— Ну это вы напрасно, — возразил Шаблий. — Пухов — большой друг партизан. Мы помогли ему в боях на Десне, на Днепре, в районе Коростеня и в Овруче… Мы тут посоветовались и решили вам обоим условно присвоить звание капитанов. Как вы на это смотрите?

Живица даже рот раскрыл от удивления. Вот это да! Сегодня они пойдут с Андреем в госпиталь проведать старшину Колотуху. Зайдут в палату, снимут с плеч белые халаты и… Колотухе вставать еще нельзя, не зажила полностью рана, но крикнуть ему шутя «Лежать смирно!» можно.

— Вы, конечно, пойдете в госпиталь проведать Максима Колотуху, — словно угадав, о чем думает Живица, сказал Шаблий. — Передайте ему от меня привет. Мы и его пошлем вслед за вами. Он вас еще догонит! Я это говорю потому, что Колотуха из тех людей, которые убегают из госпиталя, как только поднимутся на ноги…

Открылась дверь, в кабинет вошли полковник Веденский и мужчина, одетый в форму немецкого лейтенанта.

— Знакомьтесь, товарищи, — обратился Веденский к Живице и Стоколосу. — Клаус Дилинг.

Андрей и Терентий удивленно переглянулись. Действительно, сегодняшний день у них необыкновенный. Сперва получили важные задания, потом нежданно-негаданно им присвоили звание капитана. И вот — встреча с Дилингом, лейтенантом немецкой армии. Это же они вместе с Колотухой и Волковым взяли его в плен на Букринском плацдарме.

— Мы уже знакомы, — буркнул Живица. — Познакомились три месяца назад.

Клаус Дилинг, поняв, почему Терентий такой мрачный, улыбнулся.

— Прости, товарищ, я обороняйся. Не хотел, чтобы меня убили. Я ведь солдат…

— А что же ты сразу не крикнул «Гитлер капут!»? Обошлось бы без драки. Я тебя вполсилы, а ты…

— Успокойся, — подошел Шаблий к Живице. — Знаю, что гитлеровцы сожгли твою хату, убили мать. Знаю твое горе, понимаю и разделяю его. И мою тетку Софию довел до смерти штурмбанфюрер Вассерман.

— Я встречался с этой доброй и милой женщиной, — вздохнул Терентий. — Она накормила меня, еще и саблю запорожскую показала, за которой охотился Вассерман… А цветы на ее картинах и до сих пор стоят перед глазами.

— Красивые цветы?

— Красивые. Будто собраны со всего нашего деснянского луга. Будто накануне первого покоса…

— Да, именно так. Накануне покоса… — Шаблий помолчал. — Я уверен, что ты хлопец политически подкованный. Так что запомни: гитлеры приходят и уходят, а Германия, а народ немецкий остается…

— И этот Дилинг пришел к нам ради новой Германии, которая останется, когда исчезнут гитлеры? — поднял голову Живица.

— Да, ради этого, — кивнул Шаблий. — Ты разве не знаешь, сколько немцев было в Испании, когда там тоже шла война с фашистами?

Живица в ответ промолчал.

Генерал Шаблий и полковник Веденский начали разговаривать с Клаусом Дилингом. Его ответы переводил Веденский. Отдельные фразы по-русски произносил и сам Клаус Дилинг. Когда он сказал: «Мой отец сейчас в Заксенхаузене», — Живица не сдержался, спросил:

— Страшный этот Заксенхаузен? Наверно, в таком лагере мучили и нашего Рубена?

— Страшный, — вместо Дилинга ответил полковник Веденский. — Гитлер соорудил его в конце тридцатых годов для немецких коммунистов. Теперь там десятки тысяч людей со всех захваченных Гитлером стран. И наши пленные тоже.

— Да, да, — подхватил Клаус. — В этом лагерь есть немцы, русские, украинцы, поляки, французы, сербы, норвежцы, белорусы, чехи, словаки, голландцы, бельгийцы…

«Может, в тот Заксенхаузен повезли и Надю», — подумал Терентий и впервые сочувственно взглянул на Дилинга. Воцарилось молчание.

— Илья Гаврилович! — обратился Терентий к Веденскому. — Спросите у Клауса: перешел бы он по собственной воле к нам, если бы мы его не притащили, как дикого кабана?

— И про кабана спросить? — улыбнулся Веденский.

— Нет, не надо, — смутился Живица.

— Я вырастал, когда Гитлер и Геббельс напустил туман на подростков, чтобы они стали солдатами их армий, — ответил Клаус. — Я ждал случай перейти к вам. Вы помог это сделать.

