Он вновь уставился на меня и наконец воскликнул:

— Аллах! Какое ценнейшее открытие, какое великолепное изобретение! Я спешу, я бегу; мне надо записать это!

Он подпрыгнул, не обращая внимание на кафтан, застывший на нем, и метнулся к двери.

— Подожди, подожди! Возьми свою корзину с инструментами! — крикнул Халеф. — И надень свою шапку!

Врач остановился. Он являл собой чудное зрелище. Гипс на нем растрескался и понемногу осыпался. На кафтане по-прежнему застыли складки, образовавшиеся, когда он сидел. Его задняя, нижняя часть была выпячена вперед и мешала при ходьбе. Когда толстяк повернулся к маленькому хаджи спиной, руки его все еще были заложены назад. Бедняга воскликнул:

— Подержи рукава! Мне нужно выбраться отсюда!

Халеф крепко вцепился в него. Эскулап тянулся и тянулся, толкался и, наконец, с такой силой выскочил из пропитанного гипсом кафтана, что отлетел к двери и, поскольку она была отперта, выскочил во двор.

— Я вернусь, я вернусь, я сразу же вернусь! — крикнул он, сверзясь на землю. Моментально вскочив на ноги, он поспешил дальше.

Им владел восторг. Он мчался домой, чтобы записать мой рецепт повязки. Его не волновало, что он позабыл туфли, кафтан, феску и коробку с инструментами, что он мчался по улице с непокрытой головой.

Телом и душой он был предан своей профессии, но, к сожалению, не мог научиться тому, что знали другие, которые… ничего не знали.

Теперь надо было навести порядок в гостиной. Мы собрали инструмент, а окаменевший кафтан повесили на спинку стула. Потом убрались в моей комнатушке. Оско уже давно принес мне воду, и я обрадованно заметил, что опухоль уменьшилась. Я совсем не чувствовал боли. Потом я попросил моих спутников занести меня в комнату, где уже была приготовлена постель. Вечером я собирался наложить на ногу тугую повязку. Для этого надо было раздобыть вату, газовую ткань и опять же гипс.

Я пролежал около трех часов, когда за дверью снова послышался голос врача:

— Где эфенди?

— Там, в маленькой комнате, — уловил я ответ Халефа.

— Известите его обо мне!

Халеф открыл дверь, и вошел врач, но как же он выглядел!

Он был одет как жених. Кафтан из синего шелка обволакивал его тело, спадая до щиколоток. На ногах виднелись изящные сафьяновые туфли. Голова была украшена тюрбаном, расцвеченным в синие и белые полосы; к нему была приколота сверкающая гранатовая брошь. Лицо его было исполнено торжественности, а походка — достоинства. У двери он остановился, скрестил руки на груди, низко раскланялся и произнес:

— О мой эфенди! В знак благодарности и моего высочайшего почтения я наношу тебе визит. Позволь же мне войти!

Я торжественно поклонился ему и ответил:

— Добро пожаловать! Подойди же ближе!

Он сделал три коротких шажка, откашлялся и завел речь:

— Эфенди, голова твоя — колыбель человеческого разума; твой ум вмещает мудрость, накопленную всеми народами. Твой рассудок столь же остр, что и лезвие бритвы, а твой разум отточен, подобно игле, вскрывающей злые язвы. Судьба наградила тебя умением разрешать самые трудные вопросы, умением лечить переломы, вывихи и растяжения. Твой гений пронизал все сферы бытия и постиг все области науки; от твоего взора не укрылась даже сернокислая известь, которую несведущие варвары именуют гипсом. Ты добавил к нему воды и взболтал смесь, дабы вода отняла у извести тайну ее кристалла, а смесь, будучи нанесена на холстину, превратилась в повязку, которой стягивают суставы, кости и трубки, чтобы придать им опору, если они нуждаются в ней. Со временем ты сумеешь уберечь миллионы рук и ног от искривлений и других уродств. Когда-нибудь профессора примутся собирать пиастры, дабы возвести тебе памятник, на котором будет изваяна в камне твоя голова или отлита в металле твоя фигура. На постаменте памятника засверкает твое имя, начертанное золотом. Пока же оно будет красоваться в моей записной книжке, и я прошу тебя назвать мне его, чтобы я мог его записать.

