Полковник взял радиограмму, и Гнату показалось, что у него задрожали руки. «Видно, вспомнил обо всем сделанном ради этих нескольких строк радиограммы», — подумал он, сочувственно глядя на Илью Гавриловича.

— Наконец-то, — улыбнулся Веденский и стал читать вслух: — «Сегодня утром командир 68-й немецкой пехотной дивизии, он же комендант Харькова генерал-лейтенант Георг фон Браун, переселился с Холодной горы на улицу Дзержинского, 17. Туда же передислоцировался и штаб его дивизии. Андрей».

— Вот это новость! — воскликнул Шаблий.

— Наконец-то! — повторил Веденский. — Три недели морочил нам голову…

— Береженого бог бережет, — заметил Шаблий. — Знает эту присказку и генерал Браун.

— Хитрая лиса этот генерал, — добавил Михалюта. — Но все-таки на зиму полез фон-барон в комфортабельную нору.

Генерал-лейтенант Георг фон Браун действительно имел все основания побаиваться действий минеров Красной Армии, поскольку в день оккупации Харькова, а потом и еще в течение тридцати дней мины взрывались на шоссе под машинами, под поездами, на аэродромах. Поэтому он и не торопился поселиться где-нибудь в центре города. Фон Браун облюбовал неприметный домик на Холодной горе и прожил там три недели, пока немецкие саперы обезвреживали мины на центральных улицах. Ясное дело, комендант города не мог жить в небольшом кирпичном доме из трех комнат с нужником во дворе. Ему понравился особняк на улице Дзержинского, 17, и он приказал саперам старательно обследовать его. Эту работу осуществлял взвод минеров самого опытного в дивизии сапера капитана Гейдена. Гейден «прощупал» стены, подвалы, вспомогательные помещения и даже кучу угля. Нашел и обезвредил мину замедленного действия и вскоре доложил фон Брауну, что мин больше нет.

Обо всем этом партизанские разведчики сообщили Шаблию и Веденскому.

— Этой же ночью отметим переселение фон Брауна! — решительно сказал Веденский и, помолчав, добавил: — А то можем и опоздать.

— Думаете, немецкие саперы могут догадаться, что к чему? — с опаской спросил Шаблий.

— Мы все сделали, чтобы запутать их, сбить с толку. Но у Брауна есть капитан Гейден. Я знаю его еще по статьям в довоенных журналах. Надо действовать, Семен Кондратьевич! Идите в штаб фронта и просите самолет.

«Волнуется «главный минер», — вздохнул Михалюта. — Еще бы! Сколько отдано сил, знаний всему этому — подорвать во вражеском тылу при помощи радио военный объект».

Он вдруг подумал, что ждет полковника, если случится неудача — нежелательный, но вместе с тем и извечный спутник многих изобретателей. Что и говорить, перепадет Веденскому на орехи! Припомнят ему: «Мы же тебя предупреждали, что это нереально, что это напрасная трата средств!..»

Михалюта сам был два месяца тому назад свидетелем разговора полковника Веденского с высокопоставленным, властным и неуступчивым чиновником. Он предостерегал и поучал Веденского — инженера, кандидата технических наук — так, что дрожала мембрана в телефонной трубке.

«Все будет хорошо, Илья Гаврилович, — мысленно стал успокаивать Гнат Веденского. — Возьмите и меня с собой для связи с «ЗСТ-5». А то пока дождетесь известий о результатах эксперимента, и сердце может не выдержать. Возьмите! Вот только, правда, я никогда не летал. Да еще и погода такая, что можно залететь черт знает куда. Но все это несущественно. Возьмите!

— А если подать сигнал с нашего радиоузла? — предложил полковник Шаблий неуверенным голосом, будто знал наперед, что Веденский возразит.

— Никаких экспериментов, Семен Кондратьевич! Просигналим только из мощной, стационарной радиостанции. В Воронеже готовы к этому. Там меня ждут два инженера, с которыми я монтировал радиостанцию еще в двадцатых годах. А чтобы скорее узнать о результатах, возьму с собой Михалюту… Как? — остановил Веденский взгляд на старшем сержанте.

— Пусть проветрится и Михалюта, — согласился Шаблий. — Не раз жаловался, что его во вражеский тыл не посылают. Теперь пусть совершит пробный вылет. Ты ведь еще не летал? — повернулся полковник к Михалюте.

