«Рельсы! — мечтательно вздохнул Гнат. — На них я когда-то впервые встретился…»

Да, та встреча произошла на железнодорожной колее. На станции Основа он ждал рабочего поезда на Золочев и от нечего делать прохаживался по железнодорожному полотну — между шпалами буйно росли лебеда, одуванчики.

Вдруг замер: перед ним стояла девушка. Ее шея, руки, ноги были покрыты густым загаром, а волосы от солнечных лучей казались рыжеватыми. Чтобы удобнее было держать чемодан, она поставила ногу на рельсу. Брови над синеватыми глазами были темными, а на лице играли солнечные зайчики. «Сколько солнца в ней!» — подумал он, оглядывая девушку с ног до головы.

— Откуда ты, такая красивая?

— А из каких краев ты, такой смелый! — ответила девушка.

— Я из Золочева. Там есть село над тихой, мало кому известной речкой и большим прудом.

Девушка убрала с рельса стройную загорелую ногу и критическим взглядом смерила его. Он понял, что она отметила: ботинки уже стоптаны, к тому же еще и парусиновые, штаны старые, поношенные, рубаха вылинявшая…

Он хотел было извиниться, что задел такую принцессу, но передумал. Перебросив с одной руки в другую самодельный чемодан из фанеры, решительно сошел с колеи.

— Скатертью дорожка! — негромко сказала девушка.

— Так ты еще и с норовом! — обернулся он. — Ну тогда слушай! — И перешел на шутливый тон: — В твоих глазах и синь небес, и море, и солнце…

Девушка не удержалась и ответила:

— Угадал. Мое родное село на берегу Азовского моря.

— Так ты на Мариуполь?

— Да. Жду ленинградского поезда.

— А точнее: где твой дом?

Девушка кокетливо усмехнулась:

— Мой адрес? Село на берегу Азовского моря, крайняя хата над яром, возле моста, что на шоссейной дороге.

— Ого, какой адрес! Но я запомнил.

— Не заблудишься, когда захочешь наведаться в гости?

— Когда-нибудь и в самом деле наведаюсь. А как тебя звать-величать?

— Натали.

— Наталка… Наташа…

— Натали! — повторила гордо девушка.

— Угу… Понял. Как у жены Пушкина — Натали.

— Вижу, что читал кое-что.

— Немного. Давай я подержу твой чемодан. Ведь поезда еще долго ждать.

— И где только такие грамотные учатся? — спросила насмешливо Натали.

— Ну хотя бы в политехническом. А ты и вправду красивая!

Натали подобное, конечно, слышала не раз. Но после его слов почему-то зарделась. Покорно подала руку и сказала:

— Такому только дай палец…

Он крепко пожал ее руку и уже не хотел выпустить из своей. Натали и не пыталась ее освободить.

— Обманываешь, что студент, — прошептала она. — Ты с завода «Серп и молот», слесарь. Угадала?

— Ты имеешь в виду мои мозоли? Это я в институтских мастерских нажил их: отец — рабочий, мать — крестьянка. А ты в каком институте или техникуме?

— Я еще молода для института, — вздохнула Натали. — Мне только что исполнилось семнадцать.

— Кто бы мог подумать! — развел он удивленно руками.

— А глаза у тебя сейчас лукавые, — заметила Натали, погрозив пальцем. — Учусь я одной женской профессии. Учусь на мастера молочного дела! Что, не нравится? Ого, и губы надул!

— Не надул, а прикусил. Почему не нравится?.. Всегда дома будет свеженькая и густая сметана, в которой и ложкой не повернуть. Молочко.

— Насмехаешься?

— А ты сердишься? Не всем же быть политехниками! Да и зачем? Вот ты гордо назвала себя мастером молочного дела. Значит, тебе нравится эта профессия. Ну и прекрасно!

— Ты это вправду?

— Не шучу.

— Мой поезд уже миновал стрелки, — Натали посмотрела вдаль.

— Не хочется тебя отпускать. Вот так бы и пошел с тобой по шпалам аж… до Мариуполя. Когда и где мы встретимся еще?

— Здесь, на железнодорожном полотне, через две недели. В это же время!

— Ты когда последний раз встречался со своей девушкой? — неожиданно спросил Илья Гаврилович, словно догадавшись, о чем думает Гнат.

— Три месяца назад, в августе. Когда тысячи девчат из Харькова ехали куда-то под Лохвицу на рытье окопов.

