Дело в том, что талеры Марии-Терезии считаются в Судане настоящими только тогда, когда чеканка на них нисколько не стерта. На монете должны быть явственно видны семь точек диадемы, от которых, собственно, талер и получил здесь свое имя[1358], а также аграф и буквы SF. Если какой-либо из этих признаков отсутствует, талер или не принимается вовсе, ила считается дешевле на несколько пиастров.

Пять талеров за оседланного верблюда — такая цена была не то, что низкой, а просто смешной. Шварц достал кошелек и тотчас же отсчитал требуемую сумму. Так как в темноте проверить чеканку не представлялось возможным, он обещал утром обменять монеты по первому требованию Охотника на слонов. Теперь ему предстояло проститься с Пфотенхауером, который не мог ждать вместе с ним еще четыре часа до рассвета, так как должен был опередить Абуль-моута и к утру добраться до Магунды.

— Ну что ж, дай-то Бог, чтобы мы поскорей увиделись вновь, — сказал Серый, протягивая Шварцу руку. — Я вот сейчас тебя отпускаю, а на сердце у меня скребут кошки, потому я все ж считаю, что все эти беланда, вместе взятые, ей-ей, не стоят того, чтобы ты за них отдал свою жизнь. Эх, и какое нам вообще дело до этих негров?.. Но если уж того требует твоя совесть, поезжай с Богом! Или, — вдруг оживился он, — ты все-таки позволишь мне сделать это вместо тебя? Ведь сейчас еще не поздно!

— Нет, любезный доктор, на это я пойти не могу, и поэтому…

— Да замолчишь ты наконец, чертов ты паршивец? — чуть ли не со слезами в голосе закричал Серый. — Подумать только, опять назвал меня доктором! Да еще в такой момент, когда ты должен прилагать все усилия, чтобы меня не огорчать!

— Я совсем этого не хотел, я же обещал так не обращаться к тебе. Это у меня просто вырвалось! — торопливо забормотал Шварц.

— Тогда приколоти своего «доктора» внутри своей пустой башки, чтоб он больше оттуда не вырывался! Если ты не хочешь называть меня попросту Игнац, или Нац, или еще короче Наци-Птица, можешь вообще не возвращаться из этой чертовой Омбулы! Для того я, что ли, пил с тобой на брудершафт, чтоб ты не желал признавать меня за своего парня и обрушивал на меня титулы, будто я придворная особа? И если ты и дальше намерен продолжать в том же духе, оставайся лучше у своих беланда, и пусть они тебя сделают парикмахером, а еще лучше — титулярным советником! Ну вот, теперь ты знаешь, кто ты есть! — перевел ДУХ Пфотенхауер, а затем продолжал в прежнем сердитом тоне: — В общем, будь здоров, не давай никакой проклятой твари навредить тебе и вспоминай почаще о своем Наци, который будет считать секунды до твоего возвращения!

Он повернулся и, сопровождаемый негром, почти побежал прочь. Оба давно уже растворились в ночной темноте, а Шварц все смотрел им вслед и думал о том, что он до сих пор даже не понимал, как дорог стал ему этот старый ворчливый чудак.

Оставшись вдвоем, Шварц и Охотник на слонов уселись на землю и принялись ждать рассвета. Их план был прост: с наступлением утра они хотели отправиться по следам ловцов рабов, а догнав их, сделать небольшой крюк в сторону и по какой-нибудь другой дороге добраться раньше их до Омбулы.

Разговор не клеился: все детали предстоящего пути были уже обсуждены, а подробнее расспрашивать друг друга о жизни никто из них не решался.

Так они сидели, погруженные в полудрему, пока голос журавля не возвестил о приближающемся утре. Несколько цапель пролетели над деревьями, чибис прокричал свое «зик-зак», проснулся и присоединился к утренней песне шумный народ уток и аистов-разинь. Звезды на востоке сменило взошедшее светило, и Охотник на слонов встал на колени, чтобы прочитать первую молитву дня.

Шварц тоже сложил руки; как было не вспомнить о Творце в этот торжественный миг пробуждения природы!

