— Да, ведь ты действовал втайне от меня.

— Мне пришлось, ведь я знал, что ты помешаешь его покарать.

— Но когда ты развязывал его, ты ведь ослабил путы, которыми были связаны остальные?

— Нет, наоборот, я затянул их потуже, чем было прежде. Сами они не сумеют освободиться. Я знаю, ты на меня сердишься; я это предвидел, и я готов сносить твой гнев. Зато я сдержал клятву, которую дал; я не мог ее нарушить. Делай со мной, что хочешь.

— Садись в седло и поехали! — сухо ответил я.

Что еще было делать? Убитого не воскресить, а черногорец был воспитан так, что считал месть своим священным долгом. Я был недоволен им, но не имел право брать на себя роль судьи.

Мы возвращались. Я угрюмо ехал вперед, а он молча следовал за мной. Поравнявшись с трупом, я прикрыл глаза. Когда мой жеребец одним махом перепрыгнул через него, мне показалось, что с земли донесся какой-то жалостный звук. Потом за спиной у меня грянул выстрел.

— Что это было? — спросил я, не оборачиваясь.

— Он еще жил, — ответил Оско. — Моя пуля прикончила его — не стоило ему больше страдать.

Вот он, Восток! Чем ослепительнее, обманчивее свет, тем глубже, зловеще тень!

После мести черногорца, которой я не мог, к сожалению, помешать, мы вернулись к нашим спутникам, прятавшимся близ пещеры углежога. Конечно, им хотелось знать, что случилось, и когда мы подъехали к ним, они бросали на нас вопросительные взгляды, но так и не получили разъяснений ни от меня, ни от Оско.

Еще раньше, когда я прокрался к костру, на котором выжигали уголь, я заметил следы лошадей; они уводили направо, в кусты. Я не пошел по этому следу и решил наверстать упущенное теперь. За время моего отсутствия ничего тревожного не случилось, и я рассудил, что мои спутники могут побыть в укрытии еще несколько минут.

Мне недолго пришлось идти, ибо вскоре я увидел лошадей. Их было пять, среди них — пегие аладжи. Итак, они спрятали их, хотя и были уверены, что мы так и не доберемся сюда.

Что ж, сейчас самое время было навестить углежога. Мы снова сели на лошадей и подъехали к его жилищу. Когда мы достигли края поляны, углежог с незнакомцем стоял перед дверями своего дома. Несмотря на расстояние, разделявшее нас, мы ясно увидели ужас, написанный на их лицах. Они торопливо обменялись несколькими словами и медленно пошли нам навстречу.

— Что это за обитель? — приветствовал я их вопросом.

— Это мой дом, — ответил хозяин. — Я углежог, а зовут меня Шарка.

— Значит, верной дорогой мы едем. Ты позволишь нам спешиться и немного передохнуть?

— Добро пожаловать. Куда держите путь?

— Хотим доехать до Ибали. Далеко еще туда?

— Через три часа, может, там будете.

— А тяжело найти дорогу туда?

— Наоборот, очень легко. Но вы и впрямь хотите попасть в Ибали?

— Мы же сказали! Почему я должен сбивать тебя с толку, если собираюсь разузнать у тебя дорогу?

Он сделал довольно озадаченное лицо. Он много чего о нас слышал и потому не мог подумать, что упомянутое место и есть цель нашего путешествия. Но раз мы назвали это селение, ему пришлось поломать голову.

— Что вам там нужно? — спросил он.

— Мы хотим переночевать, а потом двинемся дальше.

— Куда?

— Пересечем горы Танти и доберемся до Алессио, что лежит на берегу моря.

Обмениваясь вопросами и ответами, мы спешились; теперь мы стояли лицом к лицу с ним. Так вот он каков, этот страшный углежог, для которого жизнь человека не стоит решительно ничего! Прежде я не мог как следует его рассмотреть. У него было грубое бульдожье лицо, чьи черты взывали к осторожности. Его сестра, жена торговца углем, совсем была не похожа на него.

Его собеседник был полной ему противоположностью. Его одежда была опрятной; в его чертах сквозило какое-то благородство. Лицо его было открытым; в нем была разлита почти девическая мягкость. Просто же было обмануться в таком человеке!

