Он развернул сверток и показал сапоги. Они были сделаны из плотной ткани, обшиты кожей и снабжены высокой подошвой.

— Порадуй меня, эфенди! Примерь-ка на левую ногу, — сказал он.

Я охотно исполнил его желание. Сапог подошел мне, и я пояснил, что приму подарок. С несказанной радостью он принялся благодарить меня. Когда я пытался пояснить, что сам стал теперь его должником, он поспешил к двери и, прежде чем та захлопнулась, успел пожелать мне счастливого путешествия.

Когда корзинщик вернулся и пришло время отправиться в путь, я попросил у хозяина гостиницы счет.

— Ничего не нужно платить, эфенди, — коротко ответил он.

— Мы же обязаны заплатить!

— Уже уплатили.

— Кто?

— Хаким. Ты обучил его чему-то, что принесет ему много денег. Он велел покорнейше раскланяться тебе и пожелать счастливого возвращения в свое отечество.

— Сиди, — шепнул Халеф, — не возражай, а лучше согласись! Этот хаким умнее и порядочнее, чем я о нем сперва подумал. Он знает толк в гостеприимстве. За это пусть в Книге жизни ему будет обещана легкая смерть.

Я с трудом вышел во двор и взобрался на лошадь. Зато в седле было очень удобно. На рысях мы выехали в город, снова так и не заплатив за ночлег.

На одной из узких улочек, по которой мы проезжали, я увидел толпу людей. У дома, где они собрались, висел какой-то белый предмет. Когда мы приблизились, я узнал кафтан; на его воротник была нахлобучена феска с развевавшимися ленточками от сигар. Стало быть, хаким не шутил. Он и впрямь вывесил кафтан — вот чудный пример турецкой рекламы.

На мой взгляд, ничего смешного здесь не было. И у людей в толпе, сквозь которую мы пробивались, тоже были очень серьезные лица. Я остановился и отослал корзинщика узнать, дома ли хозяин. Он вернулся с отрицательным ответом; ну а госпоже докторше мы никак не смели нанести прощальный визит.

Оставив позади себя узкие улочки с их невзрачными базарами, мы повернули на дорогу, ведущую в Скопье. Расстояние до него было почти таким же, как от Остромджи до Радовиша. Но мы проделали по этой дороге лишь небольшую часть пути. Пока мы двигались по ней, мы мчались галопом. Потом проводник свернул направо, и мы поехали вдоль двух поросших лесом холмов; по долине, разделявшей их, протекал ручей.

Долина довольно круто взбегала вверх; затем мы увидели перед собой гладкий гребень горы, где не росло ни деревца; туда мы и поскакали на рысях.

Что сказать об этом крае? Как известно, хорошо запоминаются лишь те места, где пришлось что-то пережить, а тут ничего не произошло. Вслед за корзинщиком мы ехали по местности, где почти не было ни лесов, ни интересных пейзажей.

В Карбинци, деревушке, лежащей близ левого берега Брегальницы, мы спешились и попрощались с проводником. Он получил еще и дополнительную плату, которой был чрезвычайно рад. Потом мы переправились через реку, чтобы попасть в Варци, что расположена на правом берегу. Через эту деревню пролегает старинная кавалерийская тропа, которой часто пользуются. Она связывает крупные селения и города, лежащие к югу от Истиба, с Каратовой, Костендилом, Дубницей, Радомиром и, наконец, с Софией. Мы миновали крохотное местечко — Слетовску — и очутились в деревне Сбиганци, составлявшей сегодня цель нашего путешествия.

Мы покинули Радовиш около девяти часов утра, и в три часа пополудни прибыли сюда. Обычным шагом мы не успели бы добраться до деревни засветло.

Деревню Сбиганци не назовешь невзрачным местом; я бы предпочел назвать ее «торговым селом», ведь там имеется базар. Расположена она между Брегальницей и Слетовской; здешняя земля хорошо орошается и приносит много плодов. По сравнению с другими деревушками, которые мы миновали, здесь даже по обличью домов было видно, что местные жители тешатся в некотором роде достатком.

Конечно, мы тотчас попросили показать нам хане. Дом этот состоял из нескольких строений, обступивших огромный двор; он напомнил нам дворянское поместье средней руки. По тому, как велось хозяйство, было видно, что владел им болгарин. Так оно и было.

