Илья Гаврилович перекинулся несколькими словами с дедом Федором Семеновичем, и минеры пошли дальше.

Солнце и лед слепили глаза, идти было тяжело. И сапоги, и валенки скользили. Ног не поднимали, а двигали ими, будто шли на лыжах.

Через три часа бойцы совсем обессилели, а добрались только до середины залива. Как же нелегко будет выполнять задание боевым группам! Ведь им придется еще столько пройти до вражеского берега, поставить там мины и возвратиться назад!

— На сапоги и валенки надо надевать бузлуки, — сказал Нудьга. — Иначе будем скользить, как козлы на льду.

— Где же ты раньше был со своим предложением? — поддел его Михалюта. — Туда и назад можно и на санях. Для лошадей сошьем белые накидки. Надо снаряжать целый обоз.

— А сани и коней можно маскировать вон в тех торосах, — подхватил Веденский. — Посмотрите, там будто ледокол прошел. Это ветер так взвихрил лед.

Лучи солнца преломлялись в прозрачных, немного припорошенных снегом льдинах, отчего они казались разноцветными и светились по-праздничному торжественно, словно хрусталь.

— Друзья, — обратился Илья Гаврилович к испанцам, — могли бы вы увидеть такое чудо у себя на Средиземном море?

Доминго и Марьяно, пританцовывая от холода, одобрительно закивали.

— Вытанцовываете, как на фиесте, — пошутил Веденский. — Надо было обуть валенки.

— Да, — засмеялся Доминго. — Танцуй русский «барыня»…

Возвращаться назад было еще труднее. Нестерпимо болели ноги, ветер швырял в лицо снежную крупу. Когда вдали показался берег, минеры уже чуть не падали от усталости.

Гнат представил этот нелегкий путь десантников к врагу и обратно. «Бедные наши ноги! Выдержат ли они? И кони тут едва ли помогут, будут скользить, падать на льду, как ты их ни подковывай. Может, попробовать приспособить аэросани?»

Но эту мысль он тут же отбросил. Аэросани поднимут такой шум, что его услышат не только немцы в Таганроге и Мариуполе, но и турки в Арзеруме!.. Да, не зря об этих краях народ когда-то сложил думу:

«Как вот и нас валит», — вздохнул Михалюта.

Через час ветер заметно утих — берег становился все ближе. Уже виднелись черными пятнышками рыбаки на льду. С каждым шагом они становились все больше и больше, а вскоре можно было уже и отличить по шапкам и платкам мужчин от женщин.

Дед Федор Семенович насмешливо встретил минеров:

— Кто ж выходит на лед без бузлуков!

— Промашка вышла, — признался Илья Гаврилович. — На ошибках учимся.

— Зачем на них учиться, когда можно и без них обойтись, — заметил Федор Семенович, беря в руки корзину с рыбой. — Зима, возьми пешню, прогон…

На помощь им кинулись Чико, Нудьга и Михалюта.

— Подожди, подожди, ты чего так раскраснелся? — подошел Федор Семенович к испанцу. — Заболел?

— Но, но… — отрицательно покачал головой Марьяно.

Федор Семенович снял кожух и подал испанцу:

— Давай поменяемся на куфайку!

— Но, но…

— Да меняйся уж! — вмешалась Зина, взглянув на Марьяно черными глазами из-под белого, низко надвинутого на лоб платка.

Чико неохотно стал снимать стеганку.

— Мы с Зиной приглашаем всех на уху, — сказал Федор Семенович. — Илья Гаврилович и Доминго знают, где я живу, а вы… — обратился он к Михалюте, Нудьге и Чико, — спросите любого, где находится Федь Головатый, каждый скажет. Ведь намерзлись же?

— Есть немного, — признался Михалюта. — Мы еще никогда не ели ухи из морской рыбы.

— У нас тут не только морская, но и речная, — похвалился Федор Семенович. — Есть и царская рыба.

Зинины глаза искрились, темные дуги бровей из-под белого платка лукаво поднялись вверх и опустились, на румяных щеках образовались ямочки.

Бойцы побрели к берегу. Марьяно все оглядывался. Но Зина делала вид, что не замечает этого.