— А как сейчас насчет тумана? — спросил Живица.

Клаус вздохнул:

— Ветер развеял туман.

Полковник Веденский пригласил Дилинга и Живицу в свой кабинет, чтобы продолжить разговор о задании. Генерал Шаблий остался вдвоем с Андреем.

Шаблий сел на стул рядом с названым сыном, обнял его за плечи.

— Андрей! Вижу, тебя удивляет то, что я посылаю вас пешком. Конечно, если бы распогодилось, можно было бы отправиться самолетом до места действий. Но ведь ты, Шмиль, Гутыря уже проходили этим коридором с запада на восток к Днепру в августе — сентябре. Вы знаете местность, людей, неплохо ориентируетесь в тамошней обстановке. Не забывайте про разведку во время рейда, чтобы не попал под удар немцев такой ценный обоз. Надеюсь на тебя, на вас, пограничников.

— Я понимаю, что мы с хлопцами должны организовать перевалочную базу боеприпасов и способствовать тому, чтобы эти боеприпасы дошли до своего адресата! — сказал Стоколос после продолжительного молчания. — Но я ведь прежде всего радист! Даже на фронте хранил рацию в сейфе капитана Зарубы. Майору Добрину я ее не отдал, хотя он и настаивал. А теперь она будет бездействовать. Вспомни, отец, какие радиограммы я передавал с западного берега Днепра! Ты ведь говорил, что некоторые из них шли даже на имя Главнокомандующего…

— Успокойся! Чего митингуешь? — улыбнулся Шаблий. — Пойдешь со своей рацией снова… Постой. Ты назвал фамилию Добрина?

— Да. Он чуть было не причислил меня к шпионам. Заруба отстоял. Чувствовал, он все прикидывал, шпион я или нет… А вот в бою под Святошином, когда возле наших орудий стояли два, а то и один артиллерист, я вдруг увидел майора Добрина заряжающим орудия матроса Волкова. Стрелял по «тиграм» и «пантерам», по немецким автоматчикам. После боя Заруба кинулся разыскивать Добрина, но тот как в воду канул. Хлопцы заметили: Добрин влюбился в Маргариту Григорьевну. Мне кажется, что приезжал он в дивизион и разговаривал с нею не потому, что хотелось ему знать про жизнь Тулиной в оккупации, а потому, что так велело сердце. Видел бы ты, как он переживал смерть Маргариты Григорьевны.

— Ну, о чувствах майора Добрина я не знаю. И не будем об этом говорить. Скажу лишь одно — он написал заявление с просьбой послать его во вражеский тыл на ответственное боевое задание.

— Ого! Наши силы растут! — воскликнул Андрей. — Выходит, поэтому и держишь меня у себя, ждешь, когда придет сюда майор Добрин? Значит, я должен вместе с ним идти в немецкий тыл?

— Не вместе. Но все может случиться. Возможно, где-нибудь когда-нибудь и вы встретитесь. Сейчас сюда придет командир польского отряда Микольский из соединения Василия Андреевича. Он недавно выписался из госпиталя.

— Микольский! Я встречался с ним в тылу. Я даже кое-что записал о нем в нашем отчете, — вспомнил Андрей. — Микольский. Чернявый, нос крючком. Ему лет двадцать восемь, лоб изрезан морщинами. Да… С аккордеоном. Он тогда играл «Червона ружа, бялый квят»…

— Ишь какая у тебя наблюдательность! — похвалил Андрея Шаблий. — Познакомься с ним поближе. Если он тебе нравится как человек и командир, пойдешь к нему начальником штаба бригады. Да, у него будет бригада. Вместе с тем будешь и старшим радистом, а там и радиоминером. Ну так что, согласен?

— Теперь понятно, зачем мне выдали погоны капитана, — улыбнулся Стоколос.

— Когда мы с тобой находились в партизанских отрядах прошлым летом, Василий Андреевич как-то сказал мне, что бойцы симпатизируют тебе. А он хорошо разбирается в людях. В глазах партизан ты сразу стал своим хлопцем. Важно уметь найти ключ к сердцу, контакт с партизанами разных национальностей. У тебя нет никакого высокомерия. Ты интересовался их жизнью, пел вместе с ними песни. Тебе они открывали свои души, рассказывали самое сокровенное. Твое отношение как парашютиста и посланца Красной Армии к людям, внимание к ним крайне необходимы во время выполнения ответственных заданий, особенно в критических ситуациях…