Он принял нас чрезвычайно радушно и даровал мне самые пышные титулы, ибо наверняка был знатоком лошадей и восхитился моим Ри. Затем он пригласил нас войти в комнату.

У него было целых две приемные комнаты — одна для обычных посетителей и другая, получше, для гостей, которым он собирался воздать особые почести.

Двое слуг сняли меня с лошади и отнесли в комнату для почетных гостей, где, к моему изумлению, стоял некий диван, на котором лежала длинная, широкая, мягкая подушка.

Заметив, как внимательно я рассматриваю предмет, на который меня посадили, он промолвил, самодовольно улыбнувшись:

— Ты удивляешься, господин, обнаружив здесь эту софу? Ее изготовили в Софии и привезли сюда на повозке. Ты привык к восточной мебели, ведь я вижу, что ты мусульманин, хаджи. Я же, наоборот, христианин и сижу с вытянутыми ногами. Ну а поскольку твои ноги затекли, то и ты сочтешь эту позу удобной.

— Я привык так сидеть с юности, — прозвучал мой ответ. — Я не мусульманин.

— И носишь хамайл паломника, побывавшего в Мекке?

— Это запрещено?

— Да.

— Кем?

— Законами халифа.

— Они не касаются меня, ведь я христианин. Я ничего не буду иметь против, если магометане станут носить с собой Библию.

— Если ты христианин и с юности привык к софе, то, наверное, ты родился очень далеко отсюда?

— Я из Германии.

— Ого! Я хорошо знаю эту страну.

— В самом деле? Это меня радует.

— Да, она лежит рядом с Баварией, — там, где течет Волга, — и рядом со Швейцарией, — там, где Дунай впадает в Средиземное море.

— Я рад слышать, что ты знаешь границы моего отечества. Здесь редко встретишь людей, обладающих подобными познаниями.

— Они ничему не хотят учиться, — польщенно ответил он. — А вот мои глаза и уши всегда отверсты, и я никогда ничего не забываю. Я знаю о твоем отечестве больше, гораздо больше.

— Это я уже заметил.

— Вашего султана зовут Вильгельмом Победоносным. Его великий визирь — Бисмарк Безбородый, а ваши пушки называют аркебузами. Столица — Мюнхен, где варят лучшее пиво, — и у меня, кстати, ты можешь пить его столько, сколько душа пожелает, — и в…

— У тебя есть пиво? — перебил я его. — Ты сам, наверное, варишь пиво?

Я подумал, не заглянул ли сюда бравый Байер, чтобы в обмен на свой рецепт открыть здесь свободную торговлю.

— Да, — ответил он, — я сам его готовлю; оно очень пьянит, особенно летом.

— Что ты кладешь туда?

— Господин, я не выдаю такие секреты.

— А почему?

— Это великая тайна.

— Ох! В Баварии эту тайну знает любой ребенок. Я даже знаю несколько разных секретов приготовления пива; мне известно, как делают темное и светлое пиво, тяжелое и легкое, а также очень светлое пиво, которое называют белым.

— Господин, так ты более искусный пивовар, чем тот, кто побывал у меня и научил этому ремеслу.

— Откуда прибыл тот человек?

— Из Стамбула.

Ага! Это, конечно, был он[1181].

— И куда он держал путь?

— На родину.

— А куда он поехал отсюда?

— Он направился к Туне.

К Дунаю. Стало быть, на север. А я направлялся на запад. Конечно, я не мог настичь резвого посланца Гамбринуса. Я бы рад был какое-то время следовать «по его стопам, покрывшись румянцем», то бишь покраснев за его ученика, у которого недавно пригубил одно турецкое изделие, изготовленное по этому немецкому рецепту.

— Я уже слышал о нем и пил его пиво, — заметил я.

— Каким оно было, господин?

— Очень… теплым.

— Так нужно добавить к нему колодезной воды да похолоднее. Хочешь принесу полный кувшин пива?

— Да.

— Большой кувшин?

— Дай сперва маленький попробовать.

Он удалился в тот момент, когда вошли трое моих спутников. Они отвели лошадей на пастбище, лежавшее позади дома, и передали на попечение пастуха. Когда я сказал им, что угощу их пивом, они живо обрадовались. Впрочем, мне показалось, что они сделали это скорее из любезности, нежели повинуясь внутреннему инстинкту. Конечно, их не мог не обрадовать главный напиток моей родной страны, придающий силы всем ее жителям.