— Это невозможно. В таком случае мы потеряем след наших беглецов, а главное, в Измилане, в доме Дезелима, мы можем многое узнать, что окажется для нас весьма полезным.

— Если нас будут воспринимать как врагов, мы ничего не узнаем. Возможно, нас даже арестуют как убийц.

— Поэтому я и хочу опередить этого «нищего».

— Ты? Как?

— Просто я окажусь там раньше, чем он.

— Сиди, что ты такое удумал? Не хочешь ли ты выехать этой ночью? 1 Нельзя этого делать!

— Можно и нужно.

— Я не отпущу тебя. Подумай, в какой беде оказался бы ты сегодня утром, не окажись я рядом!

— Да, ты спас меня и спасешь завтра, если со мной что-то случится.

Тут храбрый хаджи приосанился:

— Ты думаешь? — спросил он самодовольным тоном.

— Конечно. Я расскажу тебе, что задумал. Вы переночуете у кузнеца и выедете рано утром. Поедете другой дорогой: из Кушукавака через Мастанлы, Стоянову и Топоклу в Измилан. Я же двинусь южнее, через Гельджик, Мадан и Палацу.

— А почему через эти места?

— Потому что это путь, которым поедет «нищий» из Узу-Дере.

— Но ночью здесь же темно, как у… Ты же заплутаешь!

— Надеюсь, что не сойду с дороги.

— Но у «нищего» большое преимущество!

— Ри быстр, я его обгоню.

— И сломаешь шею в этой темнотище!

— Поглядим. Когда приедете в Измилан, идите в кофейню Дезелима — она расположена в переулке, ведущем в деревню Чатак. Там вы меня и найдете.

— А если тебя там не окажется?

— Тогда наутро ты поскачешь навстречу мне к Палаце. Возможно, я задержусь из-за Москлана.

— Где же я тебя там найду?

— Этого я и сам пока не знаю. Но в деревне кто-нибудь да подскажет.

Он попытался еще раз отговорить меня, но я остался непреклонен. Когда остальные узнали, что я еду, они бурно запротестовали. Икбала с матерью запричитали на два голоса, что я не желаю отведать их знаменитых печеных «ядер» и жаркого. Сахаф тоже просил меня остаться.

Я отвел его немного в сторону и поведал историю о коврах.

— Эфенди, это хорошо, что ты мне все рассказал. Я сделаю все, чтобы воспрепятствовать этой контрабанде.

— Ты заявишь на своего тестя?

— Да. Пусть его повесят.

— Это мне, конечно, не по душе. Передай своему отцу мой горячий привет и будь вечно счастлив с Икбалой, красивейшей из девушек в Румелии.

Шимин, убедившись, что отговорить меня невозможно, спросил о пути, который я выбрал. Я не доверял красильщику и потому в его присутствии назвал многие места, в которых и не собирался быть. Кузнец проводил меня до лошади, и уже на улице я поведал ему о подлинном маршруте. Он сказал:

— Нищий, должно быть, уже прибыл в Узу-Дере. Там он задержится ненадолго и поедет дальше — в Мадан и Палацу. Отсюда до Мадена скакать десять миль через Мастанлы и Гельджик. Я хорошо знаю эту дорогу и подскажу тебе, как туда быстрее добраться. Мы поскачем в одном направлении.

— Что? Ты поедешь со мной?

— Да, двинемся вместе, и я буду рядом, пока не буду уверен, что ты на правильном пути.

— Очень мило с твоей стороны.

— Молчи! Ты знаешь, чем я тебе обязан!

— Но я ведь поскачу быстро!

— Моя лошадь тоже довольно резвая. Она постарается. К сожалению, моя жена не может с тобой проститься, но знай — ты навеки в нашей памяти.

Халеф вышел к нам, чтобы напомнить об одной вещи, о которой я, честно говоря, совсем забыл. А именно, о сумке, о которой шла речь во время поездки из Кабача к домику. Он достал ее и осмотрел содержимое. В ней лежали сто австрийских дукатов. Такие дукаты на территории Турции называются просто «монетами». Один дукат равен пятидесяти трем — пятидесяти восьми пиастрам; таким образом, всего в сумке была весьма приличная сумма.

Кроме того, там лежало пятьдесят бешликов — монет по пять пиастров. А наверху — записка, что дукаты мои, а бешлики — Халефа. Как я потом узнал, Омар бен Садек получил подарок от нашего друга еще в Эдирне.

