— Я не Фриц и не Ганс. Я Клаус Дилинг. Я оборонялся, геноссе Терентий! — ответил пленный.

— А мое имя откуда знаешь?

— Ваш старшина хорошо говорит.

— Ну и дела, — покачал сокрушенно головой Живица.

Когда пленных увели, к Колотухе подошел Волков, сказал виновато:

— Я потерял шапку…

Старшина, хотя и был в хорошем настроении, все же отчитал Василя:

— Меньше бы форсил! Не надо было носить шапку набекрень. Походишь теперь и в бескозырке. Ты забыл, что начхоз дивизии — человек скупой, вряд ли выдаст новую…

На пороге землянки появилась фигура капитана Зарубы. Максим Колотуха спрыгнул с нар, крикнул:

— Встать! Смирно!

Он вскинул правую руку, чтобы козырнуть, но вспомнил, что без головного убора, смутился, опустил руку.

Живица, Стоколос и Волков, продирая глаза, быстро слезли с нар, застыли по команде «смирно».

— Товарищ капитан, бойцы отдыхают! — доложил Колотуха.

— Вольно, — кивнул Заруба. — Можно было и не поднимать… Пусть бы отдыхали…

— А я что говорил, — недовольно буркнул Живица, обращаясь к Стоколосу. — Этот Колотуха служака неисправимый.

Заруба положил каску на стол, сбитый из ящиков от снарядов, как и всюду на передовой, сказал веселым голосом:

— Вам всем от полковника Сильченко благодарность. Двое из «языков» только вчера прибыли из Макаровки, что находится северо-западнее Киева. Третий — на днях из Франции. Это означает, что немцы стягивают сюда силы из Западной Европы.

— А как там Клаус Дилинг? — спросил Живица.

— Ценный «язык». Даже больше чем «язык», — загадочно ответил капитан.

— Может, коммунист? Если так, что же он меня… Нет, тут что-то не то… Это он прикидывается своим…

— А те двое? — поинтересовался Волков.

— Сто пятый полк, семьдесят вторая пехотная дивизия. Один из них, наверно, собирается стать писателем, дневник ведет, — пошутил Заруба и, достав блокнот, продолжил: — Я кое-что переписал: «Третьего, девятого, сорок третьего. Каждый день воздушные налеты русских. А ночью партизаны. Ночью подорван железнодорожный путь на Мироновку. Вся земля заражена партизанами. Рота разбита. Погибли мои последние друзья — Генрих и Фриц. Положение отчаянное…»

— Мнут им наши бока! — воскликнул Живица.

— Мнут, — улыбнулся Заруба и стал читать дальше: — «Нам выдали фуражки с наушниками. Неужели будем зимовать на Днепре?..»

— Ага! — хитровато прищурил глаза Колотуха. — Эти наушники существенное доказательство, как на судебном заседании. Немцы собираются топить свои печки в землянках и зимой.

— Ваши рассуждения, товарищ старшина, не лишены основания, — кивнул Заруба.

Капитан Петр Заруба обращался ко всем младшим командирам и рядовым на «вы», исключением был лишь Андрей Стоколос, которого мать Петра после трагедии на Пеле в январе сорок второго года считала как бы своим сыном. Она все время вспоминала о нем в письмах. И в только что полученном капитаном Зарубой письме, которое передал ему вместе с газетами дивизионный почтальон, как всегда, спрашивала о нем.

Стоколос просматривал газеты и не вмешивался в разговор.

— О! — вдруг воскликнул он. — Пишет мой знакомый корреспондент Филипп Миронец. Вот послушайте.

Терентий Живица развернул другую газету.

— Здесь тоже стихи. Солдаты-фронтовики пишут.

— Сразу видно, что это про наш плацдарм, — прокомментировал Василий Волков.

— Конечно, про наш, — согласился Живица и стал читать дальше.

Живица помолчал, положил газету на стол.

— Вот так пишет младший сержант Иван Редуненко. Полевая почта двадцать четыре тридцать девять-С.

— А что там на Западе? — спросил Колотуха.

— На Западе? — переспросил Стоколос. — Сейчас найдем. Ага. Вот… «Налет английских бомбардировщиков на Берлин… Тридцать два бомбардировщика не вернулись на свою базу… Во Франции продолжаются забастовки рабочих… Бельгийские партизаны в Арденнском лесу подожгли лесопильный завод… Италия объявила войну Германии… Правительства СССР, США и Великобритании признают Италию совместно воюющей стороной…» Ну а то, что немцы выкрали Муссолини, вы знаете из прошлых газет.

— А настоящего фронта так до сих пор и нет, — развел руками Василий Волков. — Тянут резину Черчилль и Рузвельт.

— Вы правы, — вздохнул капитан Заруба. — Английский премьер-министр Черчилль сказал по радио, что во всем мире нет военной организации, которая смогла бы нанести Гитлеру такой удар, который нанесла ему Красная Армия. Черчилль приветствует советские войска. И тут же говорит, что они, англичане, заслужили бы осуждения, если бы допустили, что их планы и действия базировались на перспективе быстрого краха Германии. И далее. Он, дескать, уверен, что кампания сорок четвертого года в Европе будет очень суровой и от западных союзников она потребует намного больших человеческих жертв по сравнению с теми, что они имели до сих пор.

Капитан Заруба прошелся по землянке, сел за стол.

— Теперь вам понятно, почему ваш пленный лейтенант прибыл сюда из Франции? Черчилль всему миру оповестил, и Гитлеру в том числе, что только в сорок четвертом году он откроет второй фронт на Европейском континенте.

— Хитрая лиса этот премьер, — покачал головой Андрей Стоколос. — Похвалил нас и тут же на всякий случай выдал сроки высадки своих войск. До сорок четвертого еще два месяца и десять дней. Но зимой едва ли англичане и американцы решатся плыть по морю. Разве что весной.

— Конечно. Море ведь будет холодным, — иронично произнес Живица.

— Вот-вот, — постучал пальцами по столу Заруба. — Зачем им плыть по холодному морю, если можно дождаться лета. Так что у Гитлера в распоряжении еще полгода возить к нам дивизии из Франции, Бельгии, Голландии… Надо полагаться не на союзников, а на свои силы. Так будет надежней.

Заруба достал из полевой сумки зеленую баклагу со спиртом, две банки консервов и буханку хлеба.