Он говорил торжественным тоном, словно явился ко мне во главе целой депутации. Увы, но эта депутация состояла лишь из него одного.

— Благодарю тебя! — ответил я. — Любовь к истине повелевает мне сообщить, что это великое изобретение сделал вовсе не я. В моем отечестве с ним знакомы буквально все — и врачи, и люди, далекие от медицины. Если тебе угодно записать имя изобретателя, ты узнаешь его. Этого ученого мужа, коему многие люди обязаны тем, что к ним снова вернулся их благообразный вид, звали Матисеном. Он был знаменитым врачевателем ран и жил в Голландии. Я не достоин твоих похвал, но меня радует, что тебе понравилось это изобретение, и надеюсь, что ты прилежно будешь его применять.

— Я докажу тебе, что твердо решил его применять. Но тебе не стоит отвергать мои похвалы. Пусть и не ты изобрел этот способ лечения, но ведь ты своим несравненным деянием ввел его в этой стране. Я не забуду нынешний день. Я рад, что мой кафтан уцелел. Он будет моей фирменной вывеской; я повешу его у дверей дома, дабы все, сломавшие свои члены, могли спокойно лицезреть, что отныне их раны будут погружены в сернокислую известь. Я уже опробовал, как это делается, и прошу тебя, осмотри мой труд и оцени его. Ты поможешь мне?

— С превеликим удовольствием! — ответил я.

Он подошел к окну и захлопал в ладоши. Дверь в большую комнату отворилась, и я услышал тяжелые шаги.

— Заходи! — скомандовал он.

Сперва показались двое мужчин, несших огромный куб, наполненный до краев жидким гипсом. Один из них волочил с собой также огромный пук ваты, которой достало бы, чтобы завернуть в нее десять человек, а другой держал в руке целый тюк ситца. Они сложили свою поклажу и удалились.

Едва освободилось место, как в комнату вошли еще двое мужчин. Они внесли сюда носилки, на которых лежал какой-то бородатый человек, укрытый до подбородка одеялом. Они поставили носилки наземь и вышли.

— Сейчас ты увидишь первые повязки, которые я приготовил, — произнес врач. — Я купил эти материалы и нанял рабочего, который послужит мне моделью. Он получает десять пиастров в день и еду. Дозволь мне откинуть одеяло и показать тебе пациента.

Он снял накидку. Когда я увидел модель, то едва удержался от смеха. О Аллах! Как выглядел этот человек! Толстяк-хаким взялся лечить его от всевозможных вымышленных переломов и не пожалел на него гипса. Но какие-то были повязки!

Плечи этого бедняги, его предплечья, бедра, голени и даже ягодицы скрылись под слоем гипса толщиной в целую ладонь. Его грудная клетка была закована в такого рода панцирь, который едва пробьет даже пистолетная пуля.

Бедняга напоминал пациента, лежавшего при смерти. Он не мог шевельнуться; даже дышал он с трудом. И это примерно за восемнадцать грошей в день! В день! Веселенькое дельце! Целый день носить эти повязки, но для чего?

— Сколько же ты собираешься проводить этот эксперимент? — спросил я.

— До тех пор пока у него хватит сил. Я собираюсь изучать воздействие повязок из сернокислой извести на различные части организма.

— На примере здорового человека? И так ясно, что он долго не протянет. Что у него с грудью?

— Он сломал пять ребер, два справа и три слева.

— А с плечами?

— Ключица раскололась надвое.

— А с бедрами?

— При падении он вывихнул себе оба сустава. Не хватает лишь одного: чтобы у него выскочила нижняя челюсть и защемило язык. Я не знаю, как наложить сюда гипсовую повязку, и потому прошу у тебя совета.

— О хаким, сюда никогда не накладывают повязки!

— Нет? Почему?

— При вывихе нижней челюсти ее вправляют; тут не нужен гипс.

— Хорошо, как тебе угодно! Допустим, его рот снова закрылся.

— Пусть будет так, и освободи ему ребра! Смотри, как он жадно хватает воздух.

— Как хочешь; тогда я возьму у хозяина инструмент.

Было очень любопытно, что он принесет. Когда он вернулся, я перевязывал ногу и отвлекся, только услышав удары молотка.

— Бога ради, что ты делаешь? Что у тебя в руках?