Кому-то такой дар мог показаться неэтичным. Меня тоже посетило было такое чувство, но потом оно прошло. Ведь даритель действовал от всего сердца. Он знал, что я не миллионер. Во-вторых, он вручал его в особых обстоятельствах, когда мы лишились грузовой лошади и «свободолюбивых» хавасов. И кроме того, в сумке лежало еще кольцо чудесной работы с гиацинтом внушительных размеров. Я не мог надеть его на палец, ибо не считал подобное кольцо принадлежностью мужского туалета, но в любом случае оно было красивое и дорогое.

Само собой, Халеф тут же получил свои пятьдесят бешликов. Он спрятал их с особой тщательностью и сказал:

— Сиди, это человек большой души. Но я бы на его месте проявил большее понимание момента. Как говорят у меня на родине, кяф лучше нуна[1146].

Я стал прощаться. Красильщик долго тряс мою правую, а его дочь — левую руку, добрая Чилека ревела в три ручья. Когда я уже садился на коня, подошел подмастерье и протянул мне руку. Собрался пожать или просил бакшиш? Моя плетка была слишком далеко в сумке, и я воспользовался Халефовой. Я с удовольствием вытянул по спине этого мерзкого предателя — тот одним прыжком отскочил за мощную спину хозяйки.

— Ой, жжется! — завизжал он, схватившись рукой за пришкваренное место.

— Еще соли? — спросил я. Халеф мигом подскочил к нему.

— Подсолить, эфенди? Он заработал!

— Меня уже нет! — закричал слуга и скрылся за углом дома.

А мы тронулись в путь.

Настала такая же темная ночь, как и вчера. На небосклоне зажглось лишь несколько звезд. Только тут я понял, насколько сложная задача стоит передо мной: скакать в такой тьме по неизвестной местности, причем быстро, чтобы обогнать «нищего».

Мы молча ехали рядом. Каждый думал о своем. Дороги как таковой не было, поэтому приходилось скакать прямо через поля. Для Ри такая скачка особой сложности не представляла: его глаза хорошо видели в темноте.

После долгой езды по пересеченной местности мы выбрались наконец на довольно утоптанную дорогу.

— Это дорога из Узе-Дере в Мадан, — объяснил Шимин.

В тот же момент я схватил его лошадь за повод.

— Тихо! Слушай!

Мне показалось, скачет лошадь.

— Ничего не слышу.

— Почва мягкая, глушит звуки, но мой конь нацелил уши вперед и раздувает ноздри. Это верный признак: кто-то находится по соседству. Слушай!

— Теперь слышу. Вот конь наступил на камень, сдвинул его. Кто же может так поздно ехать здесь?

— Это, наверное, нищий.

— Маловероятно.

— Почему?

— Он тогда, значит, слишком поздно выехал.

— А почему такое невозможно?

— Но он ведь должен был немного обогнать тебя!

— Он же знал, что я собираюсь выезжать только утром и поэтому не торопился. Значит, мы можем его тут обогнать, и он сам даже не заметит! Но сначала надо убедиться, что это действительно он.

— Давай подъедем.

— Но что мне с ним делать? Разве я могу запретить ему ехать? Не проливать же кровь!

— В этом нет нужды, господин. Поручи это мне.

— Как это?

— Я поеду с ним рядом и доставлю в Кушукавак. Он от меня не уйдет.

— А если он спросит, по какому праву ты все это делаешь?

— А что, у меня такого права нет? Не он ли покушался на твою жизнь, эфенди?

— В его лице ты можешь приобрести врага на всю жизнь, который будет мстить тебе!

— Я его не боюсь, он итак мой враг. Он враг всех честных людей. Ты обо мне не беспокойся, я за себя сумею постоять. Если мы убедимся, что это он, то схватим его, и он так и не узнает, откуда ты скачешь.

— Как проехать отсюда в Мадан?

— Держись этой тропы, и через полчаса ты на месте. Здесь трудно ошибиться. Я еще хотел поговорить с тобой насчет копчи, но у хаджи уже есть одна, а ты взял у измиланца. Этих двух хватит. Теперь поехали, эфенди. — И он снова пустил лошадь рысью, как бы желая показать, что не хочет слушать моих возражений.