…Эшелон со студентами, которых посылали на окопы, отходил от Ахтырки. Старшим был преподаватель Анатолий Петрович. Когда Гнат разговаривал с Наташей, он подошел к ним на несколько шагов, будто хотел хоть что-то услышать из их разговора. В правой руке он держал большой чемодан, одет был в новый шерстяной костюм, на ногах — лакированные ботинки.

— Когда мы теперь встретимся? — спросил Гнат Натали.

— Не знаю…

— И я тоже не знаю!

— Теперь никто ничего не знает. Некоторые люди не знают даже, победим мы или нет.

— Помнишь слова песни? «Хоть трудно будет, победим!» Как же иначе? Верь в это, что бы ни говорили. И еще верь, что я люблю тебя.

— И я тебя люблю, — шепотом произнесла Наташа.

— Натали! Пора в вагон! — крикнул Анатолий Петрович.

— Да ведь все еще на перроне.

— А с тобой кто это, брат? — кивнул преподаватель Гнату в знак приветствия.

— Почему брат? Мой ухажер! — громко сказала Наташа и покраснела. — Знакомьтесь. Гнат Михалюта, студент политехнического.

«И какого черта он торчит возле нас?» — мысленно выругался Гнат.

Преподаватель понял по его недовольному взгляду, что он здесь лишний, и отошел.

— Он что, в тебя влюблен? — спросил ревниво Гнат. — О некоторых хлопцах, которые симпатизируют тебе, ты говорила. А про этого нет.

— Наверно, влюбился. Кто ему запретит? — пожала плечами Наташа.

— Конечно, никто не запретит. Но ведь он стар для тебя. Ему уже за тридцать…

— Говорит, что двадцать восемь…

Вспомнив тот августовский день, когда он последний раз виделся с Наташей, Гнат вздохнул.

— Сейчас не знаю, Илья Гаврилович, где она. Под Лохвицей в западню попали многие наши бойцы. А что сталось с моей Наташей, вырвалась она из окружения или нет, мне не известно.

— Наш Шаблий выходил из окружения пять недель. И все-таки вышел! — сказал полковник.

— А вы тоже, наверное, думаете сейчас о своей последней встрече с женой?

— Думаю, Гнат.

— И далеко она?

— За тридевять земель. Последнее письмо я от нее получил за неделю до начала войны. Когда теперь напишет, неизвестно. Ей сейчас там не легче, чем мне. То письмо я ношу при себе.

— Она случайно не радистка? — поинтересовался Гнат.

— Нет, не радистка… Давай готовиться к посадке. Вон внизу уже показались пригороды Воронежа…

Полковника и старшего сержанта на аэродроме встречали два инженера, которых Веденский называл по отчеству — одного Дмитричем, другого — Степанычем. И хотя это была встреча давних друзей, никто из них не проявил большого восторга и радости. На лицах инженеров лежала печать озабоченности, большой ответственности за предстоящую операцию, назначенную на четыре часа утра.

В город въехали на «эмке». Уже стемнело, когда гости прибыли на радиостанцию. Все зашли в аппаратную. Инженеры и Веденский стали проверять готовность приборов и оборудования.

«Лишь бы не сорвалось! Лишь бы победил Илья Гаврилович!» — повторял словно заклинание Михалюта, следя за работой инженеров.

Время тянулось медленно. Долгая ноябрьская ночь, казалось, будет длиться бесконечно.

…Веденскому вспомнился Белорусский вокзал, поезд, отправляющийся за границу. Возле вагона стояли родственники Анны, с которой он познакомился лишь несколько дней назад в военкомате, ее маленькая дочурка. Какая-то женщина тихо сказала:

— Не переживай, за твоей дочуркой мы присмотрим. Через неделю ей уже идти в первый класс.

— Верю вам. И не надо слез, — ответила спокойным голосом Анна.

Прошло полсуток, как поезд пересек границу и помчался по западной области Белоруссии. Веденскому казалось, что купе такое уютное и спокойное, что можно забыть обо всем на свете и крепко уснуть. Но он знал: в любой момент могут войти жандармы и потребовать документы. Агенты Пилсудского, наверное, имеют его фотографию. Он волновался: время от времени подкручивал нарочно, для маскировки, отращенные усы. А выходя из купе, старался скрыть, что он стройный, подтянутый, — умышленно поднимал одно плечо, не надеясь на усы и измененную прическу.