Хата Федора Семеновича стояла на круче. Стены побелены известью, крыша покрыта тростником. Три окна выходили на улицу. На подворье — хлев, погребки. Огород, спускавшийся с кручи к морю, от соленых морских ветров защищал невысокий тын.

На кухне возле печи лежала охапка колючего курая и несколько кусков кизяка. Курай и кизяк — самое распространенное топливо в степной приморской стороне. Но уху варили на огороде, возле самого обрыва, в огромном казане, принесенном Федором Семеновичем и Марьяно. Чико все время улыбался, не отходил от старого рыбака, во всем помогал ему.

— Чико за кожух старается, — сказал Михалюта Доминго.

— Хочет понравиться не только одной Зина, но и падре Федор, — подморгнул капитан.

Вошли в хату. Зина поставила на стол огромную миску с квашеными красными помидорами и графин с вином.

— Садитесь, милости просим, — пригласил Федор Семенович гостей к столу, ставя перед каждым рюмку.

Гнат подозрительно посмотрел на полковника: Илья Гаврилович грозился, что во время вылазок на вражеский берег никакой «наркомовской» нормы не будет. «У минера, — сказал он, — должна быть ясная голова, холодный ум, а греет его пусть собственное сердце».

Но сейчас Илья Гаврилович вместе со всеми выпил рюмку вина.

Зина подала каждому алюминиевую миску с ухой. Уха парила, запах щекотал ноздри.

— Не каждая рыба годится в уху. Из морской для нее подходит бычок, кусок белуги, кефаль… Вот ты, хлопче, белугу как раз и ешь, — повернулся Федор Семенович к Гнату, — Такой рыбы, как у нас, на Азове, не водится ни в одном море. Разве что на Каспии.

— Вкусная уха! — похвалил Михалюта.

Старик стал рассказывать, как варится двойная, тройная уха из морской и речной рыбы, о своем крае. В его глазах светилась гордость за родную степь, раскинувшуюся вблизи моря и пламенеющую весной тюльпанами и маками.

— Когда цветут жердели, вишни, а потом и яблони, то прибрежные села кажутся облитыми белой пеной. И вся эта благодать от солнца, от земли и моря, от усилий рук человеческих, — Федор Семенович подозвал внучку. — Угости-ка нас еще и кавунами.

— Из той бочки, что с яблоками? Или из той, что с капустой? А, — махнула Зина рукой. — Я принесу из обеих, — и выбежала из хаты, сопровождаемая ласковым взглядом Марьяно.

Веденский и Доминго стали вспоминать дни борьбы с фашизмом в Испании. Им было что рассказать и серьезного и смешного.

Республиканцы хорошо знали, что за Веденским следят франкистские лазутчики. Поэтому Илью-Рудольфа и его жену Анну надо было поселить в такую квартиру, которая не вызывала бы подозрения. «Мадридцы всё знают!..» — сказал тогда капитан Доминго и поселил супругов в домике сельского падре.

Милая, интеллигентная, скромная пара понравилась падре. Особенно Анна, в ее голубых глазах он видел покорность души, смиренность. Падре как-то раз сравнил ее со святой Луизой. С тех пор она и стала Анной-Луизой.

Тогда минеры Ильи-Рудольфа и капитана Доминго изготовляли мины-сюрпризы. Поэтому почти в каждой хижине, кошаре, в хлевах, где квартировали бойцы, находился спрятанный от чужих глаз динамит. Два чемодана с тротилом хранились и в комнате Ильи Гавриловича и Анны, под их кроватями.

Однажды Илья Гаврилович был на боевом задании с партизанами. На городок налетели немецкие бомбардировщики. Две бомбы упали во дворе священника. Перепуганный, бледный, с молитвой на устах падре вбежал в комнату, забрался под кровать Анны, схватил чемодан и заслонился им от осколков.

Но крышка вдруг открылась, и из чемодана посыпались плитки тротила.

Такие плитки падре уже видел в домах и укорял людей за вмешательство в мирские дела. Священник так был поражен тем, что пара добропорядочных квартирантов обманула его, что забыл о страхе.