— Что прикажешь, господин? — снова спросил Шарка. — Не хотите ли немного еды и, может, воды для коней?

— Есть мы не хотим, но лошадям надобно питье. Нет ли здесь родника?

— Имеется, сразу за домом. Позволь, я вас туда проведу.

Невдалеке от жилища из-под земли выбивалась вода; она растекалась, образуя небольшое озерцо; отсюда было удобно поить лошадей. Незнакомец медленно последовал за нами. Конечно, ему хотелось не упустить ни слова из нашего разговора.

Мы сняли с лошадей удила и отпустили их пить. Потом углежог, который все еще не мог скрыть тревогу, спросил:

— В эту уединенную местность так редко заглядывает путник, что вы уж простите меня, если я поинтересуюсь, кого перед собой вижу.

— Твое желание вполне справедливо. Мы — люди чужие в этой стране и едем из Эдрене в Алессио, как я тебе говорил. А поскольку ты знаешь, кто мы, то сочтешь вполне понятным, что мы тоже хотим узнать, кто этот эфенди, так изумленно взирающий на нас.

Я выразился скорее слишком мягко; в лице незнакомца отразилось отнюдь не простое изумление. Его взгляд метался между мной и моим вороным, словно принимая нас обоих за небывалую диковину. Казалось он никак не мог понять, почему мы — люди, обреченные на смерть, — стоим перед ними бодрыми и невредимыми, хотя он сам нет задолго до того сомневался в успехе засады. Он с углежогом считал нас людьми, которые самым непостижимым образом могут выскользнуть из верной могилы.

— Да, ты можешь это узнать, — ответил Шарка. — Этот эфенди — алим[1212] из Джяковицы; он, как и вы, путешествует.

— Алим! Стало быть, он посещал университет, а поскольку я тоже алим, — конечно, алим в своей родной стране — то я очень рад буду с ним познакомиться. По виду он — большой ученый, и я надеюсь, что сумею чему-то у него поучиться. Да хранит тебя Аллах!

Я подошел к так называемому алиму и самым радушным образом протянул ему руку. Он смущенно подал свою и ответил:

— Да, я жил в Стамбуле и учился там, но я не люблю вести ученые разговоры.

— Почему нет? Древо, обремененное плодами, не вправе хранить их для себя. В них будет прок лишь тогда, когда их станут вкушать. Как дерево не может питаться плодами своими, так и плоды твоего учения зреют не для тебя самого, но для других, коим дарованы будут. Значит, ты прибыл из Джяковицы. Куда же тебя поведет твой путь?

— В Кеприли.

— Стало быть, ты поедешь через Персерин и Ускюб. Это лучший и самый короткий путь.

— Я знаю это, но я вообще-то геолог и еду в горы, чтобы поискать интересные камни.

— Вот как! Поиск камней кажется мне таким утомительным и грязным занятием. Твой вид говорит об обратном. Наука же твоя в высшей степени интересна. Она позволяет нам заглянуть в мастерскую Аллаха. Посмотри на эту долину, усеянную обломками и опоясанную громадными плитами гранита! Какой эпохе эти глыбы обязаны своим порождением?

При этом вопросе лицо его покраснело. Он не был геологом; он не ехал из Джяковицы. Впрочем, и я в эту минуту отнюдь не собирался в Ибали. Мы оба решительно лгали друг другу, что в данном случае, хоть это и нельзя назвать красивым с моральной точки зрения, имело свой веский резон для обеих сторон.

Он все думал и думал, наконец, произнеся следующее:

— Все науки ничто пред всеведущим оком Аллаха. Он творил камни, не мы. Потому мы не должны размышлять о том, как они возникли.

Верно! Только тогда и геологи не нужны. Казалось, углежог понял это; он широко, но смущенно улыбнулся и поспешил отвлечь мое внимание от познаний алима, сказав:

— Вы — люди чужие в этом краю, и как же вы сами находите путь! Это очень смело с вашей стороны. Другие непременно взяли бы себе проводника. Почему же вы этого не сделали?

Теперь он повернул разговор в интересовавшую его сторону. Ему надо было знать, почему мы остались живы и прибыли сюда, а также, как мы нашли дорогу к нему без помощи конакджи.