нибудь плохое случилось? — спросил он.

— Очень плохое. Злое и коварное. Хуже и быть не может, — вздохнул Александр.

— Тебя хотят расстрелять?

— Нет. Эти подонки написали грязную статью от моего имени. Угрожают, что газету с ней и моим фото забросят к партизанам и в расположение наших войск.

— Это действительно ужасно! Но ведь там знают тебя, Саша. Должны же тебе поверить?

— Должны! Там мои три брата, три сестры, мать, жена, дочурка. Ей только три года. Да, Павел Адольфович, должны. Там меня знают. Но… — Александр помолчал, провел рукой по заросшей щеке. — Сюда по какому-то делу приезжает начальник имперского управления гестапо Мюллер.

— Известно по какому. Он хочет побеседовать с кем-нибудь с глазу на глаз.

— Сахаров сказал, что меня он тоже вызовет на беседу. Что вы посоветуете?

— Вести себя так же, как до сих пор.

— А может, обозвать Мюллера дворняжкой Гитлера, как обозвал я Сахарова?

— Не надо. Ты должен держать себя как советский офицер даже перед шефом гестапо.

— Но ведь Мюллер — первый палач в Германии.

— Все равно. И перед палачами будь самим собой до конца. Достоинство — великая черта в характере человека.

— Хорошо. К Мюллеру я пойду даже чисто выбритым. Раздобудьте, пожалуйста, немного мыла у товарищей или порошка через вахтманов.

— А бритву? Или хотя бы нож? Где их найти?

Александр подошел к зарешеченному окну. Поднял руку и взял с подоконника небольшой осколок стекла.

— Вот и бритва.

Русанов лег на нары и стал задумчиво смотреть на заплесневевший потолок, на котором поблескивали капли воды.

— Павел Адольфович!

— Что, Саша?

— А может, плюнуть Мюллеру в морду и запеть «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…»?

Колеса наклонился над Русановым и зашептал:

— Вчера привели сюда молоденького техника. Пустельников его фамилия. Он спустился на парашюте с подбитого самолета. Парень боится за свой комсомольский билет. А уничтожить рука не поднимается.

— Пока что вахтманы меня не обыскивают. Так что я могу взять его комсомольский билет и хранить у себя.

— Возьми, Саша, а то парня уже завтра начнут «обрабатывать».

— Возьму, если вернусь от Мюллера…

Утром пришли конвоиры, надели на руки Русанова наручники и повели на встречу с Мюллером. Подтянутый, побритый, хотя и со следами царапин на щеках, на подбородке, Русанов появился во дворе крепости.

В коттедже, где недавно его допрашивал Сахаров, теперь находился Мюллер со своей свитой. Конвоиры сняли с Александра наручники. Фотограф стал щелкать аппаратом, пытаясь поймать удобный момент и выгодную позу Русанова.

— Садитесь, — сказал Мюллер.

Штандартенфюрер был приземист, сед. Одет в черный мундир, на погонах блестели, переплетаясь, змейки. Глаза колючие, хитроватые.

Русанов знал немного немецкий язык, но скрывал это. Поэтому возле Мюллера стоял переводчик.

— Можете выпить рюмку коньяка. Как говорят русские, будьте как дома. Рассказывайте.

— Я воин, советский офицер и это звание пронесу с честью и достоинством до последней минуты своей жизни, — ответил Русанов, глядя в глаза Мюллеру.

Штандартенфюрер усмехнулся.

— К сожалению, капитан, вы не просто офицер. Вы партизан. А может быть, еще и чекист. Если даже не чекист, то вы хорошо знаете Строкача, который сейчас командует бандитами по всей оккупированной нами Украине.

— Партизаны — народные мстители, а не бандиты. Бандиты — ваши солдаты, господин Мюллер. Они жгут села, убивают женщин, детей, — возразил Александр.

Переводчик дрожащим голосом перевел слова Русанова. Мюллер поморщился и вдруг повысил голос:

— Это ответ на незаконные действия партизан против немецкой армии! Рассказывайте, что знаете.

— Простите, господин Мюллер, один вопрос к вам.

— Прошу.

— Если бы вы оказались на моем месте, вы бы выдали секреты своего штаба?

Штандартенфюрер затянулся сигаретой, наполнил коньяком рюмку и протянул Русанову. Александр выпил до дна, поблагодарил:

— Спасибо.

Такой разговор пленного капитана с самим Мюллером удивил всех присутствующих. Гестаповцы переглянулись. Их лица скривились в гримасах. Майор Сахаров стал нервничать. Он никогда не думал, что Мюллер, от одного имени которого дрожит тело и заплетается язык, будет так обходителен с пленным.

— Я понял вас, капитан. Но я не только солдат, а еще и представитель службы безопасности третьего рейха. Поэтому слова о чести, достоинстве и долге здесь, в гестапо, не имеют значения. Нам важен результат. С вами уже достаточно говорили в Орле, в Лютцене, — Мюллер кивнул на Сахарова, который тут же вытянулся по стойке «смирно».

Сахаров ждал, что Мюллер сейчас накричит на него, обзовет дармоедом, ослом. Но, к его удивлению, этого не случилось.

Мюллер был опытный психолог и понял, с кем имеет дело. Капитан Русанов понравился ему. Не лебезит, не трясется от страха. Явился побритым, с чистым подворотничком, в сапогах, начищенных до блеска.

— Кто дал вам бритву? — спросил Мюллер.

— Никто. Я брился кусочком стекла.

— Предлагаю вам служить у нас, господин капитан, в «РОА» генерала Власова. Вы можете далеко пойти. Со своей стороны я обещаю, что ваше имя не будет опозорено и проклято. Для генерала Строкача вы погибнете, а для нас будете жить и работать. Мы все можем.

— Я не выдам вам тайн и секретов, не изменю Родине! — твердым голосом произнес Русанов.