— Пока что только ласточкой с вербы в пруд, — признался Гнат. — Но ведь погода какая — морось, туман…

— Распогодится, сегодня даже подмерзает. Уговорим наших соколов и потихоньку, над самой землей потарахтим вдоль железной дороги курсом норд, — успокаивающе сказал Илья Гаврилович. — Иди, Гнат, готовься в дорогу.

— Есть идти и готовиться! — ответил Михалюта и вышел.

В коридоре Гнат остановился. Его указательный палец стал чертить в воздухе цифру «300». Триста километров. Это — расстояние, которое должен преодолеть радиосигнал и подорвать взрывчатку, заложенную под особняком на улице Дзержинского в Харькове. Триста километров — это одна тысячная секунды… Гнат прикусил губу: это ж сколько творческих мук, переживаний и страданий ради дела, которое свершится за одну тысячную секунды! И еще подумал, что с полковником Веденским он готов лететь и на край света, и в логово фашистов, чтобы там поставить мину и разнести в клочья самого Адольфа Гитлера…

— Все еще витаешь в небесах, Гнат, вместе с радиоволнами? — улыбнулся Веденский, проходя мимо. — Приземляйся и не забудь взять новые анодные батареи для рации, чтобы там в эфире не ловить ворон.

— Не забуду, товарищ полковник! Не подведу!

— И я так думаю. Мы ведь с тобой оба политехники. Я закончил в девятьсот семнадцатом Петроградское политехническое училище.

— А я лишь два курса Харьковского политехнического института. Написал одну курсовую работу и ту не успел еще как следует обмозговать, — вздохнул Михалюта.

Биплан Р-8 разбежался по полю и оторвался от земли.

Сквозь иллюминаторы полковник Веденский и старший сержант Михалюта смотрели на Шаблия, махавшего им рукой. Но вскоре аэродром и одинокая фигура полковника потонули в серой мороси.

— Уже ничего не видно. Только серая муть вокруг, — с тревогой произнес Михалюта.

— Такая погода нам на руку. Не встретимся с «мессершмиттами».

— «Юнкерсы», «хейнкели» и «мессеры» гнездятся на харьковском аэродроме. Что и требуется доказать!

— Докажем, если сработают мины, — улыбнулся Веденский. — Возьми вот, попробуй.

Гнат взял краснобокое яблоко, протянутое Веденским. Ему вспомнился сентябрь последнего мирного года, родное село под Золочевом. Тогда сады пахли спелыми яблоками, а степь — хлебом и солнцем.

Гнат откусил яблоко, и свежий, холодный сок увлажнил губы.

— Думай о чем-нибудь приятном, — посоветовал полковник, положив руку в шрамах на плечо Михалюте.

Гнат хотел спросить об этих шрамах, но не решился. Полковник, поняв его взгляд, сказал:

— С Карельского перешейка отметины.

— А нынешняя война какая у вас по счету?

— Шестая… Воевал в гражданскую. В тридцать седьмом с итало-немецкими фашистами и испанскими мятежниками. Потом в Центральной Азии и в Монголии воевали мы с японскими милитаристами. Это — в тридцать девятом. Потом освободительный поход на Западную Украину и в Белоруссию. Вскоре — война на Карельском перешейке…

— А ведь еще были и белокитайцы, — напомнил Гнат.

— С белокитайцами воевал наш Шаблий, за что и отмечен именной саблей командующим Особой дальневосточной… Да, слишком урожайна наша эпоха на войны, — с горечью вздохнул Илья Гаврилович.

Михалюта вдруг схватил за руку полковника — самолет начал падать вниз, будто потеряв управление. Р-8 скрипел как несмазанный воз. Казалось, вот-вот отвалится крыло. Мотор стал давать перебои, чихал. От страха Гнат едва не вскрикнул. Наконец самолет выровнялся, двигатель заработал ритмичнее, но рокот был не однообразный: он то стихал, то усиливался, время от времени закладывало уши.

Когда самолет проваливался, будто в яму, Гнату казалось, что его внутренности обрываются.

«А еще мечтал два года назад поступить в морское авиационное училище. Не приняли по документам — не хватило одного года! А если бы все было в порядке и медики стали бы крутить меня на стуле и показывать палец: вижу ли я его?..» Гнат припал лицом к иллюминатору, глянул вниз. Сквозь разорванные тучи островками виднелись серые нивы и села с белостенными, как на Харьковщине или Ворошиловградщине, хатами, хотя это уже была русская земля. А вон железнодорожная колея.