Закончив молиться, араб молча подошел к своему верблюду и оседлал его. Шварц последовал его примеру, и «корабли пустыни» понесли своих всадников на юг, по следам ловцов рабов. Путешествие началось, и одному Богу было известно, чем оно может кончиться.

Рассветные сумерки не продлились и десяти минут как на смену им пришел светлый день. Равнина лежала перед путешественниками как на ладони. В той стороне, где была расположена деревня джуров, не было видно ни души; как и предсказывал Охотник на слонов, исчезновение обоих белых осталось незамеченным.

Только сейчас Шварц разглядел, что его спутник, оказывается, в изобилии запасся провиантом. На его седле висели несколько недавно забитых кур и два кожаных мешка, доверху наполненные мукой. Таким образом, о пропитании во время пути теперь беспокоиться не приходилось.

Гораздо менее обнадеживающее зрелище представляли собой верблюды, которых удалось раздобыть Охотнику на слонов. Они были крайне истощены, а кожа их была сплошь покрыта глубокими ссадинами от ударов, которые уже начали гноиться. Каким-то чудом они остались в живых после болезней и мучений, которые принес им последний сезон дождей, однако одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять, что долго они не протянут. Должно быть, толстый шейх получил немалое удовлетворение, продавая «невоспитанным» гостям своих самых плохих животных. Верблюды еле передвигали ноги, и расшевелить их нельзя было ни уговорами, ни ударами.

Только к полудню двигавшиеся вперед со скоростью средних пешеходов всадники достигли того места, где вчера были спасены Лобо и Толо. На земле были отчетливо видны следы преследователей, отсюда они уклонялись к юго-западу, река же, поросшая по берегу лесом, сворачивала на восток.

Прежде чем удалиться от реки, путешественники напоили животных, а также нарезали им большой запас зеленых веток на корм. Они знали, что до конца дня им больше не удастся найти ни тени, ни воды.

Время тянулось медленно. Измотанные полдневной жарой, верблюды плелись теперь еще тише, чем прежде. На душе у Шварца становилось все тревожнее. До сих пор он молчал, не желая обидеть своего товарища, но теперь не выдержала:

— Неужели у джуров не нашлось верблюдов получше? Или, может быть, тебе стоило купить лошадей? — спросил он.

— Лошадей не было; их всех забрал Абдулмоут, — ответил араб, — а из верблюдов выбирать не приходись — все еле стояли на ногах.

— А ездовые волы?

— Их тоже увели ловцы рабов. Не беспокойся понапрасну: один Аллах знает, что с нами должно произойти.

— Я, кажется, тоже знаю. Мы приедем в Омбулу слишком поздно. Мы продвигаемся вперед ничуть не быстрее пеших отрядов Абдулмоута, а они и так нас опередили на целый день! Если бы можно было как-нибудь заставить наших животных прибавить шагу! Но они и без того вот-вот рухнут, так что…

— Есть одно средство, которое может нам помочь, — перебил его Охотник на слонов, и глаза его загорелись. — Хорошо, что мы срезали на берегу стебли камыша.

Он взял один из этих стеблей и вырезал из него ножом маленькую дудочку. Когда он извлек из нее резкий, пронзительный звук, верблюды насторожились, а при повторном свисте внезапно перешли на бодрую рысь, которой от них трудно было ожидать.

— Видишь? — рассмеялся араб. — Если хочешь, я и тебе сделаю такую дудочку и тогда мы сможем свистеть попеременно, давая друг другу передышку.

— Да, сделай, пожалуйста! — попросил Шварц, несколько воспрянув духом. — Надеюсь, нам удастся подгонять их таким образом до самой Омбулы. Я обещаю свистеть, как заводной!

Он получил свою дудочку, и дальнейший путь сопровождался непрерывным аккомпанементом камышовых свистулек. Как только дудки замолкали, верблюды переходили на медленный, укачивающий шаг, который вызывал у седоков состояние, весьма напоминающее морскую болезнь, но с первыми звуками дудочек животные рысью устремлялись вперед.

Так, «насвистывая», всадники двигались по бесконечной, голой равнине и к вечеру достигли маленького, почти полностью пересохшего болота, которое в сезон дождей, по-видимому, превращалось в довольно широкое озеро.